Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф (читать книги без регистрации .txt) 📗
– Все время вниз по этой тропинке, – протянув руку, показал он. – На перекрестке поезжай влево.
Луций обратил внимание на движение руки крестьянина. Что-то было в этом жесте манерное. Где же он видел этот жест? На корабле из Сиракуз в Мизен.
Актер Фабий? Луций насторожился. Он преднамеренно не смотрел на путника, делал вид, что успокаивает коня и болтал, что приходило на язык.
– Эти холмы коварны. Говорят, здесь шатается всякий сброд, скрывающийся от преследования… – И он посмотрел прямо в глаза крестьянину. У того дрогнули веки.
– Чего бояться, если у человека ничего нет, – заскрипел старик и дерзко рассмеялся:
– За этот кусок сыра? – Хотя Фабий старался изменить голос, но смех выдал его, и Луций понял, кто перед ним.
Он разозлился. Вы только посмотрите на этого человека, на корабле он признавался, что мечтает только о том, как бы наесться, напиться и переспать с женщиной, потом высмеял сенаторов в "Пекарях", а теперь скрывается в горах от заслуженного наказания. Ах ты взбунтовавшаяся крыса.
Рабское отродье. Он вспомнил о Валерии и с еще большей яростью набросился на него, эти выскочки всегда дерзки.
– Люди, скрывающиеся от рук правосудия, способны на все, – чеканя слова, произнес Луций.
Фабий заволновался. Он узнал меня. Как зло сказал он это. Конечно же, он был на "Пекарях". Но Фабий тут же вспомнил разговор на корабле. Луций – республиканец, но он и сын сенатора. Он чувствует себя среди своих так же, как и я среди своих. Фабий осторожно продолжил игру дальше:
– А мы в горах никого не боимся. – Он зевнул, обнажив крепкие зубы.
– Разве только волков зимой.
– Человек, у которого под языком яд, опаснее волка, играл с ним Луций как кошка с мышью. – Волка лучше всего убить…
Фабий сжал зубы. Лицо его побледнело. "Он меня выдаст, как только вернется в Рим, – решил Фабий. – Сенаторский сынок отомстит за оскорбление сенаторского сословия". И Фабий попытался взять себя в руки.
"Главное сейчас – не рисковать. Преторианцы будут здесь не раньше вечера.
Значит, за ночь я должен добраться до моря. Через горы в Остию. Там я буду близко от Квирины". Он продолжал неторопливо есть.
– Правильно, господин. Убить – это святой закон сильнейшего.
Луций внимательно наблюдал за актером. Несмотря на злость, которую он к нему испытывал, Луций восхищался самообладанием Фабия. Твердость и смелость понятны солдату. Но невозмутимость Фабия бесила его, и он заговорил напрямик:
– Те, кто создает законы, заботятся и о том, чтобы их не нарушали, ты думаешь иначе?
Фабий был хороший актер. Он даже бровью не повел, лишь заметил удивленно:
– О чем ты говоришь, господин? Я не понимаю тебя.
Луций приподнялся и опустил поводья. "Ты прекрасно меня понимаешь, Фабий Скавр. Ну что ж, продолжай играть… Но кто-нибудь сорвет с тебя маску!"
И Луций поскакал, из-под копыт коня покатились камешки вниз по крутой тропинке. Фабий смотрел вслед, пока всадник не скрылся за поворотом. Потом встал, сошел с тропинки на мягкие жухлые листья и торопливо зашагал через дубовую рощу к деревне.
Солнце уже поднялось над Тирренским морем, когда Луций подъезжал к Риму. Дорога шла вдоль отцовской латифундии. За решетчатым забором рабы устанавливали крест. На кресте был распят обнаженный раб. Смуглое лицо было искривлено от боли, стоны распятого разрывали золотистый воздух.
Надсмотрщик узнал во всаднике сына своего хозяина и вежливо приветствовал его.
– Что это значит? – спросил Луций не останавливаясь.
– Он хотел сбежать, милостивый господин.
Луций равнодушным взглядом скользнул по рабу, кивнул и поехал дальше.
Отчаянный крик распятого летел за ним.
"Поеду прямо в префектуру, – размышлял Луций. – и скажу, где скрывается Фабий Скавр. Завтра он будет в их руках. Снова отправишься в изгнание, зловредная морда". Он злобно рассмеялся, но внезапно оборвал смех: Курион не может быть доносчиком…
Он поторопил коня и рысью проскакал через Капенские ворота.
Дома он нашел письмо от Торкваты: … она боится, боится за его сердце.
Она несчастна, плачет, не может поверить, что он забыл ее. Когда он придет к ней? Когда?
Луций читал письмо затаив дыхание. Перечитал его несколько раз, упиваясь каждым словом. Оно пролило бальзам на его кровоточащую, оскорбленную гордость. Он сравнивал. В письме покорность нежной патрицианской девушки, а там властность выскочки-плебейки. Он слышал глухой голос Валерии: "А когда я стану твоей женой…" Луций язвительно рассмеялся, взял пергамент и как в лихорадке начал писать письмо Торквате.
Письмо, полное любви, признания в преданности, продиктованное внутренним сопротивлением властолюбивой "римской царевне".
Закончил и прочитал написанное и тут же увидел блестящие глаза Валерии, услышал ее повелительный голос. Он встал и нервно заходил по таблину.
Трусливо разорвал письмо к Торквате. И долго сидел, тупо уставившись на чистый лист пергамента. "Напишешь! Откажешься!" Оскорбленная гордость, задетое самолюбие, чары Валерии, его честолюбие – все смешалось в отчаянном хаосе. Наконец он очнулся. Вспомнил Сенеку: "Спроси свой разум".
И написал Торквате уклончивое письмо, что у него много дел, которые мешают ему прийти сейчас же, Однако, как только у него появится возможность, он с удовольствием придет…
Передавая письмо Нигрину, чтобы тот вручил его Торквате, гордый сын Куриона стоял потупив глаза.
Глава 25
Император не мог уснуть.
Еще с вечера сухой, налетевший из Африки ветер взбудоражил море. Вслед за ним примчалась весенняя гроза. Вилла "Юпитер" сотрясалась от порывов ветра. В садах шумел ливень. Дождь освежил листву и мрамор, но не императора. Всю ночь бились волны о скалы.
Тиберий прислушивался к рокоту моря, которое отделяло его от Рима. В этом рокоте была угроза, звон оружия и вопли раненых слышались в нем императору, казалось, что сошлись две страшные силы, две стихии: император и Рим.
Тиберий барабанил пальцами по ручке кресла, глаза его лихорадочно уставились в темноту. Он всегда был суеверен и теперь в шуме воды пытался расслышать ответ на вопросы, которые его мучали и на которые даже астролог Фрасилл ответить не мог.
Отдаться ли на волю Таната и спокойно ждать смерти или продолжать грызню с сенатом? Кто займет мое место? Сколько мне осталось жить: неделю, месяц, год? Увижу ли я еще раз Палатин, ступлю ли на Капитолий? Должно ли это случиться? Случится ли это?
Море, которое охраняло цезаря и одновременно делало его изгнанником, ничего ему не сказало. И к утру успокоилось. Император же успокоиться не мог.
Он с трудом дотащился по мокрой террасе к мраморным перилам, чтобы посмотреть на север, туда, где Рим. Который уже год смотрит вот так старый меланхолик!
Он облокачивается о холодный камень, и сморщенные губы бормочут "Вне Рима нет жизни…"
Утро было сырое. Мрамор холодил. Императора тряс озноб.
Приблизился раб и возвестил третий час утра. Скоро придут гости. Он позвал Сенеку. Не ради себя. Чтобы потешить Нерву, тот недавно просил об этом Тиберия.
Тиберий приказал принести шерстяной плащ и палку. Телохранителям велел остаться.
По кипарисовой аллее император направился к вилле, в которой жил Нерва.
Когда он одиннадцать лет назад решил переселиться из Рима на Капри, с ним, кроме астролога Фрасилла и врача Харикла, отправилось несколько друзей:
Курций Аттик, Юлий Марин, Вескуларий Флакк и Кокцей Нерва. С годами они один за другим исчезли из его окружения – кто умер, кто вернулся в Рим.
Остался последний, сенатор Нерва. Великий правовед, умный законодатель.
Они были друзьями смолоду; оба почитатели греческой культуры, оба серьезные, они хорошо понимали друг друга. Оба страстно любили Рим, им одним жили. Нерва, первый из советчиков Тиберия, остался верен ему и в старости. Но и он в последнее время отдалялся от императора. На прошлой неделе Нерва слег и отказался принимать пищу. Отказался разговаривать с Тиберием. Император догадывался о причине. Гнев отразился на его лице: может быть, Сенека и поможет здесь…
