Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович (книга регистрации TXT) 📗
"Подмогу зовет!"
Кирилл вспомнил о доме.
"Как бы вой Андрейшу не напугал".
Не спеша он пошел обратно; ветер бил в лицо сухим, жестким снегом, мешал смотреть. Отворачиваясь от ветра, он видел, как не спеша следом плелся волк.
"Чего пристал?"
Но невдалеке от дома волк взвизгнул и остановился. Кирилл оглянулся на него. Волк стоял, ощетинившись, поводя носом по ветру, и тревожно, негромко скулил.
"Кого чует?"
Кирилл тоже остановился и огляделся. Впереди ничего нельзя было рассмотреть: ветер слепил. Возле своих ворот увидел свежий медвежий след: его еще не успело замести.
Кирилл вынул кинжал и пошел к дому. На ступеньках и на крыльце виднелись по снегу свежие медвежьи следы. Медведь, шатающийся в эту пору, страшен. Кирилл огляделся и вдруг заметил, что дверь в сени приоткрыта и следы уходят туда.
Он прислушался. В глубине сеней было темно и тихо.
Тогда, с кинжалом в руке, Кирилл решительно вошел в сени, запер изнутри за собой дверь и остановился.
"Притаился? Оробел?"
Так же быстро он перешагнул сени и рванул дверь в избу. И Кирилл увидел в тусклом свете свечи Андрейшу, сидящего на скамье, и медведя, разлегшегося у его ног. А у печки, прислонившись к ней спиной, скинув на пол шапку и рукавицы, стоял бледный и лохматый человек, дуя на обмерзшие руки. Он ошалело уставился на кинжал и, взвизгивая, вдавился в стену:
– Не надоть!
– Отколи ты, Тимоша?
– С Коломны. – Тимоша сразу отошел.
– Давно?
– Еще не садился, сразу с пути.
– Как же меня-то сыскал?
– Я давно думал, что ты сюда подашься. А теперича, как на пристани спросил, не видали ль человека с кольцом на пальце да борода курчавая, так сразу к тебе путь показали. Открыто живешь.
– А чего таиться?
– Гляди! На Коломне тебя разыскивали.
– Тут не достанут.
– Правда? – Тимоша сразу перестал дуть на руки и повеселел.
– А кто ж достанет? Тут – не Москва.
– Хорошо бы.
– А ты сбежал, что ль?
– Всю дорогу бежал. Ой, батюшки, страх какой!
– А что?
– Да выследили меня. Еле ушел. Гриша-то еще прежде обо мне знал, да молчал до времени. А то вдруг схватили. Я у одного вырвался, а другой Топтыги забоялся – отскочил. Я в переулок да вниз, Топтыга следом. Сам не пойму, как ушел. Ведь что мне теперь будет? Клеймо поставят. А еще что?
Живым-то оставят? Не знаешь?
– Аль смерти боишься?
– А как жа!
– А сам-то убивал!
– То я, а то меня!
Вдруг Андрейша сказал:
– Все равно, дядя, помрешь.
– Ой, что ты! Не надоть!
Кирилл присмотрелся к Тимоше:
– А ты, видать, и впрямь напуган.
– Да нешто врать стану!
– Жрать будешь?
– А в лесу кто ж нас накормит?
– А ты лесом пер?
– Прямиком. Страшно дорогой-то!
Кирилл достал варева, отрезал хлеба; Тимошу кинуло в озноб, руки дрожали, ложка стучала по чашке, расплескивая щи.
– С бараниной! Сытно живешь.
– Ешь, ешь!
– Ты Топтыгу покорми. Его все в сон клонит, да какой тут сон! А ты не бойсь! Хозяин-то навряд ли вернется.
– Какой?
– Да этой-то избы. Она ведь бежецкая.
– Бежецкая. А чего ж ему не вернуться?
– А кому ж он тут будет капусту растить? Народ-то иссяк. Изба – не хоромы: такую-то везде срубит, а землю и там найдет, где народу поболе.
Можешь, спокойно ею володать.
– Ты вон про что! А пущай приходят, я им избу не изломал.
– Будто тебе все одно!
– Придут, веселей будет.
– Да хозяевами-то они станут.
– Ну и что ж: в другое место пойду, мне это привычно. Чего ты чешешься-то?
– Вши заели!
– А полезай в печь, мойся. Исподнее дам. Вода в печке.
– Вот хорошо-то!
Тимоша скинул белье и выбросил на мороз в сени. Все еще охая от холода и ежась, он, голый, возился в избе, тащил в печь то веник, то шайку, то попросил огарок свечи, зажег его и наконец полез.
– Гляди, на шостке уголья, не измарайся.
– Теперь все одно: отмоюсь.
Он осветил печь изнутри, урчал там и веником гнал из себя озноб, усталь, ужас, временами восклицая:
– Господи, как хорошо-то!
– Ой и хорошо!
– Ой, батюшки, как тут тепло-то!
Наконец, раскрасневшийся, потный, полез назад.
Пришло время сна. Андрейша уже спал на скамье, Топтыгу прогнали спать в сени, Кирилл лег на коник, а Тимоша запросился на печь.
Уже лежа на печи под овчинным тулупом, он заговорил:
– А нехорошо так жить, Кирилл, как ты.
– Чем?
– Бобылем-то? Бобылю надо в семейную избу на постой идти.
– Зачем?
– Домового у вас слыхать?
– Не слышно.
– Домовой не любит, когда так вот, без баб, бобыли живут. В таком доме не жди добра.
– А ты женат?
– А как жа? Стал бы один в избе ночевать! Я домового уважаю. Я кажную пятницу от своей бабы отдельно сплю. Пущай, его дело.
– А баба что говорит?
– Не сознается.
– А ты?
– Бил ее. Бил, каюсь. Не сознается. Не приходит, говорит. А как может не прийти, ежели баба одна лежит?
– А может, у тебя домового нет.
– Что ж, моя изба хуже других, что ль?
– А может, твои домовой в Орду сбежал?
– А он нешь татарин? В Орде небось свои есть.
– Ну ладно, спи.
– А я сразу приметил, зачем ты мальчишку в дом взял.
– Ну?
– Домового отводишь. Только, скажу тебе, из них не всякий на это идет.
– Спи, дурак. А то в сени сгоню.
– Не, с печи ты меня уж не сволокешь!
Временами они прислушивались, как гудит метель; скулили волки.
Тимоша заснул, а Кирилл долго еще думал о себе: "Бобыль, бобыль, бобыль…"
Ему снился маленький, бородатый, шустрый старик, который сидел на печи и стучал о чело лапотками:
– Чего ж твоя баба дров не несет? Мне, поди, холодно.
– Домовым завсегда тепло!
– А ты послухай, как дует!
А и впрямь дуло от окна. Кирилл отодвинулся к стене, и больше ничего не снилось.
Утром Тимоша рассказывал, как он уходил из Коломны; спасло его, что в Коломну много людей из Рязани сбежалось. В многолюдии потерялся.
– А тут найдут. Одним махом накроют!
– Ну так в лес уходи.
– Да, если б дорогу знать!
Кирилл всмотрелся в Тимошу. Видать, не притворяется. Страх совсем сбил человека с толку.
– Я б сказал, да надежен ли?
– Я тя предавал, что ль? Меня Гриша об тебе пытал, а я к тебе побег: уходи, говорю! Так?
– Тогда я дорогу тебе открою. Только не сбейся, смотри. В эту пору собьешься – сгинешь.
И в тот же день Тимоша повел ленивого и сонного Топтыгу по дороге на Перевитск, в шалаш к Лешему.
Так наступила зима.
Глава 30
ВИЗАНТИЯ
Кирилл пошел к Олегу. Февральский снег слепил глаза, налипал на выпушку полушубка. Пахло морозцем, и радостно было дышать.
Он обогнал обоз, медленно поднимавшийся в город. Дымившие от натуги лошади терпеливо шагали по ступенькам, выбитым копытами по горе. Ноги у лошадей стали лохматы, а бока обросли длинной шерстью: зима!
В глубоких санях везли плоские желтоватые камни.
Один из мужиков, запрокинув шапку над красным взмокшим лицом, радостно обернулся к Кириллу:
– Вот, батюшка, везем.
– Камень, что ль?
– Везем, везем! Крепкая Рязань у нас будет.
– Доброе дело.
– Да вот потеплело не ко времени. И нонче-то уж тяжело везти, а так день-другой постоит – не вывезешь.
– Может, бог даст, захолодает.
– Дал бы бог: дело нужное.
На горе, в городе, уже разгружался другой обоз. Укрывшись в глубокий тулуп приказчик кричал:
– Ровняй, кобель! Как кладешь, анафема?
Мужики старались, сбивая до крови руки об острые углы камней.
Завидя Кирилла, приказчик смолк и низко поклонился: знали, что мастер идет, великого князя зодчий.
Олег жил в небольшом бревенчатом тереме. В низкой комнате темнели ордынские ковры по стенам, будто княжеских богатств ни меч, ни пламень истребить не может. Олег сидел с Бернабой, когда впустили Кирилла. Он привык к генуэзцу: требовал рассказов об Орде, о Мамае, о дальних странах, и Бернаба служил князю усердно, а к Кириллу благоволил.
