Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович (книга регистрации TXT) 📗
– Счастье твое – затягивает. Крови много сошло, оттого и легчает. А не сошла б кровь, помер бы!
– Будто легчает. А все голова туманится.
– Другой бы от такого тумана давно б на том свете был. А ты здоровеешь, сыне.
– А ты не из Рязани ль, дедко?
– Оттоль. Я-то тебя давно признал. Жонку твою, Овдотью, там лечил.
– Не жонка она. И где теперь, не ведаю.
– Слыхать, на Куликовом была. С ордой пришла. А теперь, почитай, свободна. Там, в Орде, сродственников своих нашла, с ними и шла в Мамаевом стане, не отставала.
– А ты отколь же здесь?
– В Климовой дружине пришел. А как Клима убили…
– Убили?
– Знал его?
– Знал…
– А не убили б, в Рязани ему житья все равно не было бы. Ольг бы наш ему не дал житья.
– А страшно, до чего ж велик ныне стал Дмитрий, высоко занесется!
– А мы бились, бились, а теперь опять прежнюю беду по домам разносим.
– Видел ты ордынское золото? Попала тебе хоть малая крупиночка? Где оно? А ведь взяли!
– Я вон косожский халат домой несу, а он кровяной да рваный.
– Зачем?
– Стыдно с пустыми руками прийтить.
Так везли их не менее двух недель. Давно ушли вперед конные рати, князья и Дмитрий.
Сказывали, как города и селенья выходят к князьям, как стоит колокольный звон на их пути, как поднимает голову Русь.
Однажды на заре заслышали дальний звон. Кирилл встрепенулся: коломенские колокола!
Сел на телеге, смотрел вдаль – когда ж покажется город?
Из-за леса мелькнул и снова за деревьями скрылся высокий черный шелом собора. Завиднелись вдали на горе башни. Над домами тянулся дым, густой, как молоко.
Широко развернулась светлая, просторная Ока.
Долго стояли, ожидая перевоза. Много на этой стороне скопилось телег. Перевозили пришедших прежде. Весь день, весь вечер, всю ночь.
Ночью заморосил дождь. Кирилл накрылся рогожей, лежал, продрог. Но дождался утра.
Утром въехали телеги на паром; заструилась вокруг вода; забулькали струи о борта. Тревожно озирались лошади, завидев такое обилие воды.
Кирилл жадно смотрел, как вьются струи Оки; но не хватило сил, голова закружилась.
Весь берег полон был встречающего народа. Жены толпились, высматривая своих мужей, отцы – детей, дети – отцов. Клики, и возгласы, и звон, и ликованье, и чья-то горестная причеть; видно, сведала, бедная, от раненых, что некого больше ждать!
Но в гуле голосов так часто звучала слава, так радостно глядели иные из заплаканных глаз, что обессилевший Кирилл, блаженно закрыв глаза, подумал: "Будто и меня встречают! Будто и мне кричат!"
И вдруг отчетливо услышал в себе, как растет, словно молодой дубок, медленно, но крепко, большая радость: нет ни прежних обид, ни горестей, ни тягот. Все начинается снова – не отвергнет, не осудит, не обидит родина, за которую бился!
С улыбкой он приподнял веки, и вдруг метнулось перед глазами какое-то бабье напряженное, не то радостное, не то обомлелое лицо. И он, ослабев совсем, снова закрыл глаза.
"Брови, как у Анюты!"
Как хорошо было слышать, поднимаясь в гору, стук колес о коломенские бревна. Слышать гул знакомых колоколов. Вернулся!
Когда телеги въехали в гору и остановились у соборной площади, он очнулся. Какая-то легкая, но твердая рука сдвинула с него покрывало.
– Жив?
Он испуганно открыл глаза.
Покрытая от дождя длинной шалью, Анюта стояла над ним, словно будила с постели после тяжелого сна.
– Встанешь, что ль?
– Поддержи.
С трудом он поднялся. Сел на телеге, чтоб собраться с силами. Подошел пристав:
– Тут остаешься?
Кирилл посмотрел на Анюту, ожидающую его слов, на пристава, ожидающего от него ответа:
– Тут.
– Ну, ин ладно! – И пристав ушел.
Он тихо, словно сквозь сон, сказал:
– Тебя ведь искал!
Она подставила плечо ему под руку и, ухватив за пояс, повела.
Кирилл переступал тяжело. Она его ободряла:
– Опирайся, не бойсь – выдержу.
Иногда усталость туманила ему голову, и он говорил невнятно:
– Сама была измучена. Под чужой волей жила. Теперь над тобой не будет чужого гнета. Теперь вместе.
Анюта вела и вслушивалась в его невнятные слова:
– Ты обо мне, что ль?
Он слабо качнул головою:
– О Руси. Поскорей бы поправиться.
– Окрепнешь. Наступай тверже. А я все пытала: не видали ль такого?
Нет, говорят. Ежли не пал, думаю, будет. Не может быть, чтоб там его не было. Все воинство проглядела – нашла! Не бойсь, не оступишься.
– Я тебя по всей Рязани искал.
– Да, брата Мамай убил, племяшей моих в Орду свели. К чему ж мне в Рязань-то возворачиваться? А тут какой ни есть, а все ж свой угол. Я ведь еле ушла тогда; случилась бы в ту ночь в огородниках, быть бы теперь в Орде.
Помолчав, она объяснила:
– Бабка-то мне сказывала об тебе, что приходил про меня проведать. Я и ждала – раз, думаю, приходил, придет и другой раз.
Какие-то люди стояли по краям улицы. Глядели ему в лицо. Кто-то кричал:
– Слава!
– Вот и дом! – узнал он.
– Пригнись малость! – ответила Анюта. – Притолока тут низка.
И он переступил через ее порог.
Старая Русса, Моск. обл. 1940 г.
