Родные и знакомые - Киекбаев Джалиль Гиниятович (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
Пришедшие женщины обрядили Фатиму в новое платье, повязали ей на голову новый платок и накинули новую шаль. Подружки невесты тем временем изощрялись, строя всякие козни. То они, вцеплялись друг в дружку, загораживая Фатиму, то сдёргивали с женщин и прятали их шали. Это была игра, старинный обычай проводов невесты к жениху.
В конце концов, преодолев сопротивление плачущих и причитающих девушек, енгэ под руки вывели Фатиму на улицу…
Жених давно уже сидел там, где предстояла встреча с суженой, — за занавеской в скотной избе. Минула полночь, пропели первые петухи. Парня утомила дальняя дорога, утомило ожидание, веки отяжелели. Он начал клевать носом, и испуганно потёр глаза — сон отлетел.
Кутлугильде — широкоплечий стройный парень с сухощавым лицом. Он в новом чёрном бешмете, на голове — чёрная бархатная тюбетейка, на ногах — белые войлочные чулки с красными узорами, чулки держатся на шнурках с кисточками. Взгляд у Кутлугильды не то, что у Талхи, — серьёзный, умный. В отличие от того же Талхи он был застенчив, маялся, не представляя, как повести себя при первой встрече с Фатимой; его до дрожи в сердце смущало даже то, что предстояло одарить деньгами женщин, которые приведут невесту.
Во дворе поднялся шум-гам. Кутлугильде, полулежавший на нарах, торопливо опустил ноги на пол, сел. В избу ввалилась гурьба женщин и девушек. За занавеску втолкнули Фатиму. Она вынуждена была сесть рядом с женихом, но тут же испуганно отодвинулась, закрыла руками заплаканное лицо. Кутлугильде некоторое время растерянно смотрел на неё, потом вспомнил, что должен отблагодарить своих новых родственниц — кайын енгэ и подружек невесты. Красный от смущения, он вышел из-за занавески, роздал приготовленные для этого деньги. Удовлетворённые женщины выдворили из избы девушек, следом вышли и сами. Дверь захлопнулась.
«Всё… Всё для меня кончилось… — думала Фатима. — Сунагат в тюрьме. А может… Не век же будут держать его там! Год… Или два года… Может быть, выйдет, услышит, что я в Туйралах, и придёт за мной? Ой, как же мне дожить до этого? А может, соврали парни? Ведь приходил он сюда, когда я болела, сказал, что он оправдан. Наверно, ушёл в Идельбашы искать работу. Узнает, что меня увезли в те же края, непременно найдёт…»
От этой мысли стало и радостно, и жутко. Сердце Фатимы бешено заколотилось.
За дверью слышались шаги и приглушённые голоса. К избе, где свели молодых, приставили сторожей…
Слушок о том, что Сунагат опять угодил в тюрьму, пустил Ахмади-ловушка. Пустил со зла, узнав, что парень побывал в Ташбаткане и ускользнул от него.
Ахмади осторожно расспрашивал проезжавших на базар жителей горной стороны, не встречался ли им кто-нибудь в пути. Один из проезжих сказал:
— На спуске с Ельмерзяка попались навстречу два егета. По одежде я было принял их за русских, оказалось — башкиры. «Откуда вы?» — спрашиваю. «Из безлошадного аула», — засмеялись они и пошли дальше…
«Определённо этот голодранец шёл с кем-то в Идельбашы», — решил Ахмади.
И в самом деле Сунагат с Хабибуллой побывали на Белорецком заводе, потолклись в посёлке несколько дней, но устроиться на работу не смогли: у них потребовали паспорта. В Каге им тоже не повезло. Авзянскому заводу нужны были углежоги, однако ни у Сунагата, ни у Хабибуллы к этой работе душа не лежала. Поразмышляв, пришли к мнению, что надо идти в Воскресенск, отыскать Тимошку — с ним не пропадёшь. И повёл их тракт Белорецк — Стерлитамак в степную сторону.
На высоком перевале, свернув на полянку, устланную опавшей листвой, путники сели отдохнуть. Подкрепились чёрствым, уже слегка заплесневевшим хлебом.
— Экая тут крутизна! — заметил Хабибулла. — Эх, спустить бы отсюда вниз того самого Кацеля! Покатился бы, как арбуз, а?
— Неплохо бы… Чтобы голову этому дунгызу вдребезги разнесло. С него всё началось. Ходим теперь, мытаримся… — поддержал Сунагат.
К вечеру они дошли до селения Саитово и попросились в дом на околице переночевать.
Хозяин, мужчина средних лет, полюбопытствовал:
— Куда направляетесь?
— В Воскресенку, — ответил Сунагат без утайки.
Хабибулла, решив на всякий случай напустить туману, добавил:
— Там мы на заводской работе…
— Ага… А родом из каких краёв?
— С Яика. Как раз у своих побывали, — солгал теперь и Сунагат. И дабы хозяин не докучал расспросами, объяснил: — Туда шли через Красную Мечеть [88]. Потом в Идельбашы к родне завернули. Идти обратно тем же путём — больно большой крюк получается. Тут, нам сказали, поближе. Ты, агай, должно быть, знаешь, как отсюда выйти на Воскресенку?
— Одна от нас дорога. Вон она — как струна натянутая, — усмехнулся хозяин. — Повернись лицом к закату и шагай да шагай!
Киньябыз — так звали хозяина — пустил парней переночевать и пригласил их поужинать.
— Забирайтесь на нары, мусафиры [89], — сказал он, когда вошли в дом. — Немалый путь проделали и, верно, проголодались. Ну, кто из вас в передний угол? Ты, мырза? — Это относи лось к Сунагату. — А ты подсаживайся к товарищу.
Хозяйка расстелила скатерть, в большой чаше, вырубленной из корневища дерева, принесла суп и разлила его сначала в миски ребятишкам, которых рассадила тут же.
Суп с мелко нарезанными потрохами оголодавшим за последние дни парням показался необыкновенно вкусным. Наелись так, что по лицам горошинами покатился пот.
Киньябыз ел не спеша, рассказывая нечаянным гостям, что далее пойдут они по берегу Нугуша, поднимутся на какую-то гору, а там попадут на яйляу…
Наутро, проводив отдохнувших путников за ворота, он повторил уже слышанное ими:
— Дорога от нас одна. В горах не то, что в степи, — развилок нет. Держись лицом в закатную сторону и шагай да шагай…
Облокотившись об изгородь, он долго смотрел вслед уходящим парням.
Друзья бодро зашагали вдоль Нугуша на запад. Дорога не давала скучать: то подъём, то спуск. Несколько раз пересекли вброд петляющую среди гор реку.
Миновали заброшенный хуторок. Жители, видно, давно уже покинули его: полусгнившие строения разрушились, ветер снёс с них кровли; на месте одной избушки торчала только сложенная из плитняка печь, на потолке другой буйно разрослась конопля; брюшина, которой были затянуты окна, изодралась, и по её клочьям стучались сейчас редкие капли дождя. Ни души кругом. Лишь какая-то встревоженная путниками птица — кажется, коршун — снялась с дерева и тёмной точкой закружилась над ржавой скалой. На полянках близ хутора кошмой лежала нескошенная трава — летом, должно быть, она вымахала коню по уши. А когда-то её косили, об этом свидетельствовал сгнивший на склоне горы стог сена. Унылая картина! Уныние нагоняли и глухой шум ветра в соснах, и вид мокрых скал, и уже белеющий на вершинах снег.
У Сунагата и Хабибуллы на душе чуть повеселело на яйляу, о которой говорил им Киньябыз. На берегу Нугуша в один ряд стояли крытые лубками лачуги. Двери их были подпёрты где полешком, где чурбаком, и загоны пустовали, — люди уже угнали скот и сами ушли зимовать в аулы, — но из трубы самой дальней лачуги курился дымок. Друзья направились туда.
— Баи дома? — шутливо спросил Сунагат, подойдя к двери.
— Дома, дома, айдук! — послышался басовитый голос.
Парни вошли, отдали салям. В лачуге сидели двое охотников. Один из них набивал патроны — рядом на нарах лежали гильзы и сделанная из коровьего рога пороховница. Другой у огня, перед очагом, обстругивал палочку — как оказалось, ему потребовался шомпол.
Охотники не стали допытываться, что привело парней в эти места и кто они такие. Короткий ответ: «Идём в Воскресенку», — удовлетворил их. Сунагат попросил у них котелок, вскипятил воду. Согрелись чаем, уточнили, как идти дальше, и снова — в путь.
До Воскресенска дошли на следующий день, ещё раз переночевав в глухой деревушке на выходе из гор.
88
Красная Мечеть — ныне село Мраково.
89
Мусафир (араб.) — путник, проезжий.