Песнь об Ахилле (ЛП) - Миллер Мадлен (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
Махаон заговорил, не глянув на меня. — Не слишком-то ты страдаешь от ран, раз стоишь так долго.
— Нет, — сказал я, — я здесь… — Я помедлил, смотря, как наконечник стрелы вышел из тела, повинуясь пальцам Махаона, и раненый воин испустил стон облегчения.
— Да?.. — его голос был по-деловому сухим, но не недобрым.
— Тебе нужна помощь?
Он пробормотал что-то, похожее на согласие. — Сядь сюда и подавай мне мази, — сказал он, не взглянув на меня. Я так и сделал, собрав маленькие бутылочки, расставленные на полу; в некоторых шелестели травки, некоторые были тяжелы от наполнявшего их лекарства. Я перенюхал их и вспомнил: чесночно-медовая мазь предохраняет от заражения, маковая вытяжка — успокоительное, тысячелистник останавливает кровь. Дюжины разных трав, поднесенные мне терпеливыми пальцами кентавра, сладковато-травянистый запах в пещере из розового кварца.
Я подал те, которые требовались ему, и стал следить за его осторожными движениями — горошинку успокоительного состава на верхнюю губу раненого, чтобы вдыхал и расслабился, мазок бальзама против заражения, накрыть и перевязать. Махаон наложил последний слой пахучего пчелиного воска на ногу раненого наконец взглянул на меня. — Патрокл, не так ли? И тебя обучал Хирон? Добро пожаловать.
Возня снаружи шатра, громкие голоса и крики боли. Он указал туда подбородком. — Новых принесли — возьмешь их.
Воины из отряда Нестора перенесли своего товарища на пустующий тюфяк в углу шатра. Он был ранен стрелой, ее конец торчал из правого плеча. Пот заливал его лицо, он отчаянно закусывал губу, чтобы не кричать. Дыхание вырывалось короткими обжигащими толчками, а глаза были так крепко зажмурены, что дрожали веки. Я подавил желание позвать Махаона, который занят был другим стенающим от боли, и потянулся за тряпицей отереть лицо раненого.
Стрела с зазубренным наконечником очень глубоко, вошла в плечо в самом широком месте, и прошила его, словно чудовищная игла. Мне нужно было отломить торчащий конец с оперением и извлечь остальное, не слишком терзая плоть и не оставив обломки, которые могли загноиться.
Я быстро дал ему средство, о котором узнал от Хирона — смесь маковой вытяжки и настоя ивовой коры, которая делала голову больного ясной и утишала боль. Он не мог удержать чашки, потому я напоил его, приподняв его и поддерживая голову, чтоб он не захлебнулся. Его пот и кровь впитывались в мою тунику.
Я старался выглядеть уверенным и не выказывать свою панику. Раненый был по виду годом-двумя старше меня. Один из сыновей Нестора, Антилох, миловидный юноша, глубоко преданный своему отцу. — Все будет хорошо, — снова и снова повторял я — себе или ему, не знаю.
Загвоздка была в наконечнике; обыкновенно лекарь отламывал оперенный конец прежде чем вытащить остальное. Но в том случае этого было не сделать без того, чтобы не разорвать плоть еще больше. И я не мог ни оставить стрелу так, ни вытащить ее из раны. Что делать?
За моей спиной у выхода топтался один из принесших раненого воинов. Я поманил его жестом.
— Нож, быстро. Самый острый, что найдешь, — я сам удивился, насколько уверенно это прозвучало. Приказом, не предполагающим неповиновение. Воин вернулся с коротким превосходно закаленным клинком, верно, для разделки мяса, в ржавых пятнышках высохшей крови. Он обтер его о тунику и протянул мне.
Юноша обмяк, язык его расслабленно вывалился изо рта. Я навис над ним и сжал торчащий конец стрелы, сминая ее оперение в своей вспотевшей ладони. Другой рукой я стал пилить стрелу, осторожно, медленно и настолько легко, насколько мог, по волоконцу за раз, так чтобы не ранить еще больше плечо парня. Он шипел и бормотал что-то, потерявшись в своем забытьи.
Я пилил и держал, и снова пилил. Спина затекла, и я ругал себя за то, что оставил его голову у себя на коленях, а не выбрал позу поудобнее. Наконец, оперенная часть отломилась, оставляя лишь тоненькую щепочку, которую нож быстро перерезал. Наконец-то.
Оставалось еще одно затруднение — вытащить оставшийся кусок стрелы из его плеча. По какому-то наитию я зачерпнул мази от заражения и нанес ее на торчащий конец древка, чтобы облегчить протаскивание и избежать слишком сильных разрывов. Потом, понемножку, потихоньку я принялся протаскивать стрелу. Прошли, казалось, многие часы, прежде чем и отломанный конец, покрытый кровью, показался наружу. На остатках сознания я прикрыл и забинтовал рану, сделав что-то вроде перевязи через всю грудь.
Позднее Подалирий скажет мне, что я верно, был не в своем уме, делая то, что делал. Резал так медленно и под таким углом — хорошее усилие, сказал он, и конец был бы обломан. Рваные раны и оставшиеся в них щепки были для лекарей проклятием, на подходе были другие раненые с подобными увечьями. Но Махаон, увидевший, как хорошо зажило плечо того парня, без заражения и слишком сильной боли, в следующие разы при ранениях от стрел звал меня, и с видом терпеливого ожидания протягивал мне острый нож.
Странное это было время. Над нами каждый миг висел ужас предстоящей Ахиллу судьбы, а гром войны вокруг становился все отчетливее. Но даже я не мог все время пребывать в страхе. Я слышал, что те, кто живет подле водопада, научаются не слышать его — так же и я научился жить в нарастающем грохоте потока его судьбы. Бежали дни, и он был жив, и я мог провести целый день, ни разу не задумавшись о пророчестве о его смерти. Чудо длилось год, потом два.
И другие, кажется, также ощущали сходное размягчение чувств. Наш лагерь стал чем-то вроде семьи, собиравшейся на ужин у общего огня. Когда всходила луна и по темному небу рассыпались звезды, все собирались вместе: мы с Ахиллом, старый Феникс, женщины, — сперва только Брисеида, а затем и остальные стягивались в круг робко улыбающихся лиц, ободренных тем, как тепло приняли ее. И еще один — юный Автомедон, самый молодой из нас, ему едва минуло семнадцать. Это был тихий юноша, и мы с Ахиллом наблюдали, как взрастали его сила и умения, когда он научился хорошо править норовистыми конями Ахилла, носясь по полю боя быстро, но без излишней суеты.
И для меня, и для Ахилла было приятно собирать собственный кружок людей, разыгрывая из себя взрослых, каковыми мы себя не слишком ощущали, передавая мясо и наливая вино. Когда огонь начинал угасать, мы вытирали губы после еды и предавались слушанию рассказов Феникса. Он подавался вперед на своем сидении, изображая почтительность, и начинал рассказывать. Всполохи огня заостряли его черты, придавали значительности, пророческой глубины, в какую пытаются вникнуть авгуры.
Брисеида тоже рассказывала истории, странные и схожие с грезами — о чародействе, волшебных деяниях богов и о смертных, что бездумно нарушали их волю. Боги были необычны, полулюди, полуживотные — низшие божества крестьян, не из тех великих богов, которым поклонялись в городах. Они были прекрасны, те рассказы, несомые ее низковатым певучим голосом. Иногда они бывали забавны — то как она изображала циклопов или дыхание льва, вынюхивающего спрятавшегося человека.
Позднее, когда мы оставались одни, Ахилл повторял обрывки тех рассказов, возвышая голос и подыгрывая себе на лире. Такие рассказы легко превращались в песни. И я был доволен — он видел ее, он понимал ее и понимал, как я мог проводить с нею целые дни, пока его не было. Она одна из нас, думал я. Часть нашего кружка, на всю жизнь.
В один из таких вечеров Ахилл спросил Брисеиду, что она знает о Гекторе.
Она полулежала, опираясь на руки, сгиб ее локтя подсвечивало огнем костра. Но вопрос заставил ее замереть, а потом подняться и сесть. Ахилл не часто обращался прямо к ней, да и она не часто на него смотрела. Оголосок, я полагал, того, что произошло в ее селении.
— Мне известно немного, — сказал она, — Я не видела ни его, ни кого другого из семьи Приама.
— Но ты слышала, что говорили, — Ахилл и сам сел ровнее.
— Немного. Я больше знаю о его жене.
— Что угодно рассказывай, — ответил Ахилл.
