Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич (чтение книг .TXT) 📗
Когда Джелал-эд-Дин отправлялся в Грузию, он приказал Несеви окружить лагерь хлатской царицы Тамты надежной стражей и ждать вестей из Тбилиси. И вот весть о взятии и разорении грузинской столицы пришла. Несеви удалил стражу и сообщил царице, что она теперь свободна и может ехать, куда захочет.
Униженная и оскорбленная, обманутая в своих замыслах и надеждах, убитая горем, царица тотчас выступила в путь. Она распустила волосы и закрыла лицо в знак траура.
Она собиралась выручить из плена своего верного рыцаря, а везет теперь его мертвую голову.
У Шалвы была раньше одна сокровенная мечта: чтобы, когда он будет умирать, его глаза закрыли руки обожаемой им женщины, его тайной возлюбленной – царицы Хлата. Конечно, он не думал, что умрет таким образом, но мечта его исполнилась, пальцы Тамты касались его мертвых, бесчувственных глаз.
Царица ехала в Хлат, и пути, казалось, не будет конца. Сухими, бесслезными глазами глядела она на все вокруг, на пустынный извилистый путь, на выжженные бесплодные и безлюдные степи, но глаза ее не видели ничего. В глазах все время стояли почерневшие губы, с запекшейся на них кровью и угасший взор. Царица ехала в Хлат. Она везла с собой бесценный подарок Джелал-эд-Дина – отрубленную голову своего единственно любимого человека – сказочного воина, благородного рыцаря, великого грузина Шалвы Ахалцихели.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Исанская крепость сдалась, и весь Тбилиси оказался в руках Джелал-эд-Дина. Победители праздновали победу. Эта победа была тем слаще, что она была первой после того, как огромное хорезмийское государство, управляемое Мухаммедом, было потоплено в черных волнах Чингисханова нашествия.
Конечно, когда сокрушали Адарбадаган, тоже была победа, и когда грузинские войска были разбиты у Гарниси – тоже была победа, но все это еще был путь к обладанию таинственной Грузией, которая мерещилась иногда в виде сказочной заколдованной красавицы. И вот красавица наконец распростерта у пыльных и обрызганных кровью ног победоносного султана. Это была хотя бы не полная, хотя бы маленькая награда за длинные страницы беспрерывного унизительного бегства.
В первом столкновении с Чингисханом Джелал-эд-Дин был разбит, и вот уж пять лет он убегает от монгольских орд как затравленный зверь, и ни разу не удалось ему встретиться с врагом достойно, лицом к лицу. Постоянное унижение ожесточило сердце султана. И вот он мечется из одной страны в другую, неся народам слезы, пожары и кровь.
Ханы и атабеки, которые были покорны его отцу, попадались Джелал-эд-Дину на пути его отступления. Они кланялись наследнику Мухаммеда, но наследник сказочных некогда богатств не мог теперь раздобыть у лукавых притворщиков ни денег, ни войск.
Объятые священным трепетом, ханы и атабеки не могли и помыслить выступить против Чингисхана. Сопротивление ему они рассматривали равным сопротивлению самой судьбе. Они считали, что Чингисхан лишь бич в руках у бога.
Встречая столь высокого государя, каким являлся для них Джелал-эд-Дин, они не смели отказать ему в некоторой помощи, в частности, в провианте, но, заслышав о приближении татар, убегали в горы, в крепости, подальше от беды, и Джелал-эд-Дин снова оставался один на один с Чингисханом, снова приходилось бежать, снова все повторялось, чтобы кончиться и повториться снова.
Правда, они из вежливости приглашали Джелал-эд-Дина и его войска в свои крепости, но султан видел, что эти приглашения идут не от чистого сердца и что все они понимают: чем дальше будет от них Джелал-эд-Дин, тем меньше гнева обрушится на их головы со стороны монголов и их предводителя.
Он не шел в их крепости, потому что знал: никакая крепость в отдельности против Чингисхана не устоит. Нужно соединиться всем, укрепиться в сердцах своих и совместно заступить дорогу монгольской лавине.
Но напрасно призывал Джелал-эд-Дин правителей, покорных раньше его отцу, к единым и героическим ратным трудам.
Пять лет бежал Джелал-эд-Дин от монголов, и ни разу за эти годы он хотя бы косвенно не показал Чингисхану остроты и блеска хорезмийской сабли. И вот взят Тбилиси – столица Грузии, прославленного могучего государства. Это первая большая победа за все пять лет. Она должна не только напомнить всем странам ислама, что у них по-прежнему есть защитник и покровитель в лице наследника хорезмийского трона, но и внушить Чингисхану если не страх, то уважение к преследуемому врагу, у которого, оказывается, еще сохранились силы и возможность совершить ратные чудеса. Чиновники хорезмийского султана подсчитывали грузинскую казну, гонцы разносили во все стороны весть о великой победе, а сам победитель внутренним взором видел ставку ненавистного Чингисхана и то, как ему докладывают о покорении Грузии, и как он меняется в лице, и как смятение охватывает душу этого рыжебородого желтокожего идола. Он думал, что мы при последнем издыхании, а мы разгромили и покорили сильнейшее государство на всем Востоке, какое государство! Мы покорили Грузию, о которую обломали зубы лучшие воины Чингиса – Джебе и Субудай. Это ведь от границ Грузии они отступили, не приняв повторного боя.
Султан проснулся в прекрасном расположении духа. Из-за края коричневой горы появился огромный красный, словно налитой кровью, диск солнца. Поднимаясь, он терял свою красноту, превращаясь из кровавого в золотой.
"Так и есть. Кровь, пролитая в этих боях, обернулась для меня золотом, – подумал султан. – Это солнце – знамение того, что колесо судьбы совершило оборот и моя точка пошла подниматься кверху. Восходит солнце моей победы, моих успехов, моей судьбы".
Султан облачился в самые лучшие одежды, надел на себя самые драгоценные благородные камни. Во время завтрака он много говорил со своими приближенными, хвалил отличившихся в бою. Все знали, как немногословен султан, и теперь дивились его красноречию. Все знали, что султан только улыбается краешком губ, когда вокруг умирают со смеху. Но в этот день, к удивлению приближенных, султан и говорил, и смеялся, и улыбался всем, распространяя вокруг себя веселье и милость.
Выходя из-за стола, он сказал вполголоса своему визирю Шереф-эль-Молку:
– Что-то мне сегодня очень весело. Как бы не случилось со мной какой беды.
Между тем плотники заканчивали строительство лестницы на купол Сионского храма, главного храма Тбилиси. Султан еще вчера приказал сшибить с него крест, а на самой вершине купола установить трон. Оттуда, с высоты христианской святыни, султан собирался судить неверных грузин.
Построили и узенький, только одному человеку пройти, мостик через Куру. На мостик бросили икону богородицы, вынесенную из того же Сионского храма. К мостику согнали тбилисцев: стариков и женщин, юношей и девушек, маленьких и больших детей. Того, кто пройдет по мостику и наступит на икону божьей матери, султан приказал считать отрекшимся от христианской веры, очистившимся и перешедшим в ряды правоверных. Того, кто не захочет топтать святыню, султан приказал рубить и сбрасывать с моста в Куру.
По всему Тбилиси, от края до края, слышались душераздирающие крики и вопли: тбилисцев силой сгоняли на берег Куры – на страшное испытание, на страшный суд.
Выйдя из шатра, султан окинул взглядом Куру. Она текла, казалось, лениво, ей некуда было спешить, некого было догонять, не от кого убегать, некого казнить или миловать. Что она видела за свои века? Какие люди глядели в нее? Какая кровь лилась на ее берегах, отблески каких пожаров уносила она на своих волнах? Вот и снова пожары, и снова запекшаяся кровь на прибрежных камнях, а она все течет, как текла тысячелетия назад, как будет течь через тысячу лет, когда не будет не только хорезмийцев и султана на ее берегах, но и сама память о них улетучится.
Султан смотрел на Куру. Но все же он каким-то косвенным зрением увидел, что ему подвели оседланного, взнузданного гнедого коня. Не оборачиваясь, он приказал:
– Не этого… Оседлайте белого, моего.
Поняв, что султан задумался и не скоро сойдет с этого места, ему подставили стул, и он сел.
