Вдова Клико - Фрипп Хелен (электронная книга TXT, FB2) 📗
Николь с мучительным трудом села, и комната завертелась у нее перед глазами. Похоже, что никуда идти не придется.
— Доктор сказал: неделя как минимум, — сказал Луи. — Я тут временно буду распоряжаться, до тех пор, пока тебе не станет лучше. Ментина находится у подруги. За ней там хорошо присматривают, так что волноваться тебе не о чем. Доверься мне.
— Тебе я готова свою жизнь доверить, — ответила Николь, опускаясь на подушку.
— Вот и хорошо. А я с тобой посижу и, если обещаешь оставаться в постели, буду тебе что-нибудь рассказывать.
Улыбаться было больно.
— Я слушаю.
День сменился ночью, солнце взошло на небо, согревая виноградники, придавая сладости ягодам. В небе парили жаворонки, между лозами горели и увядали маки, а через открытое окно аккомпанементом к рассказам Луи долетала птичья песнь. А рассказывал он о Франсуа — каким тот был до того, как Николь его узнала. Мельчайшие случаи порождали длинные байки — о норвежском хозяине гостиницы, у которого на носу была бородавка в форме Франции, о мышке, которая танцевала под скрипку Франсуа в особняке одного покупателя в Шлезвиг-Гольштейне…
Жозетта сновала туда-сюда, приносила и свежий хлеб, и невшатель — любимый сыр Луи, и фрукты. Николь с Луи подкреплялись, не прекращая разговора.
Каждое утро, проснувшись, она видела, что он сидит рядом и смотрит на нее. И каждый раз, заметив, что она открыла глаза, он поспешно хватал «Дон Кихота» и делал вид, что читает.
К пятнице Николь почувствовала, что к ней возвращаются силы, и врач под внимательным взглядом Луи снял у нее со лба повязку. За окном промелькнул Ксавье, спешащий на виноградники. Солнце уже поднялось над горизонтом, в поле идти было поздно, а дверь погреба стояла, распахнутая настежь.
— Где все работники? Что там творится? Кто за всем присматривает?
— Сегодня на восходе я был там вместе с Ксавье. Солнце, дождь и земля и без тебя постараются. Сейчас просто идеальные погодные условия для отличного урожая.
— Оставшиеся бутылки требуют ремюажа — я не могу себе позволить потерять больше ни одной. Я здорова и сегодня возвращаюсь к работе, так что можешь мне все рассказать.
Луи отложил книгу и вздохнул:
— Спасать больше нечего, Николь, и невозможно даже войти в погреб. Одна девушка пыталась, спустилась до середины и потеряла сознание. К счастью, не пострадала, но я наложил запрет на все работы. Слишком опасно.
— На какой срок?
— Невозможно сказать. Недели, Бабушетта, если не месяцы.
Вошла Жозетта со свежими круассанами, кофе и миской блестящих ягод клубники.
— Первые в этом году, мадам, — сказала она, устанавливая поднос и помогая Николь приподняться в подушках.
Николь вдохнула аромат ягод, и в голове завертелись клочья воспоминаний: измазанные пальцы, сладкий сок, белое платье сестры в красных отпечатках… Кровавые цветы на белой простыне, упрек, что ягоды кислые.
— Бабушетта?
Синие внимательные глаза Луи с тревогой смотрели на нее.
Жозетта пошевелила поленья. Неожиданно Николь заметила, какое же у той старое платье. Когда же она в последний раз платила горничной жалованье? Не вспомнить…
— Жозетта, принесите мою одежду и полевой плащ, будьте добры. Не оглядывайтесь на Луи, мне намного лучше, так что делайте, что я сказала. Обещаю ходить медленно, но я сегодня возвращаюсь к работе. Прямо сейчас.
— А я уже стал привыкать, что ты теперь только со мной и приказывать не способна, — усмехнулся Луи.
Жозетта помогла ей надеть платье и настояла, что доведет до двери дома. Оказавшись во дворе, Николь разозлилась, что так нетвердо стоит на неровных булыжниках. Но когда добралась до виноградника, лист, который она погладила, был согрет солнцем и грозди висели липкие и пахли остро. Еще неделя максимум — и они готовы. Можно будет начать заново. Все показывало, что урожай будет как никогда в жизни. И что еще лучше — комета вернулась, светилась над горизонтом, присматривая за Николь и ее лозами.
Но тут до нее дошло, что во дворе никого нет. И на виноградниках тоже.
— Эмиль! — кликнула она конюшенного мальчика. Он ей расскажет, что тут делается, раз Луи не хочет.
— Эмиль дома, выздоравливает от раны, Бабушетта. Не хотел тебе говорить, пока ты еще слаба, но парень ослеп. Стекло попало ему в глаза.
Николь перекрестилась:
— Господи помилуй!
Эмиль Жумель, конюшенный мальчишка, гонявший в Париж и обратно по ее поручению. Розовые щеки, пробивающийся пушок усов, гордость и радость Мари. Николь попыталась вспомнить цвет его глаз — и не смогла.
— Я позже к нему зайду. Ты не пошлешь Ксавье взять пятьсот франков с моего личного счета?
— Ты уверена? Конечно, трагедия, но убытки, которые ты уже понесла…
— Пожалуйста, сделай, как я сказала.
— Слушаюсь, мадам. Я смотрю, ты вполне уже выздоровела.
Николь улыбнулась, но ее душило отчаяние: последние деньги.
— Хватит мне мозги замыливать, Луи. Я должна знать все, начиная с того, почему никого нет в давильне и на полях в такой ключевой момент.
— Конечно, год теперь тысяча восемьсот одиннадцатый, и у нас была революция, но суеверия никуда не делись. Они убеждены, что ты приносишь несчастье.
— Это все из-за кампании Моэта, из-за того объявления на площади? — спросила она, чувствуя, как судорога сводит под ложечкой.
Луи кивнул:
— Видит бог, я бы хотел, чтобы новости были получше. Этот гад отнюдь не собирался успокаиваться.
— Я повышу плату работникам.
Но перед глазами плыли цифры, и она знала, что дело безнадежно. Что ж, она хотя бы не потеряла умения видеть перед собой свои книги. Красная колонка раздувалась, вызывая головную боль. Долги нарастали, и невозможно будет платить больше, тем более при сборе такого урожая всюду будет полно работы. Зачем работать на женщину со зловещим именем, за которой тянется шлейф неудач? Моэт победил. Пока.
— Ну, хотя бы ты вернулся, — сказала она.
— Абсолютно верно, — откликнулся Луи, оглядывая розовый куст в конце ряда — нет ли на нем вредителей — и стараясь не встречаться с Николь взглядом. — У меня кончились сбережения и я снова должен зарабатывать на жизнь, тем более, скоро появится ребенок.
У нее в голове смешались мысли. Она что-то пропустила, пока впадала в забытье и выходила из него?
— Ребенок?
— Помнишь, я тебе говорил про семью в российской гостинице, где меня оставила Тереза? Хозяйская дочь ухаживала за мной и согревала ночью мою постель. Пусть это было глупо, но бросить ее просто так я не мог. Мы обвенчались в деревенской церкви. Ее родители плакали, но я обещал позаботиться об их дочери. Ей не на кого рассчитывать, кроме меня. Сегодня я заберу ее из гостиницы в Ретеле и отвезу домой. Сейчас она изо всех сил учит французский.
— И все это время ты от меня скрывал?
— Из себялюбия, Бабушетта. Прости меня.
Настал ее черед краснеть и скрывать разочарование. Она получила обратно своего Луи лишь для того, чтобы снова его потерять. Они никогда ни слова не говорили друг другу о своих чувствах, но его взгляд, когда он сидел у ее постели, его внимание ко всем мелочам, которые, как он знал, она любит, говорили яснее всяких слов. Она привыкла, что он существует только для нее, и лишь сейчас поняла, что теряет то, на что надеялась, сама того не зная. Глупо было воображать, что ей опять повезет и она снова полюбит. Ее место здесь, на винограднике, рядом с тенью Франсуа. Николь твердо решила, что никогда не покажет своего сожаления.
Она встала, отряхнула руки и коротко произнесла:
— Ты поступил правильно.
— Но рядом с тобой мне хотелось делать вид, будто этого не было. Неделя, которую я провел, глядя на тебя, останется со мной на всю жизнь.
— Не надо даже говорить об этом, Луи, это невозможно. — Николь сморгнула предательскую слезу и зашагала к давильне. — Раз есть рты, которые ты должен кормить, лучше берись за работу. Твой первый ребенок родится в год самого лучшего урожая в нашей жизни. В год кометы, который мы никогда не забудем.
