Цезарь (др. перевод) - Дюма Александр (читать книги онлайн бесплатно полностью без txt) 📗

Милон подсуетился — привез Цицерона в своей лектике. Мы уже говорили, Цицерон особой храбростью не отличался. Накануне его оскорбляла толпа, обзывая разбойником и убийцей, договорились даже до того, будто бы это он науськивал совершить преступление.

— Есть лишь одна порода людей, чуждая и враждебная нам, — говорил он в своей речи в защиту Тита Анния Милона.

Предосторожность, предпринятая Милоном, оправдалась уже тогда, когда они продвигались по улицам города, ну а когда приблизились к Форуму и Цицерон увидел, что он окружен солдатами Помпея, а также увидел самого Помпея в кольце грозной охраны с жезлом командующего в руке на ступенях храма Сатурна, тут он уже не на шутку перепугался.

Когда обвинители закончили говорить, настал черед Цицерона. Он поднялся, провел рукой по лбу, окинул печальным и умоляющим взглядом толпу и судей, посмотрел на свои руки, хрустнул пальцами и наконец начал свое выступление дрожащим, неуверенным голосом, словно его одолевало сильное волнение. С первых же слов сторонники Клодия заглушили его криками.

Тогда Помпей, поклявшийся быть беспристрастным до конца, приказал прогнать возмутителей тишины с Форума ударами меча плашмя, и, поскольку это изгнание происходило не без ругани и сопротивления, было немало раненых, а также убитых. Зато принятые меры помогли установить порядок.

Цицерон продолжил выступление. Но удар был уже нанесен. Несмотря на всю поддержку и аплодисменты друзей и родственников Милона, их выкрики: «Браво! Прекрасно! Великолепно! Восхитительно!», доносившиеся до его ушей, речь его оказалась слабой, неубедительной — одним словом, недостойной его самого.

После Цицерона настал черед «восхваляющих». Восхваляющими были родственники, друзья, покровители, а также обычные клиенты обвиняемого. Каждый выходил и говорил по нескольку хвалебных слов в его адрес, вспоминал то одно, то другое благородное его качество или красивый поступок, воспевал храбрость, моральную чистоту.

Сразу же, как только последний восхваляющий произнес общепринятую формулу: Dixi [296] и глашатай повторил громко три раза: Dixirunt, перешли к процессу отвода.

Согласно обычному закону, отвод делался перед защитительной речью и слушанием свидетелей, но закон Помпея, под властью которого вершился процесс, позволял заявить отвод после защитительной речи и слушания свидетелей.

Это было преимуществом как для обвиняемого, так и для обвинителя: они уже знали судей и могли наблюдать за их реакцией во время слушания дела.

Обвинитель и обвиняемый отводили каждый по пять сенаторов, пять всадников, пять трибунов казначейства, в итоге — тридцать судей, так что их число сокращалось до пятидесяти одного.

Разумеется, отвод производился не без криков протеста.

Затем судьям раздавали таблички, натертые воском, каждая шириной в четыре пальца, чтобы они могли записать на них свое решение. Те, кто были за оправдание, писали букву «А», сокращение от Слова absolvo (оправдываю, освобождаю); те, кто против — букву «С», от condemno (осуждаю); желавшие остаться нейтральными писали «N» и «L», то есть non lignet (не ясно).

Это «не ясно» показывало, что ни вина подсудимого, ни его невиновность не были в достаточной мере доказаны, чтобы судья мог высказаться окончательно и справедливо.

Судьи кидали таблички в урну, приподнимая тоги, чтобы можно было видеть их руку, табличку же держали, повернув надпись к ладони.

Лишь один судья проголосовал, держа табличку надписью к народу, и произнес громко:

— Absolvo.

Это был Катон.

Во время голосования друзья и восхвалители Милона наводнили амфитеатр зала суда и, припадая к ногам судей, целовали им колени, пока те писали на табличках свое решение.

В это время пошел сильный дождь, и тут некоторые из близких Милона в знак покорности и смирения стали брать грязь и пачкать ею лица, что, как им казалось, непременно должно было повлиять на судей.

Наконец пришло время подсчета голосов. Результат оказался следующим: тринадцать голосов за оправдание Милона, тридцать восемь — за осуждение. Тогда поднялся квестор Домиций и печально и торжественно скинул в знак траура тогу. Затем в гробовой тишине прозвучали его слова:

— Получается, что Милона необходимо сослать, а имущество его распродать. В итоге приказываем лишить его воды и огня!

Услышав приговор, толпа разразилась радостными криками и шквалом аплодисментов. Так сторонники Клодия выражали свое торжество.

Затем квестор закончил процесс следующими словами:

— Можете удалиться!

Красс задержался и попросил показать ему таблички. Их следовало показывать в открытую, чтобы каждый гражданин мог собственными глазами убедиться, что подсчет голосов произведен правильно. Поскольку таблички не подписывались, они никого не компрометировали.

Но Красс решил проверить свои подозрения: он раздал судьям, которых подкупил, таблички, покрытые красным воском, в то время как остальные были покрыты воском натурального цвета. Таким образом он смог узнать, сколько судей сдержали свое слово, а сколько нет.

В тот же вечер Милон выехал из Рима в Марсель. Там он получил текст речи Цицерона, записанный дословно его секретарями. Он прочитал речь за столом, с аппетитом поедая морского петуха. Прочитав, вздохнул и отправил следующий безыскусный ответ знаменитому оратору:

«Если бы Цицерон говорил на процессе то же, что написал, то Линий Милон не ел бы сейчас морского петуха в Марселе».

XXXVII

Мы уже, кажется, упоминали, что миллионы Габиния не давали покоя Крассу. И ведь верно: Габиний вернулся в Рим, ограбив Иудею и Египет. Он хотел затем отправиться в Ктесифонт [297] и Селевкию [298], чтобы разжиться и там, но всадники, обозлившиеся на то, что он все забирал себе, а им ничего не давал, написали письмо Цицерону.

Цицерон, всегда готовый обвинять, немедленно обвинил Габиния. Однако на сей раз он поторопился. Габиний был человеком Помпея и, по всей вероятности, воровал не только для себя одного.

Помпей отправился к Цицерону и начал убеждать того, что Габиний — самый честный человек на белом свете и что вместо того, чтобы обвинять Габиния, его следует всемерно поощрять и защищать.

Цицерон понял, что совершил ошибку, и поспешил ее исправить. Он, прекрасно понимая, что собой представляет на деле этот «честный» Габиний, даже своих друзей пытался убедить в его порядочности.

Почитайте его письма: он сетует на свою профессию, пытается иронизировать в свой адрес, изредка, разумеется, и выражает надежду, что рано или поздно ко всему привыкнет.

— А что поделаешь? — восклицает он. — Попытаюсь привыкнуть… Желудок закаливается!

Именно эту часть света, которая не досталась Габинию, Ктесифонт и Селевкию, страстно мечтал завоевать Красс. Это страстное желание совершенно затмило его ум, и не не заметил подстерегавшей его опасности.

И слухи, и то, что наблюдал Помпей собственными глазами, подтверждали, какую угрозу и опасность таит в себе кавалерия скифов, которая, как и у сегодняшних мамелюков, набиралась из купленных рабов. Их стан находился в Верхней Азии, в империи селевкидов, присоединивших к себе Месопотамию, Вавилон, Гирканию [299] и бог весть что там еще.

Эта монархия, естественно, феодальная, была основана царем Арсаком [300] за двести пятьдесят лет до нашей эры, а царем ее в то время, о котором мы повествуем, был Ород I.

Наверняка известно было одно: парфянцы представляли собой опасного противника — и люди, и кони у них были закованы в железо, а оружием служили стрелы, самое грозное вооружение во время атаки и еще более убийственное во время отступления, когда они метали их назад, через левое плечо.