Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги полностью .txt) 📗
— Конечно, народ вам сочувствует, — говорил он. — Люди же понимают: дальше вам невмоготу. И все-таки, как только вы начнете драться, поджигать дома, все станут глядеть на вас как на самоуправцев, чуть ли не разбойников. Уж так устроены люди. Если же у вас будет знамя гонфалоньера справедливости, тогда, сами понимаете… тогда совсем другое дело…
Предложение рыцаря было тут же одобрено всеми. Отобрать знамя гонфалоньера справедливости! Об этом они и не мечтали! Калоссо и Симоне Бьяджо вызвались помочь мессеру Панцано и, взяв с собой небольшой отряд, человек в пятьдесят, побежали к дому исполнителя справедливости.
А площадь бурлила, как кипящий котел. Стрелы одна за другой, словно проворные птицы, влетали в окна дворца. Кто-то приволок охапку хвороста и бросил у самых ног стражи, охранявшей вход во дворец. В другое время смельчак дорого бы поплатился за свою дерзость, теперь же, боясь рассердить толпу, стражники сделали вид, будто не замечают приготовлений восставших. Неожиданно из дверей вышел отряд солдат с алебардами. Когда солдаты расступились, взяв алебарды на караул, все увидели Симончино и обоих его товарищей.
— Конура! — крикнул Сын Толстяка и, как был, со знаменем чомпи в руках, бросился к другу.
В этот момент на пороге показался сам Гонфалоньер справедливости Луиджи Гвиччардини.
— Приоры решили проявить милосердие и освободить арестованных… — начал он.
— Да здравствует Гонфалоньер! Слава Гвиччардини! — крикнул одинокий голос.
Однако этот крик потонул в оглушительном реве толпы.
— Ага, испугались! Братцы, приоры-то струсили! — восторженно заорали со всех сторон.
Гвиччардини пожал плечами и в сопровождении солдат скрылся во дворце, так и не сумев произнести приготовленное заранее слово к народу.
После первых сбивчивых расспросов всех освобожденных, и Симончино, и Бодда, и Филиппо ди Симоне, измученных пытками, невзирая на их протесты, отправили по домам.
— Нынче и без тебя управимся, — сказал Сын Толстяка, легонько подталкивая Симончино в спину.
— Иди, иди, — добродушно улыбаясь, поддержал приятеля Тамбо. — Подумай о жене. Она же места себе не находит.
Наконец всех троих спровадили с площади, поклявшись им, как только представится случай, посчитаться по-свойски с их мучителем сером Нуто.
Солнце уже поднялось довольно высоко над крышами домов. Стало припекать. Многим наскучило топтаться без толку на площади, тем более что главное их требование было уже выполнено — арестованных отпустили на волю. Раздались крики:
— Айда жечь дома! Чего ждем? Как решили в Ронко, так и надо делать!
— Погодите! — крикнул Лоренцо. — Сейчас принесут знамя гонфалоньера справедливости!
И, словно услышав его голос, в дальнем конце площади раздались крики: «Знамя справедливости! Знамя справедливости!» Толпа потеснилась, освободив узкий коридор, в котором показались Калоссо и Симоне Бьяджо со знаменем гонфалоньера в руках. За ними шли мессер Панцано, граф Аверардо и чомпи, принимавшие участие в захвате знамени.
— Братья! — громовым голосом закричал Калоссо, потрясая знаменем. — Справедливость на нашей стороне! Право в наших руках! Покараем же наших врагов! Покараем богачей!
Площадь ответила грозным ревом:
— Спалим их дома! Спалим дома жирных! Пусть-ка они отощают! Жечь дома! Жечь дома!
Ближе всех к площади стоял огромный особняк богатейшего шерстяника Флоренции Доменико Уголини, своей жадностью, бессердечием и жестокостью снискавшего, пожалуй, наибольшую ненависть чомпи. К его-то дому в первую очередь и направилась огромная толпа, предводительствуемая Калоссо и Симоне Бьяджо, которые, вдвоем держась за древко, несли впереди знамя гонфалоньера справедливости.
Сын Толстяка, по-прежнему не выпускавший из рук знамя чомпи, хотел было идти вместе с ними, но мессер Панцано остановил его.
— Постой, Мео, нам в другое место, — сказал он. — Надобно уничтожить все бумаги и долговые книги цеха Ланы. Народ не должен оставаться должником жирных. За мной, друзья, ко дворцу цеха Ланы!
— Погоди, мессер Панцано, — вмешался Лоренцо. — В Ронко мы ничего не говорили о дворце цеха Ланы. Это будет самоуправство.
— В Ронко мы не говорили и о знамени справедливости, — возразил рыцарь. — Но теперь оно в наших руках, и поэтому все, что мы делаем, законно. Сейчас, — добавил он, обращаясь к Лоренцо, — вы должны думать не столько о себе, сколько о своих детях…
— Мессер Панцано говорит дело, — сказал Тамбо.
— Ко дворцу Ланы! — воскликнул Сын Толстяка. — В конце концов, с нами ангел, — он указал на знамя, развернувшееся на ветру. — В одной руке у него крест, зато в другой — меч!
Лоренцо махнул рукой.
— Ладно, — проговорил он. — Не забудьте только, что рядом с дворцом Ланы стоит дом чужеземного чиновника. Уж этого-то кровопийцу жалеть нечего!
— Будь спокоен, не забудем! — крикнул Сын Толстяка и, став во главе отряда из прихода Сан Пьеро Маджоре, быстрым шагом повел его к улице Шерстяников.
— А нам, друзья, в Ольтрарно, — обращаясь к оставшимся на площади чомпи, громко проговорил Лоренцо. — К домам Ридольфи!
Весь день тысячные толпы чомпи ходили по городу и поджигали дома богачей. Вслед за Уголино с гневом бедноты пришлось познакомиться некогда всемогущему Николайо Альбицци — все три его дома были сожжены дотла. Лишь обгоревшие руины остались от роскошных палаццо Филиппо Корсини, Коппо дель Кане, Андреа Бальдези, от дворца крупнейшего банкира Симоне ди Риньери Перуцци, от богатых домов Андреа ди Сеньино, Риформаджони, Микеле ди сер Лотто… Голодные, босоногие оборванцы, никогда доселе и в руках не державшие золотых флоринов, самоцветных каменьев и бархатных одежд, с каким-то бесовским упоением, с безумным восторгом бросали в огонь деньги и драгоценности, богатую одежду и сукна, всевозможные яства, съестные припасы и серебро. Когда запылал палаццо Доменико Уголини, жена его, выскочившая второпях, чтобы не оказаться в огне, как безумная кинулась назад. Все ахнули и уже не чаяли увидеть ее живой, но она все же выбралась на волю, полуослепшая от дыма, с двумя ларцами в руках.
— Что тут у тебя? — спросил пожилой чомпо, руководивший уничтожением имущества богача шерстяника.
Женщина не ответила, только крепче прижала к себе свои сокровища.
— Отдай, нельзя, — сказал чомпо.
— Ишь ты, как вцепилась! Как же, жалко расставаться! Отдай, все равно ворованное впрок не пойдет! У нас награблено!.. — закричали со всех сторон.
— Смотри! — подскакивая к женщине и дергая себя за лохмотья, крикнул донельзя оборванный и худой как щепка чесальщик. — По чьей милости я такой?
— Отнять — и в огонь! — крикнули из толпы.
Несколько рук вырвали у женщины ларцы, на землю посыпались золотые флорины и драгоценные украшения.
— Изверги! Кретины! — исступленно закричала женщина. — Зачем жечь добро? Не даете мне, возьмите себе! Добро ведь, собаки!..
— Не надо нам чужого, — сказал пожилой чесальщик. — Мы не с тобой воюем — с богатством, с жадностью твоей и твоего мужа.
По его знаку с земли подобрали все до последней монетки, затолкали в ларцы и забросили их в окно, туда, где трещало и рвалось наружу рыжее пламя.
Хотя по всему городу, будто гигантские костры, пылали дома, конюшни и всякие другие постройки, принадлежащие богатым пополанам, пострадавших не было. Никто даже не обжегся.
Перед тем как запалить очередной дом, чомпи осматривали все его комнаты, следили, чтобы кто-нибудь случайно не остался в огне, помогали выводить больных и старых, сами выносили детей, выпускали лошадей, собак, обезьян и пташек, живших в клетках. Первая кровь пролилась у дома Сеньино, и это была кровь их товарища, который, воспользовавшись сумятицей, прихватил в кухне курицу и кусок солонины и попытался удрать со своей добычей через задние двери. Однако дом был окружен со всех сторон, похитителя тотчас увидели и остановили.
— Братцы! — испуганно моргая, заискивающе залепетал он. — Братцы! Ребята у меня… Трое… Второй день не жравши… Смилосердствуйтесь!..
