Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги полностью .txt) 📗
— У, ироды!.. — сжимая кулаки, пробормотал Лука ди Мелано и выругался сквозь зубы.
— Потом Конура замолчал, — продолжал Бароччо, — а сер Нуто опять к нему: кто зачинщики. «Хорошо, — говорит Конура, — скажу. Аммонированные зачинщики: аптекарь Джованни Дини, мостильщики Гульельмо и Андреа и Мазо, веревочник. А больше никого не знаю».
— Молодец Конура! — воскликнул Камбини. — Пусть-ка поищут их! Их и в городе-то нет!
— То-то и оно! — подхватил Бароччо. — И Никколо это сразу сообразил. Не выдал нас Конура! Но тут часовщик понял, что пора ему выбираться, дело спасать и Конуру выручать. Наврал с три короба стражникам и давай бог ноги…
— Куда же он побежал, не сказал тебе? — спросил Камбини.
— Как же не сказал? Побежал домой за оружием. Буду, говорит, народ поднимать, потому, если раньше срока не начнем, крышка нам.
— Верно рассудил старик, — заметил Камбини. — Ну, ребята, с богом, — добавил он, обращаясь к вожакам чомпи, сгрудившимся тесным кольцом вокруг Бароччо. — Ждите в условных местах, как договорились.
— И запомните, — выступая вперед, торжественно проговорил Сальвестро Медичи, — все мы, и тощий народ, и Восемь войны, все мы с вами. Мы уж придумаем, как выручить вашего товарища…
— Мы сами его выручим, — нахмурившись, прервал его Камбини. — Пойдем на площадь и скажем, чтобы отдали нам всех троих. А не захотят, мы в два счета дворец спалим, вместе с приорами и сером Нуто.
— Пора, друзья, а то как бы не опоздать, — сказал Бароччо и первый направился к двери.
Следом за ним, стараясь не шуметь, вышли и остальные. В комнате, кроме Ринальдо и мессера Панцано, остались только Тамбо, Сын Толстяка и Лоренцо Камбини.
— Тамбо, — проговорил мессер Панцано, — спроси у жены, готово ли знамя.
Молча кивнув головой, Тамбо вышел и скоро вернулся, пробормотав:
— Сейчас принесут.
Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вошла Катарина, неся перед собой сложенное в несколько раз белое шелковое полотнище. За ней, словно почетная стража, шли Мария и Эрмеллина. Подойдя к мужчинам, порозовевшая от волнения Катарина поклонилась и передала им свою драгоценную ношу.
— Да принесет оно вам и славу и победу, — сказала она и снова поклонилась.
— Аминь, — тихо произнес мессер Панцано.
Знамя развернули и, поддерживая за углы, стали рассматривать. Посреди белого полотнища парила искусно вышитая Катариной крылатая фигура ангела в длинных голубых одеждах. В одной руке ангел держал меч, в другой — крест. Такой же точно ангел, символ единства всех обездоленных и угнетенных жителей Флоренции, реял над головами обреченных соратников Чуто Брандини три десятилетия назад. Завтра под сень его крыл встанут их сыновья и внуки. Будут ли они счастливей и удачливей своих отцов и дедов? Кто знает?
— Будто и вправду летит, — тихо проговорил Камбини.
Тамбо с гордостью и нежностью посмотрел на жену, потом отвел взгляд и, ни к кому не обращаясь, негромко сказал:
— Пора.
— Верно, — подхватил Камбини, — давно пора.
Знамя аккуратно сложили, Сын Толстяка запихал его под рубашку и вместе с Тамбо, мессером Панцано и Камбини быстро вышел из комнаты.
Ринальдо, которому строго-настрого приказали и носа не высовывать из дому, пока за ним не придут, со вздохом посмотрел им вслед и, стараясь ступать как можно увереннее, чтобы Эрмеллина не заметила его слабости, поплелся к своей постели.
Глава четвертая
из которой читатель узнает, как освободили Конуру и его товарищей
Всю жизнь Никколо дельи Ориуоли, смотритель башенных часов Дворца приоров, не знал никакой хвори. И только последний год, уже подобравшись к шестому десятку, стал жаловаться на боли в ноге. Нога болела к погоде. Пока светило солнышко и стояло вёдро, было еще так-сяк. Иногда старик даже забывал о ноге и без особого труда взбирался по бессчетным ступенькам на свою верхотуру. Но вот перед дождем, дня за два, за три, начинались его мучения.
В памятный день двадцатого июля нога старого часовщика заявила о себе еще с ночи, а к рассвету так разболелась — хоть кричи. По правде говоря, именно из-за нее он и остался на ночь в башне, ибо одна мысль, что придется спускаться по этим бесчисленным лестницам, тащиться через весь город домой, а назавтра чуть свет снова взбираться наверх, приводила его в ужас, и он предпочел ночевку в холодной башне, тем более что все равно не надеялся уснуть. Однако недаром, видно, говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. Как раз благодаря этому несчастному для него обстоятельству он и узнал об аресте Симончино и его товарищей.
Радуясь, что благодаря счастливой случайности сумел вовремя предупредить друзей о несчастье, и отдышавшись немного, он, прихрамывая и ругая шепотом непослушную ногу, побежал домой, мимо лавок золотых дел мастеров на Старом мосту, по улице Якопо, по Санто Спирито, мимо церкви Сан Фредьяно, пока наконец, совершенно обессилевший, не добрался до своего домика, приютившегося почти под самыми городскими стенами, у ворот Сан Фредьяно. Через минуту в недрах домика что-то загремело и разбилось, потом дверь распахнулась, и показалась фигура часовщика с арбалетом на плече.
— Некогда мне передыхать! — буркнул он, обернувшись на пороге, и заковылял вниз по улице.
Он не прошел и двух десятков шагов, когда в дверях появилась его жена, маленькая сухонькая старушонка, удивительно чистенькая и аккуратная, несмотря на ранний час, уже совершенно одетая, в белоснежном чепце на голове. Старушка волокла за собой по полу большой меч, кое-где потемневший от ржавчины.
— Постой! — крикнула она. — Никколо! Чем же ты будешь защищаться? Никколо!
Часовщик не остановился, только досадливо махнул рукой и что было мочи закричал:
— К оружию, люди добрые! К оружию! Приоры схватили Симончино! Сер Нуто, барджелло, пытает его во дворце! Люди! Вооружайтесь! Вооружайтесь, бедняки, если не хотите умереть!
Захлопали ставни, кое-где распахнулись двери. Наспех одеваясь, люди перекликались через улицу.
— Что так рано? — кричал кто-то из глубины комнаты.
— Симончино пытают! Надо выручать! — отвечали ему.
На сходке в Ронко было решено, что сигнал к началу выступления даст колокол церкви Санта Мария дель Кармине. К ней-то и побежал Никколо, крича на бегу о несчастье, постигшем Симончино. У церкви его встретил священник отец Аньоло. Оказалось, что звонаря еще нет и неведомо, когда он придет.
— Как же быть, падре? — взволнованно воскликнул часовщик. — Ждать-то нет никакой возможности!
— Видно, придется мне самому, — поколебавшись минуту, ответил священник и, задрав рясу, чуть не бегом стал взбираться по крутым ступеням колокольни.
Часовщик поднял голову и стал ждать, кляня в душе медлительность священника. Наконец сверху донесся первый короткий, неуверенный удар колокола, за ним другой, третий, и вот уже все вокруг, весь воздух загудел медным звоном, особенно громким и неожиданным в этот ранний час. На голос Санта Мария дель Кармине откликнулся Сан Пьеро Гаттолино и почти тотчас Сан Никколо. Потом издали, от Старого моста, донесся колокол Сан Стефано, к нему присоединились колокола Сан Пьеро Маджоре, наконец ударили у Сан Лоренцо. От колокольни к колокольне, заполняя все небо, плыл над Флоренцией набатный звон. Однако он нисколько не походил на тот торжественный и праздничный благовест, тот ликующий, иногда чуть ли не озорной перезвон, который оповещал жителей Флоренции о великом празднике воскрешения спасителя. Нет, сейчас этот звон был тревожным и злым, он не пел о празднике, он кричал о беде.
Хотя сигнал был подан намного раньше условленного срока, среди восставших не было заметно и тени замешательства. Как было решено в Ронко, по первому удару колокола чомпи, вооружившись кто чем мог, стали собираться в условленных местах. В приходе Санто Спирито, по ту сторону Арно, вокруг Никколо дель Ориуоли, Баккано и Лоренцо Рикомани собралось больше тысячи человек. В Сан Стефано, куда послали Тамбо и Гаи, набралось четыре сотни. У Сан Пьеро Маджоре, где во главе отрядов встали Сын Толстяка, Лука ди Мелано и Лоренцо ди Пуччо Камбини, в полном порядке стояло восемь сотен восставших. И, наконец, в Сан Лоренцо из Беллетри и соседних кварталов, заселенных беднотой, под начало Камбио ди Бартоли, Бетто ди Чьярдо, заменившего Симончино, и еще пятерых чомпи собралось такое количество бедноты, что подсчитать их не было никакой возможности.
