Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Прогремели первые выстрелы. Над нашим котлом тонко пропела пуля.
Мой отец скомандовал:
- По врагам революции - ого-онь!
Грянул залп. Сиротка взялся рукой за одну ручку пулемета, другую прижал плечом, и пулемет задрожал, изрыгая ливень пуль.
Поднялся такой грохот, как будто с неба на наш котел посыпались камни.
Враги приближались. Васька глубоко надвинул шапку.
- Пошли!
Я попятился назад.
- Пошли воевать, не бойся. Нам винтовки дадут.
Голубые глаза его сверкали.
- Боишься, да? Эх ты...
Он с укором взглянул на меня, выскочил из котла и побежал к баррикаде.
Как раз в это время замолчал пулемет, и Сиротка потребовал:
- Патронов! Живей!
Федя, пригнувшись, побежал к литейному цеху. Васька метнулся за ним.
В страхе я прижался к холодному железу котла, прислушиваясь к треску выстрелов.
Вскоре Федя и Васька вернулись. Они отдали Сиротке четыре плоские коробки с пулеметными лентами и поползли обратно.
Сиротка вытащил из коробки длинную брезентовую ленту, набитую патронами, сунул конец ее в бок пулемета и снова припал к рукоятке. Но вдруг он ткнулся головой в пулемет. Я видел, как струйка крови потекла по его виску. К нему подбежала женщина с винтовкой, оттащила в сторону и стала бинтовать Сиротке голову.
За пулемет лег мой отец.
Васька притащил ему еще две коробки с патронами и на обратном пути заскочил ко мне:
- Ленька, у нас уже двоих убили. Идем, не бойся. Отцу патроны будем носить, - и снова убежал.
Со стороны казаков ударила пушка. Столб земли вскинулся над баррикадой. Часть заводского забора взлетела вместе с камнями и обломками досок. Вдали показались верховые казаки с пиками наперевес и бросились к заводу.
Я выскочил из котла. Над ухом пискнула пуля, другая звякнула по котлу. И тут я увидел, что рукав моей рубашки в крови. Я не чувствовал боли. Кровь текла по руке, капала с кончиков пальцев. Я кинулся в глубь завода, спотыкаясь о железные угольники, поднимался и снова бежал. Сзади хлопали выстрелы.
Баррикада была уже позади, а я не мог остановиться.
Мне чудилось, что за мной летит казак с пикой и вот-вот настигнет и пронзит насквозь.
Протяжно ревели гудки.
Навстречу мне из ворот литейного цеха выбежала толпа рабочих с винтовками. Они спешили к баррикадам.
Я упал в яму, заросшую полынью. Меня подняло и плавно закружило над землей.
4
Очнулся я от приглушенного говора. Было тихо. Болела голова. Я хотел открыть глаза и не мог, как будто веки были склеены.
- Когда казаки заскочили к нам, - услышал я приглушенную речь Васьки, - мы стали отступать к холодильнику, а его и еще двоих - парня и старика - казаки захватили в плен.
- Ну а дальше? - спросил густой бас.
- А потом старика расстреляли, а его потащили к коксовым печам и начали сталкивать в дыру, куда уголь засыпают. Оттуда пламя столбом, а они толкают. Он отбивался ногами, а казаки его прикладами, потом схватили и ка-ак бросят в огонь. Я видал кровь, да картуз в стороне валяется.
Наконец мне удалось открыть один глаз. Другой был забинтован. Я осмотрелся и узнал землянку Анисима Ивановича. Васька стоял в казацкой фуражке, надетой задом наперед, и разговаривал с незнакомым мне человеком в серой каракулевой шапке. У него были голубые глаза и черная борода. Я не мог вспомнить, где видел этого человека.
- Какого человека загубили! - с горечью проговорил он.
Анисим Иванович сидел на табуретке пригорюнившись.
Надо мной склонился Васька и тревожно сказал кому-то:
- Выжил, одним глазом глядит!
- Вась, почему у тебя такой картуз? - спросил я.
- Это казацкий. Твой отец зарубил казака, а я картуз взял.
Голос у Васи был жалостливый, и он отводил глаза, будто не знал, как и о чем со мной говорить.
- А знаешь, Лень, наша улица больше не Нахаловка, теперь она будет улицей Революции.
- Революция...
Мне вспомнился бой на заводе и все, что было со мной.
- Вась, а где папка? - спросил я.
- Он за фон Граффом погнался, - сказал Васька, но замялся и отошел.
Я увидел над собой заплаканное лицо тети Матрены.
- Спи, сынок, спи. Мама твоя придет, - сказала она и тоже ушла.
Целый день я пролежал в постели, а мать все не приходила. Когда я спрашивал о ней и об отце, то получал один и тот же ответ: отец погнался за фон Граффом, а мать скоро придет.
Среди ночи я проснулся, как будто меня окликнули, но вокруг было тихо. Наверно, я проснулся от этой тишины. Первая мысль была об отце. Непонятная тревога закралась в сердце.
Я встал, подкрался к двери и, стараясь не загреметь чем-нибудь, вышел.
На востоке небо чуть серело. Я побежал через улицу к своему дому и, ошеломленный, остановился. Поломанная, с выбитыми досками дверь была заколочена крест-накрест двумя корявыми обаполами.
- Ма-ма! - крикнул я в щель.
«А-а-а...» - гулко отдалось внутри.
Я застучал в дверь, но мне никто не ответил.
Тогда я вспомнил разговор Васи с человеком в серой шапке, вспомнил заплаканные глаза тети Матрены, ее заботу обо мне и понял: это моего отца сожгли казаки в коксовой печи.
Я долго бродил по двору, захлебываясь от рыданий, и тихо звал:
- Папочка... Мама...
Угрюмым молчанием отвечал мне опустевший двор.
Внезапно кто-то вошел в калитку и приблизился ко мне. Я узнал Васю.
- Не плачь, Лень, будешь у нас жить, - с дрожью в голосе проговорил он.
Мы возвратились в землянку. Тетя Матрена прижала меня к груди:
- Сиротиночка моя... Маму твою казаки увели... Не плачь. У нас будешь жить, с Васей.
Тетя Матрена постелила нам на полу под иконой, укрыла нас пиджаком. Мне стало тепло, и я, всхлипывая, уснул.
С этого дня мы с Полканом навсегда перешли жить к Анисиму Ивановичу.
Мы с трудом привыкали к новой жизни. Первое время Полкан уходил к себе и подолгу лежал во дворе, будто ожидал, когда придут хозяева.
Вскоре рана моя зажила. Анисим Иванович справил мне новые сапоги, и я мог выходить на улицу. Забинтованная рука висела на перевязи, но боли уже не было.
Ребята сочувствовали моему горю и уважали меня за то, что я был ранен настоящей пулей в бою. Уча подарил мне свою лучшую красно-рябую голубку. Абдулка Цыган дал кусок хлеба, политого подсолнечным маслом. Только Илюха подсмеивался надо мной.
Однажды мы сидели на лавочке возле землянки. По улице мимо нас пронесли гроб с покойником. Илюха, строгавший палку, глянул на гроб и хихикнул.
- Ты чего? - спросил Уча.
- Чудно. У Леньки отец помер, а хоронить было некого.
Васька, грозный, поднялся с лавочки.
- Ты над кем смеешься? - спросил он, и ноздри у него побелели. - Над кем смеешься, гад? - и ударил Илюху по лицу. Тот присел и заскулил. Ребята с презрением отошли от Илюхи.
Васька повел меня в город. Хотелось плакать, но я терпел.
Возле церкви шел митинг - похороны жертв революции. Дядя Митяй (это он приходил в землянку) говорил об отце, что смерть его прекрасна, потому что он отдал жизнь за народ. Рабочие запели похоронный марш и положили на братскую могилу глыбу степного камня песчаника. На нем красной краской было написано имя моего отца. И долго не мог я понять, почему вместо человека, вместо моего отца остались камень и надпись - два слова.
Вечером, когда мы легли спать, Васька придвинулся ко мне близко-близко и зашептал:
- Теперь мы с тобой настоящие красногвардейцы! Утречком встанем и пойдем в ревком. Нас запишут в кавалерию. Хочешь в кавалерию?.. Знаешь, как здорово!.. Ты себе какую лошадь возьмешь, красную?
- Ага...
- И я красную.
Вася ласково гладил мое плечо, а я прислушивался к стуку дождевых капель по стеклу и думал: «Как же мне жить без матери и отца? Кому я нужен? Разве только Ваське я нужен. Да, да. Я по глазам видел, что нужен». От этой мысли мне стало легче, и я взял Ваську за руку: это было все, что у меня осталось - теплая Васькина рука.
