Иезуит. Сикст V (Исторические романы) - Мезаботт Эрнст (книги регистрация онлайн TXT) 📗
— Кто вы такой? — спрашивал доминиканец.
— Франциск Барламакки из Лукки, — отвечал подсудимый.
— Известно ли вам, в чем вы обвиняетесь?
— Не совсем, я бы просил ваше преподобие сказать мне.
— Вы обвиняетесь в пропаганде идей, противных католической церкви, в особенности всего того, что касается власти его святейшества папы.
— В этом я не признаю себя виновным.
— Вы обвиняетесь в том, что называли Рим Вавилоном, а Женеву, где обитает проклятый Кальвин, святым Иерусалимом.
— Все это вздор, ничего подобного я никогда не говорил. Я не мог восхвалять Кальвина, который, уничтожая тиранию других, утвердил свою собственную.
Кардинал Санта Северина сделал невольное движение. Речь Барламакки, полная откровения и благородства, тронула председателя до глубины души.
— Вы обвиняетесь, — продолжал доминиканец, — в том, что находили правильным и честным браки среди священников.
— Кто же меня в этом обвиняет?
— Трибунал не обязан говорить вам, кто именно. Он также может скрыть и имена свидетелей, при которых вы говорили все эти безбожные речи. Но так как вы настаиваете, то я могу сообщить, кто на вас донес. Это епископ Скардони.
— Скардони?!.. Мой друг!.. — пролепетал удивленный Франциск Барламакки.
— Дружба не должна быть выше обязанностей верного католика, — заметил строго доминиканец. — Скардони исполнил только свою обязанность.
— Но, мне кажется, обязанность всякого честного человека говорить правду, а не ложь, — отвечал подсудимый, — а монсеньор Скардони оклеветал меня.
— Неужели вы осмелитесь отказаться от ваших слов?
— Я не отказываюсь, но вместе с тем и не желаю, чтобы их искажали. Я действительно говорил, что в первое время существования церкви священники имели право сочетаться браком, но что впоследствии папским декретом воспретили браки, а так как папа верховный глава церкви, то он должен стоять выше всех духовных соборов, подтвердивших тот же закон о безбрачии духовенства, и если один папа воспретил браки, то другой может их позволить.
Все собрание было поражено словами подсудимого.
Доминиканец поспешил придать другой характер допросу.
— Франциск Барламакки, — сказал он, — вы еще обвиняетесь в заговоре против отечества. Вы хотели призвать протестантов в город Лукку, ниспровергнуть синьорию и вывести из подчинения испанскому владычеству Тоскану и всю Италию.
— Вы ошибаетесь, святой отец, — спокойно отвечал Барламакки, — я не мог быть заговорщиком против моего отечества прежде всего потому, что имел честь быть одним из представителей республики, ни от кого не зависящей и пользующейся правами иметь сношения со всеми государствами мира.
— Луккская республика, как и все католические государства, должна быть в зависимости от святого отца папы и служить интересам католицизма, — строго заметил доминиканец. — В настоящее время святой отец-папа утвердил авторитет короля Испании, единственного защитника католицизма. а потому все восстающие против испанского короля суть ослушники папы, тем более, если они для достижения своих гнусных целей объединяются с еретиками.
— Если ваше преподобие будете вести допрос в таком роде, то я не стану отвечать.
— Как? Вы не сознаетесь, что имели намерение поднять целую Европу против императора Германии, короля Испании и других католических владык?
Подсудимый ничего не отвечал.
— Вы не сознаетесь, что были в постоянной переписке с Голландией, с герцогом Дуэ-Понти и другими германскими протестантами?
Барламакки продолжал молчать.
— Вы не сознаетесь, что желали воспользоваться испанским гарнизоном для оказания помощи швейцарским протестантам, занимающим крепости?
Тоже молчание.
— Не можете ли вы ответить мне по крайней мере на следующее, — продолжал доминиканец, — с какой целью вы подымали народ от моря Немецкого до вод Севильи?
— С какой целью? — вскричал подсудимый, сверкая глазами. — Цель у меня была одна: спасти Италию от варваров. Для того чтобы моя дорогая родина была свободна, я готов призвать не только протестантов, но даже турок.
— Вы признаетесь, что желаете призвать неверных! — вскричал со злорадством инквизитор.
— Да, я признаюсь в этом. Варвары должны быть изгнаны. Этого хотел еще папа Юлий II. К сожалению, до сих пор еще народ не созрел для свободы. Я знаю, мое покушение ведет меня к смерти, но что же из этого? Моя кровь не останется на эшафоте, она оросит землю и, спустя одно, два, три столетия, произведет плод, который сорвет свободный народ.
— Достойные судьи, — сказал доминиканец, обращаясь к трибуналу, — вы — свидетели всех мерзостей, которые осмелился произнести этот человек. Я, с моей стороны, считаю нецелесообразным продолжать допрос. Мне кажется, достаточно и того, что вы слышали…
Здесь кардинал-президент прервал инквизитора.
— Уже поздно, — сказал он, — прикажите отвести подсудимого в тюрьму, пора закрыть заседание и дать отдых судьям.
Никто не осмелился возражать президенту. Между тем как уводили подсудимого, доминиканец, допрашивавший Барламакки, сказал сладким голосом и совершенно спокойно:
— Ваша эминенция, конечно, прикажете пытать подсудимого?
— Это зачем? Он во всем сознался, пытка ничего бы не открыла нового.
— Тем не менее, — настойчиво заметил доминиканец, — трибунал инквизиции всегда приговаривает обвиняемого к ординарным и экстраординарным пыткам, даже и в том случае, когда обвиняемый признается на суде.
— Обыкновение инквизиционного трибунала для меня не может служить законом, — отвечал кардинал Санта Северина. — Заседание кончено, — прибавил он, вставая.
Барламакки, остановясь на пороге залы, бросил на президента взор, полный благодарности и удивления. Санта Северина величественно прошел среди монахов, кланявшихся ему в пояс. Придя домой, он устремил свои взоры на распятие, оставленное ему иезуитом отцом Еузебио, и задумался.
«Нет, — прошептал честный Северина, — ни за какие блага в мире я не осужу Барламакки, не пролью его крови, иначе она бы пала на мою голову так же, как кровь Иисуса пала на голову распявших его. Пусть погибнут мое состояние, моя жизнь, но зато совесть будет покойна».
Вдруг перед ним, точно из земли, выросла мрачная фигура отца Еузебио.
— Как, в этот поздний час! — невольно вскричал Санта Северина.
— Я — духовный руководитель совести вашей эминенции, — отвечал холодно иезуит.
— Руководитель моей совести! Я, кажется, не призывал вас для этого.
— По правилам святого Игнатия Лойолы, генерал ордена назначает руководителей и исповедников для всех, кому нужно. Сами короли не исключаются из этого правила.
— А, понимаю. Но в эту минуту я не нуждаюсь в духовном руководителе; я хочу покоя.
— Сию минуту я вас оставлю, — отвечал иезуит, — но прежде позвольте вам вручить вот это конфиденциальное письмо, которое поручил мне святейший отец-генерал для передачи вашей эминенции.
Сказав это, отец Еузебио положил перед кардиналом открытое письмо.
— Как, конфиденциальное письмо, и открыто?.. — вскричал кардинал.
— Наши правила запрещают получать закрытые письма. Если один брат пишет другому, то третий непременно должен знать, что заключается в письме.
Санта Северина взял листок и прочел:
«Вы чересчур слабы. Неутверждение пытки было заблуждением с вашей стороны. Чтобы ничего подобного никогда не повторялось!
А. М. D. G. то есть Ad maggiorem Dei gloriam, — во славу Всемогущего Бога».
Эти ужасные строки сказали кардиналу, откуда они присланы. Честный Северина в первую минуту хотел изорвать гнусную записку и бросить ее в физиономию иезуита, но удержался и сказал:
— Хорошо, передайте генералу, что все будет сделано по его желанию.
Иезуит поклонился до земли и вышел.
Минуту спустя, отец Еузебио в своей келье писал генералу иезуитов: «Он покорился или, лучше сказать, обещал покориться… но я ему не верю. На лице его было написано иное. Кардинал не есть тот инструмент, который был нам необходим. Он может доставить нам много хлопот».
