Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗
— Да, — согласился с ней Генрих. — Только вот жили в нем до недавнего времени не двенадцать маленьких девочек, по шесть в ряд, а несколько десятков гестаповских офицеров. Этот дом немцы реквизировали одним из первых, зная, кто я такой.
Он открыл дверь, и они вошли. В доме, большом и старинном, было тихо, но в комнатах царил беспорядок, оставленный бежавшими в спешке немцами. Повсюду валялись обломки красивой мебели. Стены были голыми.
— Они вывезли мою коллекцию импрессионистов, — сухо заметил он. — А взамен оставили это.
На стене в столовой висел большой, написанный маслом портрет Адольфа Гитлера в коричневой военной форме, сердито взирающего на них из-под нависшего чуба.
— Омерзительное зрелище, — заметила Купер.
— Да, мне он тоже никогда не нравился.
— Почему ты его не снимешь?
— Оставил нарочно как напоминание, чтобы не забывать, против чего мы боремся, — ответил Генрих. — А еще из-за того, что если они забрали Ван Гога и оставили Гитлера, значит, и сами понимают, что проиграли.
Даже несмотря на оставленный немцами хаос, дом все еще производил впечатление. Генрих водил ее из комнаты в комнату, по пути рассказывая, что этот прекрасный дом был построен в романтическом стиле во времена Наполеона III. Потолки здесь украшала изящная лепнина. Из окон верхнего этажа открывался вид на золотой купол Дома инвалидов.
— Когда ты снова его восстановишь?
— Когда закончится война. До этого времени я предпочитаю жить в номере «Рица». Тебе здесь нравится?
— Очень! Он великолепен. Если бы он был моим, я бы не могла дождаться, чтобы снова в него переехать.
— Дорогая, он уже твой, — ласково сказал Генрих. — Можешь делать с ним все, что угодно. Когда мы поженимся и война закончится, мы вновь возродим его к жизни.
Она огляделась кругом, пытаясь увидеть дом таким, каким он станет после обновления: одним из самых прекрасных домов в Париже. Она попробовала представить себя, Уну Райли из Бруклина, хозяйкой этого особняка: как она станет украшать и обставлять комнаты, принимать гостей, задавать тон в обществе. Весь светский Париж будет у ее ног.
— Я почему-то не могу себе этого представить.
А я могу. — Он погладил ее по огненным волосам. — Не сердись на меня. Мне придется уехать на некоторое время.
Она заглянула ему в лицо:
— Куда? Далеко?
— Я тебе говорил, что коммунисты планируют переворот. Так вот, они уже перешли к действиям.
— Ты имеешь в виду забастовки?
— Забастовки — только начало. Они рассчитывают в следующие несколько недель поставить Францию на колени. Мне нужно будет кое-что сделать.
— Это опасно?
— Нет, конечно. — Он взял ее под руку. — Смотри, это наша будущая спальня.
Комната была светлая и просторная, с большим арочным окном, проем которого обрамлял чудесный вид, открывающийся на Эйфелеву башню. В отличие от остальных комнат, здесь был наведен идеальный порядок. В вазе на столе стояли свежие цветы, огромная кровать с балдахином на четырех столбиках, застеленная безукоризненно чистым бельем, так и манила прилечь.
— Что все это значит? — спросила Купер. — Ты специально подготовил эту комнату?
— Мне хотелось, чтобы она тебе понравилась.
— Ты рассчитывал, что я завалюсь с тобой в постель? — спросила она, не зная, смеяться ей или сердиться.
— Ну могу же я надеяться.
Купер не понимала: то ли она была шокирована, то ли чувствовала себя польщенной.
— Генри! А я-то, наивная, считала тебя истинным джентльменом!
— Насколько я припоминаю, у вас, американцев, есть поговорка: «Хорошие парни приходят к финишу последними».
— Не думала, что ты участвуешь в скачках.
— И я не думал. Но теперь-то понимаю, что участвую, и кто первым пересечет финишную черту, тому и достанется победа.
Она молча уставилась на него, потом сказала:
— Ты думаешь, что соперничаешь с Сюзи.
— Я знаю, что я с ней соперничаю.
— Мне не нравится, что вы оба так считаете, — медленно проговорила она. — Неприятно чувствовать себя чем-то вроде приза, который хотят завоевать.
— Купер, — тихо возразил он, — я люблю тебя. Вопрос не в том, завоюю ли я тебя, а в том, что если я тебя потеряю, то все мои надежды на счастье рухнут.
— Ты слишком на меня давишь, — сказала она, отвернувшись. — Ты обещал дать мне время. Говорил, что ты терпеливый.
— Однако моя соперница нетерпелива. Моя соперница оказывает на тебя немалое давление. Если я буду терпелив, она уведет тебя, и я тебя потеряю.
— Она тебе не соперница.
— Мне так не кажется.
— Это несправедливо! — Купер подняла к нему лицо. Она собиралась дать отпор, но почему-то вышло иначе: губы скользнули по его губам, секунду помедлили, словно боясь задержаться, — а потом прижались теснее. Ответный поцелуй был жарким и собственническим, и за какую-то долю секунды Купер вспомнила все, по чему так скучала: и требовательность мужских поцелуев, и радость от ощущения крепких мужских объятий.
Тело откликнулось незамедлительно. Голова у Купер закружилась, и на минуту она прильнула к Генриху, словно под действием неумолимой силы притяжения. И в эту минуту ей показалось, что нет ничего логичнее, чем сдаться на его волю, позволить ему принимать решения в ее жизни. Вздрогнув, она спрятала лицо у него на груди. Он обнял ее крепче, целуя шею, вдыхая запах ее кожи и сладко пахнущих волос. Купер почувствовала, как грудь и бедра наливаются желанием. Она крепче вцепилась в него пальцами — его тело под одеждой было твердым и мускулистым. Ничего подобного она не чувствовала с тех пор, как рассталась с Амори. И не думала, что когда-нибудь снова почувствует.
— У меня кружится голова.
— После ночи, проведенной в камере, это неудивительно. — По голосу Генриха было ясно, что он улыбается.
— Тебе прекрасно известна причина моего головокружения.
— Возможно. Приляг со мной на кровать. На минуточку.
Нехотя она позволила Генриху уложить себя рядом.
— Разве ты не счастлива со мной? — спросил он, снова заключая ее в объятия.
— Все очень красиво, — тихо ответила она. — И дом, и эта комната, и ты сам. Но мне дорога моя свобода.
— Я знаю. И не собираюсь тебя ее лишать.
— Собираешься. Разве брак не подразумевает потерю свободы?
Он печально улыбнулся:
— Мои взгляды на брак, возможно, немного отличаются от твоих, дорогая Купер. Я считаю, что в браке сам сознательно жертвуешь некоторыми свободами — насильно их у тебя никто не отбирает. И если ты выйдешь за меня замуж, то сможешь сама выбрать, от чего тебе отказаться.
— Даже если я выберу продолжать встречаться с Сюзи?
— Даже это.
— Я тебе не верю. Вы друг друга ненавидите. Каждый из вас хочет владеть мною единолично. — Она погладила его по щеке. — Признайся, Генри, ты будешь беситься, если я выберу дружбу с Сюзи.
— Из-за дружбы? Нет. — Он поймал и поцеловал ее раскрытую ладонь. — Но что, если вы больше, чем подруги?
Купер прижала ладонь к его губам, словно запечатывая рот:
— Не спрашивай. Когда ты задаешь подобные вопросы, ты уже лишаешь меня свободы.
Он бережно убрал ее руку.
— Сюзи — элемент безумия в твоей жизни, — сказал он. — Но безумие пройдет, и тогда ты вернешься ко мне. Адо тех пор я постараюсь быть терпеливым.
Теплая ладонь легла ей на затылок, его лицо приблизилось. Купер почувствовала, как все слова, что она только что наговорила, словно втягиваются в зыбучий песок и исчезают. Как только его дыхание коснулось ее губ, она закрыла глаза.
Поначалу поцелуи были нежными, но постепенно становились все более жадными и нетерпеливыми. Когда он так ее целовал, Купер чувствовала, что вся ее решимость и идеалы вылетают в трубу. Она нуждалась в его любви, хотя и не могла ответить ему так, как он того желал. Но в ее жизни должна была найтись хоть какая-то отдушина, ей необходимо было сбросить напряжение. В какой-то момент у нее возникло ощущение, будто она тонет: с такой силой ее захлестнуло желание и возбуждение. У нее слишком долго никого не было. Она обвила руками его шею и ответила на поцелуй, прижавшись к нему всем телом.
