Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗
Вцепившись в свою ветку что было сил, Купер надеялась, что ее не обнаружат. Но на других деревьях тоже были люди, и полицейские снимали их одного за другим. Дошла очередь и до нее.
— Эй, вы, спускайтесь! — приказал ей жандарм, угрожающе вращая дубинкой.
— Я журналистка, — сказала Купер и помахала зажатым в трясущихся пальцах удостоверением.
— Да хоть сам Марсель Пруст, — ответил тот. — Слезайте!
— Нет!
Жандарм подозвал напарника, и им всего лишь пришлось слегка потрясти дерево, чтобы выманить ее из убежища. Это было унизительно. Разъяренной Купер пришлось все-таки слезть, чтобы не свалиться. Внизу ее тут же схватили, сорвали каску и отобрали фотоаппарат.
— Только попробуйте повредить камеру! — пригрозила она, схватив полицейского за руку. — Я — американская гражданка!
— Тем хуже для вас, — презрительно отозвался первый жандарм. Он открыл заднюю крышку и вытащил пленку, отправив псу под хвост всю ее работу.
— Ты, мерзавец! — бросилась на него Купер.
Он перебросил фотоаппарат напарнику.
— В фургон ее, вместе с остальными.
Спустя двадцать восемь отвратительно долгих часов дверь в ее камеру распахнулась, и в проеме возник толстый жандарм.
— Где тут американка?
— Здесь, — откликнулась Купер.
Он мотнул головой:
— На выход.
Попрощавшись с сокамерниками, с которыми она всю ночь обменивалась впечатлениями о стычке с полицией, Купер позволила увести себя по вонючему коридору.
— Да здравствует Революция! — крикнул ей вслед один из товарищей.
— Куда вы меня ведете? — с напускной храбростью спросила Купер.
— Вас освободили, — ответил жандарм, — благодаря заступничеству друзей.
Спаситель Купер, в щегольском пальто из верблюжьей шерсти и мягкой фетровой шляпе, дожидался ее у стойки дежурного.
— Генри!
— С тобой все в порядке? — встревоженно спросил он, оглядывая ее.
— Они забрали мою камеру.
Он поднял руку с «Роллейфлексом»:
— Не волнуйся, мне ее вернули.
— И они уничтожили мою пленку! На ней были кадры полицейского произвола. Мир имеет право это видеть.
Генрих вздохнул:
— Но ты не ранена? И я не имею в виду гордость.
— Всего пара синяков.
— Тогда идем отсюда.
— Погоди! — запротестовала Купер, когда он начал подталкивать ее к выходу. — Я не могу бросить здесь остальных!
— Ты ничего не можешь для них сделать, — возразил Генрих. — Завтра с утра им всем предъявят обвинения и, вероятнее всего, приговорят к шести месяцам тюрьмы. Или ты хочешь того же?
— Но я не совершила никакого преступления! Так же, как и они.
— Я не могу помочь всем. Но лично тебя обвиняли в участии в гражданских беспорядках, отказе следовать указаниям полиции, сопротивлении при аресте и нападении на полицейского, и мне пришлось уговаривать их битых два часа, чтобы тебя выпустили, — сообщил он вполголоса. — Они заявили, что ты была вооружена.
— На мне была каска! Это не оружие.
— Временами ты бываешь поразительно наивна, — хмыкнул Генрих.
— Я не хотела, чтобы эти ублюдки вышибли мне мозги!
— Идем отсюда, пока они не передумали.
— Я собираюсь подать официальную жалобу — они уничтожили мою отснятую пленку.
— Я бы не стал этого делать. Они уже заикались о наложении ареста на твой фотоаппарат.
Купер нехотя позволила Генриху вывести ее из участка. В машине она демонстрировала дурное настроение, не последней причиной которого было недосыпание.
— Я не просила приходить и спасать меня, — неблагодарно бурчала она.
— А тебе не пришло в голову, что если бы тебя осудили, то тут же депортировали бы из Франции? — спросил он.
— Полиция вела себя отвратительно, — не сдавалась она, уходя от ответа. — Я видела, как они избивали женщин дубинками.
— Вчера на демонстрации застрелили полицейского. И еще шесть жандармов находятся в больнице.
— А чего они ожидали? — угрюмо буркнула Купер. — Они напали на безоружную толпу без всякой провокации с ее стороны. Они просто свиньи, которым платят за убийство.
— Они выполняют свою работу — пытаются защитить Францию.
— От собственного народа, поднявшего голос против несправедливости? — насмешливо спросила она. — Не об этой ли коммунистической революции ты постоянно вещаешь, Генри? Ты сам говорил, что мир нуждается в юности и свежести — в новом начале. Именно это и обещают коммунисты. — Купер взбесила его невозмутимость.
— Их обещания далеко расходятся с делом, Купер. Ты не настолько юна, чтобы не помнить, что когда к власти пришли фашисты, они тоже сулили торжество юности, свежести и обновления. Но и они, и коммунисты несут с собой одни и те же ужасы.
— Ты так говоришь, потому что сам капиталист.
— Ты можешь мне не верить, но одно время я причислял себя к коммунистам.
— В это действительно трудно поверить.
— Тем не менее это правда. Появление первых коммунистов в России у меня, как и у многих других, вызвало небывалый подъем, всех вдохновляла идея всеобщего братства. Но когда они начали убивать сначала моих родных, а потом и своих же последователей, я понял, что красивой идеей пытаются прикрыть еще более мрачную и отвратительную форму тирании, а рука всеобщего братства — не рука помощи, а все та же кровавая когтистая лапа, тянущаяся к власти.
— Франция — не Россия.
— Но вскоре может в нее превратиться. Коммунисты скупают склады и гаражи, сосредотачивают там грузовики и легковые машины. Они запускают печатные станки, чтобы печатать листовки, а также фальшивые паспорта и продуктовые карточки. Выкапывают радиопередатчики, автоматы и гранаты, зарытые после отхода немцев. Они хорошо вооружены и организуют по всей стране забастовки, которые рано или поздно парализуют Францию и ввергнут ее в хаос.
— Откуда ты все это знаешь?
— Это моя работа.
— Шпионить?
Он рассмеялся:
— Я предпочитаю термин «собирать информацию». Я видел, что коммунисты сделали с моей страной. — Несмотря на шутливый тон, он был совершенно серьезен. — Я бы не хотел, чтобы та же участь постигла la belle France [57] — или всю Европу.
— Прости, — сказала она и потерла глаза. — Я просто устала.
— Но ведь тебя беспокоит что-то еще? — осторожно спросил он.
Купер вздохнула, пытаясь пятерней расчесать спутавшиеся волосы.
— Когда ты сделал мне предложение, то сказал, что не хочешь менять мой характер или указывать, как мне жить.
— Именно это я и имел в виду.
— В таком случае — я тебе, конечно, очень благодарна за то, что вытащил меня из каталажки, и все такое, — но если твои намерения и вправду таковы, тогда не стоило врываться в жандармерию на белой лошади и спасать меня.
— О, так ты там наслаждалась обстановкой?
— Я там собирала материал для потрясающей статьи. Пока ты за мной не явился.
— Ты что, серьезно?
— Да.
— Что ж, — сказал он, помолчав, — в следующий раз, когда тебя арестуют, я удовольствуюсь передачей: принесу тебе черствую корку хлеба.
— Вот это уже другое дело! — И она сначала рассмеялась, а потом тут же расплакалась. Генрих мудро промолчал. Через некоторое время она осушила слезы протянутым им платком и судорожно вздохнула.
— Прости, что ворвался в участок, — наконец произнес Генрих. — Я уже потерял одну жену и не горю желанием потерять вторую еще до того, как она станет моей.
Они ехали по седьмому округу — самому богатому и привилегированному району Парижа. Генрих припарковал машину возле узорчатых чугунных ворот.
— Приехали.
— Где мы? Что это за место?
— Это мой дом.
Дом был наполовину скрыт каменной оградой. Они открыли кованую, со множеством завитушек, калитку и вошли в заросший сад. Сам дом был величественен и безмятежен с увитым плющом фасадом.
— Ой, совсем как дом Мадлен [58]! — воскликнула Купер. — Старинный дом в Париже, увитый виноградными лозами.
