...И гневается океан (Историческая повесть) - Качаев Юрий (книги полностью бесплатно .txt) 📗
— Да будет тебе горячку пороть, Петр Трофимыч! — вновь попытался урезонить Головачева Беллинсгаузен. — Зачем же возводить хулу на Кука и зачеркивать все его открытия?
— Я Кука не хулю, — сердито сказал лейтенант. — Это ты зачеркиваешь труды предков наших, которые… А впрочем, ты, Фаддей, никому не злодей — пляшешь и нашим и вашим.
Беллинсгаузен обиделся, и вышла бы ссора, не вмешайся в разговор Крузенштерн:
— Господа офицеры, попрошу заняться делами. Вам, Петр Трофимыч, заступать вахту.
Кают-компания опустела.
На палубе матросы, растянув тент, стирали одежду, благо в дождевой воде недостатка не было.
26 ноября прошли экватор. Впервые русские корабли вспенили воды южных широт. На «Надежде» в честь российского флага было салютовано одиннадцатью пушечными выстрелами. По сему торжественному случаю Николай Петрович распорядился выдать команде по испанскому пиастру [11] на брата.
На палубе перед матросами появился Нептун: до самого пупа борода из мочалы, в руке вместо трезубца — гарпун, а на голое тело надет бараний тулуп.
— Я, морской царь, — ненатуральным утробным басом заговорил ряженый, — приветствую россиян с первым прибытием в мои южные владения. Служите, детушки, своему отечеству верой и правдой, а я вас за то пожалую — поберегу в далеком плавании.
— Покорно благодарим, батюшка! — вразнобой зашумели матросы. — Побереги нас, а уж мы не подгадим!
— А кто лениться станет да от работы отлынивать, — тут Нептун грозно потряс гарпуном, — того я взгрею самосильно, потому как нерадивый матрос есть позор и поношение флоту российскому! Так я говорю?
— Так, Нептун Иваныч!
— Верное слово молвил!
— А пошто ты, батюшка, в шубе-то? — спросил вдруг кто-то.
Нептун, искренне удивившись вопросу, ответил скороговоркой и своим голосом:
— Эко сказанул, задави тебя курица! Да нешто мне, царю, нагишом перед вами разгуливать? Шуба для решпекту [12], хоть я и взопрел в ней.
Матросы обрадованно загоготали, вмиг узнав ряженого.
— Братцы! Да ведь это Пашка Курганов, ей-бо!
— Ну и ловок, бес, чисто скоморох!
— А и правда ловок, — с улыбкой сказал Резанов Головачеву, с которым они вышли на палубу посмотреть матросскую потеху. — Попросите, Петр Трофимыч, господина капитана от моего имени — пусть угостит всех доброй чаркой мадеры.
Через минуту на палубу выкатили бочонок вина, вышибли днище, и в руках приказчика появилась объемистая жестяная кружка. Перекрестившись и единым духом опрокинув посудину, матрос передавал ее товарищу и отходил в сторонку.
Кто-то принес балалайку, но плясать было несподручно — жара стояла адова. Резанов спустился в свою каюту и велел позвать толмача японца. Японцев на корабле было четверо. Их рыболовное суденышко потерпело крушение у южных берегов Камчатки; шторм разбил его в мелкую щепу, но команду удалось спасти. Поскольку русские корабли в Японию не ходили, рыбаков увезли сперва в Иркутск, а оттуда в Санкт-Петербург, чтобы с каким-нибудь голландским судном [13] отправить на родину. Но оказии не представлялось целых шесть лет, пока наконец не была снаряжена в путь посольская свита графа Резанова.
Японец вошел, неслышно прикрыв за собою дверь, и низко поклонился. У него были живые темные глаза и плоское лицо, сплошь исхлестанное тонкими морщинами. Оно напоминало большую ладонь.
— Господину снова нужна моя помощь? — спросил толмач. — Я шибко рад.
По-русски он говорил почти чисто.
— Садись, Такимура. — Резанов кивнул на свободное кресло и пододвинул толмачу коробку с вялеными финиками, которые тот очень любил. — Прошлый раз ты сказывал мне, что родился в Нагасаки.
— Так, так, господин.
— И много в твоем городе чужестранцев?
— Не ведаю, господин. Они живут совсем одни, и стража редко пускает их в город. И не всех вместе.
«А голландцам-то, знать, не сладко приходится, — подумал Николай Петрович. — Как-то нас примут?»
Он взял со стола книгу в сафьянном переплете и раскрыл ее на странице, где была помещена карта Нагасакского залива.
— Узнаешь?
Японец вгляделся и покачал головой.
— Много неправды. Тут, и тут, и тут. Худая карта.
— Знаю, брат, да лучшей-то нет.
— Книга о моей стране? — заинтересовался толмач.
— Да, ее написал европеец по фамилии Кемпфер. Он бывал в Японии. — Николай Петрович встал и прошелся по каюте, поглаживая чисто выбритый подбородок. Потом круто повернулся к толмачу. — Кемпфер пишет, что у вас в стране два императора: духовный и светский. Который же из них главный?
Японец закрыл глаза, и голова его ушла в плечи, как у черепахи, на которую вдруг свалился камень.
— Не надо, господин, — забормотал он, — как можно червяку говорить о богах, говорить о солнце? Пусть лучше господин вырвет мне язык.
Ужас толмача был столь неподдельным, что Резанов махнул рукой:
— Ладно. А к слову, о языке. Где ты так навострился лопотать по-нашему? В Петербурге, поди?
— Раньше, господин. Моя три года лови рыбу на Уруп, такой остров. Там много ваший рыбак. — От недавно пережитого испуга толмач даже стал коверкать русскую речь.
Резанов потрепал его по тощему плечу и засмеялся.
— Ну бог с тобой, успокойся. Вернемся к словарю, зачем я и позвал тебя.
Николай Петрович сел за стол, пододвинул к себе стопку бумаги и обмакнул в чернильницу остро очиненное лебединое перо.
ГЛАВА 5
Близость большой земли почувствовалась еще прежде, чем открылись взору берега Бразилии. Свежий материковый ветер принес вдруг на «Надежду» целую стаю бабочек. Стая опустилась на белые паруса, и они расцвели, загорелись дивными красками. Словно кто-то невидимый, без разбору макая кисть в алое, голубое и желтое, вмиг прошелся по огромным промытым холстам.
Матросы глазели на это чудо, онемев и на время забыв про работу.
А полчаса спустя раздался и крик марсового [14]:
— Земля-я-а!
По курсу лежал остров Св. Екатерины. Он был милях в тридцати [15]. Но сильное встречное течение увлекло корабли так далеко к северу, что они должны были лавировать еще целый день и лишь тогда смогли стать на якорь в проливе между островом и материком.
Тотчас на «Надежду» приехал командир «Невы» капитан-лейтенант Лисянский, тридцатилетний здоровяк с буйной шевелюрой и открытым лицом. Вслед за ним с берега прибыл с поздравлениями комендант крепости. Крепость, как и тенерифская, называлась Санта-Крус, только в ней хозяйничали не испанцы, а португальцы.
Офицеры и посольская свита, собравшись в кают-компании, пили вино и рассказывали анекдоты. Говорил граф Федор Толстой:
— Государь Петр Великий, светлая ему память, как известно, не чаял души в Меншикове, хотя сия привязанность не мешала ему частенько поколачивать светлейшего князя палкой. Как-то промеж них вышла изрядная ссора, в которой Меншиков крепко пострадал — царь разбил ему нос и поставил под глазом здоровенную дулю. А после того выгнал со словами: «Ступай вон, щучий сын, и чтоб ноги твоей у меня больше не было!» Меншиков, ослушаться не смея, исчез, но через минуту снова вошел в кабинет… на руках.
Офицеры засмеялись; один Лисянский сидел трезвый и неулыбчивый.
— Что-нибудь приключилось? А, Юрий Федорович? — спросил его Толстой, и все повернулись к командиру «Невы».
— Господа, — Лисянский поднялся, — я должен огорчить вас. В последнем переходе выяснилось, что на вверенном мне корабле повредились фок- и грот-мачты [16]. Я полагаю, что замена их может задержать нас на несколько месяцев.
