Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло (е книги txt) 📗
Лукреций, красивый, талантливый юноша, приятный, остроумный собеседник, был богат и не жалел денег на свои прихоти. Он часто приходил к Эвтибиде и проводил в ее доме по нескольку часов, и она принимала его с большей любезностью, чем других, даже более богатых и щедрых своих поклонников.
— Ты любишь меня? — кокетничая, спрашивала юношу гречанка, играя его кудрями. — Я еще не надоела тебе?
— Нет, я люблю тебя все более страстно…
В эту минуту кто-то тихонько постучался в дверь.
— Кто там? — спросила Эвтибида.
Аспазия робко ответила:
— Прибыл Метробий из Кум…
— Ах! — вся вспыхнув, радостно воскликнула Эвтибида и вскочила с дивана. — Приехал?.. Проводи его в кабинет… я сейчас приду, — и, повернувшись к Лукрецию, который тоже поднялся с видимым неудовольствием, торопливо сказала прерывающимся, но ласковым голосом — Подожди меня… Не слышишь разве, какая на дворе непогода?.. Я сейчас вернусь… И если вести, привезенные этим человеком, — а я их страстно жду уже неделю — будут хорошими и если я утолю сегодня вечером мою ненависть желанной местью… мне будет весело, и частицей моей радости я поделюсь с тобой.
Эвтибида вышла из конклава в сильном возбуждении, оставив Лукреция изумленным, недовольным и заинтригованным. Он покачал головой и, задумавшись, стал прохаживаться взад и вперед по комнате.
На дворе бушевала гроза. Частые молнии одна за другой озаряли конклав мрачными вспышками, а ужасные раскаты грома сотрясали дом до самого основания. Между раскатами грома как-то необыкновенно отчетливо слышен был стук града и шорох дождя, а сильный северный ветер дул с пронзительным свистом в двери, в окна и во все щели.
— Юпитер, бог толпы, развлекается, показывая свое разрушительное могущество, — тихо произнес юноша с легкой иронической улыбкой.
Походив еще несколько минут, он сел на диван и долго сидел задумавшись, как бы отдавшись во власть ощущений, вызванных этой борьбой стихий; затем вдруг взял одну из навощенных дощечек, лежавших на маленьком изящном комодике, серебряную палочку с железным наконечником и с вдохновенным, горящим лицом быстро стал писать…
Гречанка вошла в кабинет, где ее ждал Метробий. Он уже снял плащ и с досадой разглядывал его — плащ был в ужасном состоянии. Эвтибида крикнула рабыне, собиравшейся уйти:
— Разожги пожарче огонь в камине и принеси одежду, чтобы наш Метробий мог переодеться. И подай в триклиний хороший ужин.
Повернувшись к Метробию, она схватила его за руки и, крепко пожимая их, спросила:
— Ну как, хорошие вести ты привез мне, славный мой Метробий?
— Из Кум — хорошие, а вот с дороги плохие.
— Вижу, вижу, бедный мой Метробий. Садись поближе к огню. — Эвтибида пододвинула скамейку к камину. — Скажи мне поскорее, добыл ли ты желанные доказательства?
— Прекрасная Эвтибида, как тебе известно, золото открыло Юпитеру бронзовые ворота башни Данаи… [132]
— Ах, оставь болтовню!.. Неужели даже ванна, которую ты только что принял, не подействовала на тебя и ты не можешь говорить покороче?..
— Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие в дверях видел несколько раз, как между тремя и четырьмя часами ночи Спартак входил в комнату Валерии.
— О боги ада, помогите мне! — воскликнула Эвтибида в дикой радости, обратив к Метробию искаженное лицо с расширенными зрачками горящих глаз, раздувшимися ноздрями и дрожащими губами, похожая на тигрицу, жаждущую крови.
Она сделала движение, собираясь уйти, но вдруг остановилась и, повернувшись к Метробию, сказала:
— Перемени одежду, подкрепись в триклинии и подожди меня там.
«Не хотел бы я впутываться в какое-нибудь скверное дело, — подумал старый комедиант, входя в комнату, предназначенную для гостей, чтобы сменить одежду. — Горячая голова… от нее всего можно ожидать… Боюсь, натворит невесть что!»
Вскоре актер, сменив одежду, отправился в триклиний, где его ждал роскошный ужин. Вкусная еда и доброе фалернское заставили доблестного мужа забыть злополучное путешествие и изгнали предчувствие какого-то близкого и тяжелого несчастья.
Не успел он еще закончить ужин, как в триклиний вошла Эвтибида, бледная, но спокойная; в руках она держала свиток папируса в обложке из пергамента, раскрашенного сурьмой; свиток был перевязан льняной тесьмой, скрепленной по краям печатью из воска с изображением Венеры, выходящей из пены морской.
Метробий, несколько смутившийся при виде письма, спросил:
— Прекраснейшая Эвтибида… я желал бы… я хотел бы знать… кому адресовано это письмо?
— И ты еще спрашиваешь?.. Конечно, Луцию Корнелию Сулле…
— О, клянусь маской бога Мома, не будем спешить, обдумаем получше наши решения, дитя мое.
— Наши решения?.. А при чем здесь ты?..
— Но да поможет мне великий всеблагой Юпитер!.. А что, если Сулле не понравится, что кто-то вмешивается в его дела!.. Что, если он, вместо того чтобы разгневаться на жену, обрушится на доносчиков?.. Или, что еще хуже — а это вероятнее всего, — он разгневается на всех?..
— А мне-то что за дело?
— Да, но… то есть… Осторожность не мешает, дитя мое. Для тебя, может быть, безразличен гнев Суллы… а для меня это очень важно…
— А кому ты нужен?
— Мне, мне самому, прекрасная Эвтибида, любезная богам и людям! — с жаром сказал Метробий. — Мне! Я очень себя люблю.
— Но я даже имени твоего не упоминала… Во всем том, что может произойти, ты ни при чем.
— Понимаю… очень хорошо понимаю… Но, видишь ли, девочка моя, я уже тридцать лет близок с Суллой… Я хорошо знаю этого зверя… то есть… человека… При всей дружбе, которая нас связывает уже столько лет, он вполне способен свернуть мне голову, как курице, а потом прикажет почтить мой прах пышными похоронами и битвой пятидесяти гладиаторов у моего костра. Но, к несчастью, мне-то самому уж не придется насладиться всеми этими зрелищами!
— Не бойся, не бойся, — сказала Эвтибида, — ничего плохого с тобой не случится.
— Да помогут мне боги, которых я всегда чтил!
— А пока воздай хвалу Бахусу и выпей в его честь пятидесятилетнего фалернского. Я сама тебе налью.
И она ковшиком налила фалернского в чашу комедианта.
В эту минуту в триклиний вошел раб в дорожной одежде.
— Помни мои наставления, Демофил: до самых Кум нигде не останавливайся.
Раб взял из рук Эвтибиды письмо и, засунув его между рубашкой и верхней одеждой, привязал у талии бечевкой, потом, простившись с госпожой, завернулся в плащ и ушел.
Эвтибида успокоила Метробия, которому фалернское развязало язык, и он снова пытался говорить о своих страхах. Заверив комедианта, что они завтра увидятся, она вышла из триклиния и возвратилась в конклав, где Лукреций, держа в руке дощечку, перечитывал написанное им.
— Прости, я задержалась дольше, чем предполагала… но, я вижу, ты времени не терял. Прочти мне твои стихи. Я знаю, ты можешь писать только стихами, и стихами прекрасными.
— Ты и буря, что бушует сегодня, вдохновили меня… Ты права, я должен прочесть эти стихи тебе первой. А потом, возвращаясь домой, я прочту их буре.
Лукреций встал и с необычайным изяществом продекламировал:
