Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Михайлов Олег Николаевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Отступление французов, начатое сперва в полном порядке, обратилось в совершенное бегство, в результате чего двадцать восемь частью подбитых, а частью ничем не поврежденных орудий были брошены на высотах. Еще один час – и Лесток неминуемо овладел бы этой артиллерией, а затем и Саусгартеном. Но глубокая ночь все более густела над эйлауским полем, напитанным кровью.
Окружающие селения пожирало пламя, и отблеск пожаров падал на утомленные войска, все еще стоявшие под ружьем и ожидавшие повелений своих начальников. Кое-где видны уже были вспыхнувшие костры биваков, к которым пробирались и ползли тысячи раненых. Трупы людей и лошадей, разбитые фуры, пороховые ящики и лафеты, доспехи и оружие – все это грудами валялось на поле битвы.
… После совещаний и споров Беннигсен порешил оставить место сражения и повел части русской армии к Кенигсбергу. Погони не могло быть. Французское войско, как расстрелянный корабль с изорванными парусами и обломанными мачтами, но еще грозное, оставалось без движения на поле боя.
Простояв девять дней на месте битвы, чтобы показать, будто он выиграл сражение, Наполеон 5 февраля приказал отступать и оставил Прейсиш-Эйлау, преследуемый русским авангардом и казачьими полками Платова. Торопливость в отступлении была видна всюду. Кроме лазаретных фур, полных мертвыми, умирающими и искалеченными солдатами, русские находили множество людей, просто выброшенных на снег, без одежды, истекавших кровью. Все селения на пути были завалены больными и ранеными – без врачей, без пищи и без малейшего ухода.
Потери русской армии в сражении при Эйлау составили двадцать шесть тысяч человек; у французов они были еще больше. Русские захватили две тысячи пленных и девять знамен, пруссаки – два орла. Хотя Наполеон и старался приписать победу себе, известие об этом кровопролитном и нерешительном сражении произвело в Париже сильное смущение. Позднее в разговоре с посланцем Александра I французский император признался: «Если я назвал себя победителем под Эйлау, то это потому только, что вам угодно было отступить…»
… Действия Ермолова при Прейсиш-Эйлау обратили на себя внимание всех крупнейших русских военачальников. Беннигсен, к концу боя желая ближе видеть наступление Лестока, находился на левом фланге и оказался свидетелем блистательных действий конной артиллерии. Он сперва был озадачен, заметив в отдалении от рот лошадей, передки и не увидев ни одного орудия, когда же узнал о приказе Ермолова, остался чрезвычайно доволен.
Ермолов по праву ожидал награду за подвиг – орден Георгия 3-го класса. Однако успехи его были приписаны 23-летнему генерал-майору Кутайсову, впоследствии проявившему себя, сыну фаворита Павла Петровича и племяннику генерала Резвого. Его привело на батарею, как вспоминал Ермолов, «одно любопытство». Князь Багратион объяснил командующему совершенную несправедливость, тот признал ее, но ничего не сделал для исправления ошибки.
Тем не менее, как отмечал в своих «Записках» участник битвы при Эйлау декабрист С.Г.Волконский, «с этого сражения началась знаменитость А.П.Ермолова в военном деле».
6
На одном из переходов русской армии, от Гейльсберга к Фридланду, в арьергард русских войск прибыл Башкирский полк. Ермолов с поручиком артиллерии Павлом Граббе и Денисом Давыдовым с удивлением рассматривали незнакомое дотоле войско. Вооруженные луками и стрелами, в вислоухих шапках и кафтанах вроде халатов, на мохнатых малорослых лошадях, башкиры были присланы в арьергард, как уверяли в штабе, чтобы убедить Наполеона, что против него восстали все народы России.
– Не спорю, – рассуждал Давыдов, – не спорю, что при победоносном наступлении армии нашей, восторжествовавшей несколько раз над французами, тучи уральцев, калмыков, башкир, ринутых в обход и тыл неприятелю, умножат ужас вторжения. Их многолюдство, храбрость, их обычаи и необузданность сильно потрясут европейское воображение…
– И что не менее полезно, вместе с воображением и съестные и военные запасы противной армии, – улыбнулся Ермолов.
– Но сейчас, – продолжал пылкий гусар, – противопоставлять оружие пятнадцатого века оружию девятнадцатого и метателям ядер, гранат, картечи и пуль, метателей заостренных железом палочек – безрассудство, хотя бы число этих метателей и доходило до невероятия!
– Да, триста тысяч резервного регулярного войска, стоящего на границе России с примкнутыми штыками, под начальством полководца, знающего свое дело, предприимчивого и решительного, – вот что может устрашить Наполеона… – задумчиво проговорил Ермолов.
– Глядите, глядите, господа, – воскликнул тоненький и изящный в свои восемнадцать лет Граббе, приподымаясь в стременах, – однако же башкиры успели захватить какую-то важную добычу!..
Подскакавшие офицеры увидели плененного французского подполковника, который сидел с русским лекарем в кружке башкир. Подполковника природа одарила носом чрезвычайного размера, а случайности войны пронзили этот нос башкирской стрелой насквозь, но не навылет: стрела остановилась ровно на половине длины своей. Пленного посадили на землю, чтобы освободить от беспокойного украшения. Однако, когда лекарь, взяв пилку, готовился распилить стрелу надвое, один из башкир узнал свое оружие и схватил лекаря за обе руки.
– Нет, бачка, – говорил он под хохот Ермолова и его спутников, – Не дам резать стрелу… Она моя… Не обижай, бачка, не обижай! Это моя стрела… Я сам выну…
– Что ты говоришь? – вскричал Давыдов. – Ну как ты ее вынешь?
– Да, бачка! – возразил серьезно башкир. – Возьму за один конец и вырву вон! Стрела цела будет…
– А нос? – осведомился Ермолов.
– А нос? – отвечал тот. – Черт возьми, нос!..
Между тем подполковник, не понимая русского языка, очевидно, угадывал, о чем идет речь. Он умолял офицеров отогнать башкира и продолжить несложную операцию.
– Долг платежом красен, – сказал, отъезжая, Давыдов. – Французский нос восторжествовал над башкирской стрелою… Однако, господа, – посерьезнев, добавил он, – хоть Наполеону и не удалось ни разу получить превосходство над русскою силой, я не понимаю, почему мы не атаковали его при Прейсиш-Эйлау, Пултуске, наконец, у Гейльсберга. Что за нерешительность?
– Слышал я, – отвечал ему Ермолов, – что Беннигсен во время последнего сражения снова испытал жестокий приступ каменной болезни. Несколько раз сходил с лошади, ложился на землю, а в самый разгар битвы потерял сознание…
– Сколько же мы будем еще топтать картофельные поля пруссаков? – несмело подал голос Граббе.
– Думаю, Павлуша, все решится одним сражением, – словно бы нехотя произнес Ермолов. – Наполеон хитер и коварен. Главнокомандующий наш обладает и опытностью, и знаниями, но нет у нас Суворова, чтобы вместо раздумной осторожности явить дерзость гения, и мы думаем только об обороне…
Армия подходила к городку Фридланд.
7
На заре 2 июня русская армия, расположившаяся перед Фридландом, завязала перестрелку с французами в передовых цепях. Но ни с русской, ни с неприятельской стороны нельзя было рассмотреть диспозиции войск, потому что еще не рассвело. Беннигсен был убежден, что перед ним только корпус маршала Ланна, и торопился после многих нерешительных действий разбить его. Однако Ланн искусными маневрами, пользуясь холмистой местностью, скрыл малочисленность своих войск и отправил к Наполеону гонцов с уведомлением о том, что перед ним вся русская армия. Снова вместо решительных маневров Беннигсен ограничился продолжительной бесплодной перестрелкой. Противник не терял зря времени. Вскоре против правого фланга русских появилась кавалерия, а обширный Сортлакский лес, лежащий перед левым флангом русских, заняла пехота.
Армия стояла спиной к городу Фридланду и реке Алле, разрезанная глубоким оврагом на две части: четыре пехотные дивизии и большая часть конницы под начальством Горчакова на правом крыле; остальные части по левую сторону оврага были переданы князю Багратиону. Русская армия образовала дугу, примыкающую обеими оконечностями к реке Алле. Рассыпанные впереди отряды стрелков то подавались вперед, то отходили. По временам усиливался пушечный огонь, а потом стихал. Не решаясь атаковать французов, Беннигсен не хотел и отступать.
