Любовь и Ненависть - Эндор Гай (читать книги регистрация .TXT) 📗
И великий француз в который раз нашел выход из самого, казалось бы, безвыходного положения. Взяв в руки перо, он старательно вымарал из поэмы имена Роана и Сюлли. Теперь, если ему удастся сделать свою «Генриаду» самой популярной поэмой во Франции, каждый экземпляр, каждая страница, каждый стих станут актами возмездия. Отсутствие во всем тексте ненавистных ему имен Сюлли и Роана будет таким оскорблением, такой пощечиной, на которые ни тот, ни другой не смогут ответить!
Историческая ложь? Может быть, но какая разница? Какая разница, если это лишний раз доказало (и в это свято верил Вольтер), что историю не делают ни Бог, ни короли, ни герцоги; ее творит народ, изобретатели, художники и не в последнюю очередь — историки. И какую он одержит победу, если одновременно продемонстрирует всем, что сочинительство — это не просто приятное времяпрепровождение, что он — не просто веселый и забавный компаньон благородного и знатного покровителя, а независимый художник, который занимается важным и достойным делом.
Когда вышла «Генриада», когда автору вручили лист подписчиков — знатных людей Англии, Франции, — когда одно за другим стали выходить массовые, дешевые издания и все заговорили о самой великой поэме века, Вольтер наконец-то почувствовал, что сумел хотя бы частично отомстить за себя. Он понимал, как больно Сюлли и Роанам осознавать, что из истории безжалостно вычеркнуты их великие предки.
Но на что им жаловаться? На то, что Вольтер не воспел славу их семейств после того, как они его избили палкой и высмеяли перед всеми парижанами? Они прекрасно знали, что, если так поступят, будут осмеяны. Они были осуждены молча выносить это наказание.
Но Вольтер на этом не успокоился, такая месть его не удовлетворила. Он изучал те преимущества, которыми пользовались англичане, благодаря более высокой степени демократии и большей религиозной терпимости в стране. В письмах к своей «громогласной трубе» Тьерио Вольтер пускался в бесконечные рассуждения о веселых, здоровых, свободных англичанах. Например, он указывал, что во Франции любой, у кого нет важного звания, постоянно чувствует на себе презрение со стороны тех, кто им обладает. «Но я хочу спросить тебя: кто же более полезен для страны — влиятельный, могущественный лорд, который знает с точностью до минуты, когда король встает, ложится в кровать, опорожняет кишечник… или английский купец, который обогащает страну, сидя в своей лондонской конторе, откуда посылает свои приказы в Сюрат или Каир, чем вносит свой посильный вклад во всемирное счастье?»
Пусть-ка Роан и Сюлли попытаются переварить такое! Пусть эти чванливые аристократы подумают о наступлении такого дня, когда весь мир будет принадлежать не им, а купцам и банкирам.
Вполне естественно, Вольтер никогда не опубликует такой опасный материал. По сути дела, он даже его не напишет. Только упомянет об этом в своих частных письмах. Однако стоило ему отвернуться, как эти письма были украдены и напечатаны. Правда, в изуродованном виде, как заявил Вольтер. Особенно те, в которых содержались его нападки на религию, куда некоторые люди внесли свои дополнения, чтобы снова навлечь на его голову беду. Разве мог Вольтер, смиренный католик, написать такой богохульный текст?
«Ступайте на королевскую лондонскую биржу, в это столь респектабельное учреждение, которое может сравниться с любым княжеским или даже королевским двором в Европе, — посмотрите на представителей всех народов, собравшихся там ради обогащения всего человечества. Поглядите на евреев, на мусульман, на христиан — все они заняты сделками, заключаемыми друг с другом, словно они принадлежат все к одной и той же религии. На самом деле так и есть, так как единственный неправедный среди них — это банкрот. И что же происходит, когда это мирное собрание распадается? Почему еврей идет молиться в синагогу, а христианин в таверну пить водку? Вот перед вами человек, который сам себя крестил в большой ванной во имя Отца, Сына и Святого Духа. А другой присутствует при обрезании своего сына, бормоча при этом еврейские слова, смысл которых едва понимает. А квакеры [145] тем временем собираются на свой сход, надевают на головы шляпы в ожидании вдохновения с небес.
Сравните такое цивилизованное поведение с тем, что мы видим во Франции, где дозволяется только одна религия, но даже в рамках такой единой религии янсенист [146] проклинает иезуита, а иезуит янсениста».
Все знали, что Вольтер лицемерит, лжет, когда отрицает, что написал эти строки. Точно так же все знали, что исключение имени Сюлли из его эпической поэмы «Генриада» — это историческая ложь. Но странно, такая ложь способствовала самой высокой славе Вольтера.
Глава 11
ЕЩЕ БОЛЬШЕ ЛЖИ
Возможно, мерзкое окружение Руссо делало его ложь такой низменной? Существуют ли вообще ложь бедных и ложь богатых? Если да, то в чем их различие?
Руссо тоже убежал из своего города из-за побоев. Как Вольтер. Только юный Руссо убежал из Женевы, а не из Парижа. Его били не около богатого особняка герцога де Сюлли. Это произошло в мрачной граверной мастерской, где он работал учеником. В его случае никто не вынимал шпагу. И никакая Адриенна Лекуврёр не лишалась чувств в нужный момент. Нет, его избивал грубый мастер, избивал метлой, которую потом вручал Жан-Жаку, чтобы тот мел пол. Там, где жил Руссо, не было оперного театра. Не было и короля, готового вмешаться в спор двоих мужчин и отослать одного из них в Бастилию.
Руссо был простым юношей, который сам пытался найти выход в темноте. Он старался отыскать то, чего ему так не хватало в жизни: любовь, деньги, радость, знания, яркие краски. Он убежал из Женевы, не имея заранее составленного плана. Просто перепутанная птичка так сильно била крылышками о прутья клетки, что вдруг увидела — через них вполне можно проскользнуть.
Итак, Жан-Жак решил бежать из Женевы. Спрятавшись за городскими стенами, он передал через приятеля записку своему богатому кузену Бернару. Жан-Жак просил Бернара прийти к нему попрощаться. Он боялся и надеялся, что кузен отговорит его от побега. Но Бернар и не думал этого делать. Он просто принес Жан-Жаку одежду и немного денег.
Когда Руссо увидал кузена, то был ослеплен блестящей металлической штуковиной, болтавшейся у него на бедре. Это была настоящая шпага. Он обязательно должен получить ее. Руссо тогда еще не мог предвидеть, что наступит день — и он сочтет эту шпагу либо ложью, либо орудием убийства, то есть грехом, совершаемым из гордости или из жажды насилия. Жан-Жак принялся умолять Бернара подарить ему шпагу, он говорил с такой страстью, что кузен не устоял и уступил. Он улыбнулся, представив, как этот мальчишка в затрапезной, бедной одежде повесит себе на пояс шпагу. Бернара сильно забавляли неуклюжие доводы младшего кузена — шпага ему, мол, необходима, чтобы отбиваться от разбойников по ночам или католиков, устраивающих облавы на кальвинистов. Бернар подарил свою шпагу Жан-Жаку. Из жалости.
Но даже теперь, когда шпага болталась у него на боку, Жан-Жак не решался покинуть предместий Женевы. Он надеялся, что известие о его побеге дойдет до ушей отца и тот позовет сына к себе. Пусть он даже побьет Жан-Жака — не важно, зато у него всегда будет кусок хлеба на столе и крыша над головой. Но отец не пришел…
Голод привел юношу к дверям дома месье де Понтверра, одного из тех савойских господ, которые целиком посвятили себя возвращению заблудших в католическую веру. Впервые за столько лет Жан-Жак сидел за прекрасно сервированным столом, покрытым дорогой чистой скатертью. В тарелке лежало отлично приготовленное жаркое, а из бокала доносился аромат восхитительного франжийского вина. Старик де Понтверр, предположив по своей доброте, что этот юноша пришел к нему в поисках религии, долго разговаривал с ним о богословии.
Так Жан-Жак вынужден был стать католиком.
