Адмирал Де Рибас - Сурилов Алексей (серия книг .txt) 📗
Они уснули под утро, или, лучше сказать, забылись, а когда пришли в себя, то глядя в ее умиротворенные темные глаза, он сказал:
– Почему ты прогнала меня в Неаполе?
– Ты был совсем мальчик – робкий и неопытный в любви. С меня было довольно познать твою наивность, ты стал мне скушным, я более не нашла в тебе забавы, а любви и страсти к тебе у меня и вовсе не было. Нынче ты мужчина. Поверь, мой друг, равного тебе я не знаю. Нынче я не сожалею, что случилось там, в Неаполе.
– Кто ты? Почему ты была заточена в Петропавловскую крепость? Почему ты оказалась в ставке Потемкина? Каковы у тебя отношения с Фонтоном?
– Я не стану говорить все, Хозе, и ты не принуждай меня к тому. Я обязана ему жизнью.
Граф де-Фонтон ушел из Измаила, переодевшись российским офицером. Дурное знание русского языка было тому не помехой. В российской армии в ту пору в разных чинах служило много иноземцев, которые и вовсе русского языка не знали.
Уже в расположении турок он тотчас написал Потемкину:
– Князь! Сим ставлю в известность вашу светлость, что не безразличная вам особа женской стати, а именно Эметте, в силу превратностей ее судьбы оказавшаяся в турецком плену и заключенная в гарем измаильского мухафиза старого сластолюбца Мехмета – паши в редуте Табия, схвачена генералом Рибасом. Указанный авантюрист питает к мадам Эметте предубеждение, до ненависти доходящее, в виду ее близости к вашей, князь, особе во время осады Очакова. Жизнь несчастной в опасности. Только вы, князь, можете спасти достойную и вам небезразличную особу.
Гонцом в ставку Потемкина в Бендерах был избран находившийся в турецком плену русский обер-офицер.
Получив это известие, Светлейший немедля позвал генерала Попова и приказал отправить в Измаил конный деташемент с приказом генералу де-Рибасу немедля выдать мадам Эметте для препровождения ее в Бендеры как государственно важной персоны. В разе убийства мадам Эметте Светлейший велел учинить строжайшее разыскание, виновных в том лиц наказать вплоть до лишения чинов.
– Извольте прочесть, – де-Рибас передал герцогине Валдомирской приказ Светлейшего.
– Я готова.
– К чему?
– Я готова ехать в ставку, генерал. Извольте дать экипаж.
– Но?
– Никаких но. Приказ Светлейшего не оставляет сомнения, что я должна быть там. Только безумец станет противиться воле персоны, облеченной здесь властью.
– У меня к тому нет намерения. Я солдат, мой долг повиноваться главному командиру.
– Повинуйтесь, генерал. Я у вас не в долгу. Ведь это я вас удержала от убийства, которое могло обойтись вам чином и службой. Я вам дала то, что ни одна женщина в мире дать не в состоянии. Ведь я одна такая, генерал.
Де-Рибас молчал. В нем шло глухое борение самых разноречивых чувств: страсти к Валдомирской, своего бессилия в сложившихся обстоятельствах, понимания что вот в который раз уже она встает на его пути и вот уже в который раз судьба сыграла с ним злую шутку, что эта женщина – желанна и близка и в тот же час загадочно далека. Авантюристка, неприятельский лазутчик и куртизанка – здесь, в Измаиле она была в его воле, но увы! Слишком демонична была сила ее внешности.
– Мадам…
– Да, генерал?
– Не ехать же вам в темень и непогоду…
– Еще одну ночь я должна быть с вами в постели?
– Две, мадам.
– В нескромности вам не откажешь, мой друг…
– Подарите мне еще две ночи, мадам, только две! Вы уверяли в Ваших чувствах ко мне…
– У меня их нет. У меня решительно ни к кому нет чувств.
– И к графу де-Фонтону?
– И к нему тоже.
– Он, однако…
– Вам не следует знать кто он.
– Вы говорите загадками, мадам.
– Разве вся человеческая жизнь не есть загадка? Однако, оставим это.
– Идемте лучше в постель, генерал, коль вы того желаете. С Потемкиным мне будет вовсе не то, что с вами, мой милый, мой ласковый и страстный зверь.
Герцогиня Валдомирская не знала, что относительно ее особы был еще приказ Потемкина: снять с позиций у Бендер дивизион тяжелых орудий и в эту распутицу на волах тащить к ставке. И в этом приказе Светлейшим собственноручно было положено: Немедля!
Прибывшую в ставку герцогиню Валдомирскую, здесь известную как мадам Али Эметте, тотчас препроводили в апартаменты Светлейшего. Оказавшись в спальне Потемкина, еще до его прихода, она легла в постель и укрылась широким пуховым одеялом, стараясь согреться после долгого пути в это ненастье.
Светлейший зашел в спальню с двумя ординарцами, они стали его разоблачать, никак не внимая ее присутствию. Они делали это так, точно ее здесь вовсе не было. Обнаженное тело Потемкина было отвратительно, но она отдалась ему безропотно, понимая, что и в этом ее судьба. В старческом бессилии он долго не мог с ней совладать, но она терпела, потому что в этом была ее судьба. Измученная вкрай, она все же как-то ему досталась. По условленному знаку грохнул дивизион тяжелых орудий, задрожали стены спальни, посыпалось оконное стекло, распахнулась дверь, от студенного сквозняка потухли свечи в канделябрах. Это был салют, извещавший ставку о взятии Светлейшим крепости, осада которой началась под Очаковым, а падение случилось у Бендер. Этой крепостью была она – мадам Али Эметте. В этом падении она помогала старику как могла, понимая, – чем раньше будут закончены ее с ним мучения, тем для нее же лучше.
Как только ординарцы снаружи завесили окна ее спальни, она уснула, во сне была перенесена в Неаполь, к ней впустили там мальчишку – лейтенанта. Она отдалась ему с той страстью, на которую лишь было способно ее молодое тело, и протянула руку, чтобы крепче прижать мальчишку к своей груди. Преисполненная негой рука ее легла на тело другого. Им был Светлейший. Не сомкнув в эту ночь глаз, глупец – он думал, что нега назначена ему.
«Душенька моя Настасья Ивановна, – писал де-Рибас жене в Петербург, – слава Богу, Измаил пал. Упорство неприятеля сей раз было безгранично. Тысячи молодых людей здесь закончили свой жизненный путь, многие из них в страданиях от ран и ожогов. И по сей день смерть витает над развалинами турецкой крепости, собирая обильную жатву в полевых лазаретах. Спешу сообщить, что я жив и невредим. Нами одержана блистательная, но трудная победа. От того, что я вижу и слышу, – сердце мое наполняется состраданием и скорбью. Перед штурмом от простуды был у меня некоторый род горячки, а ныне, слава богу, здоров. Турецким командирам можно бы и не предаваться кровавым дурачествам. Много наших офицеров и нижних чинов побито, еще более разными способами узувечено. У неприятеля и подавно. Но и это не веселит сердце, поелику и неприятельское войско из людей, коим жить хочетца в здравии и невредимости. Штурм был продолжительным, кровь бежала ручьями. Был большой пушечный гром, и все горело, дым стоял великий, до сей поры от него дерет в горле и весьма болят глаза. В сражении этом отличился ординарец Микешка Гвоздев, из донских казаков. Можно сказать, он меня спас от верной гибели. Однажды, когда уже более надежды не было, он прорвался ко мне с солдатами сквозь неприятельские скопища и вытащил из объятий смерти. Ему в том способствовал Верного черноморского казачьего войска есаул Федир Черненко – казак не едино храбрый, но и твердый духом, что в военном деле также весьма важно. Отличным в этом сражении был французский волонтир герцог де-Брисак, он же граф Шинон, пришедший под Измаил в мой деташемент из Вены. Благородным и мужественным поступком по спасению турецкого дитяти на виду у неприятелей он смягчил их сердца и поубавил страх против нас, побудив их к капитуляции. Генерал Суворов весьма доволен, как я колотил турок. За счастье почитаю служить мечом Отечеству, государыне и Господу Богу – отцу и вседержителю нашему, служить не щадя живота и пролития крови, ежели надобно. Но уж больно щемит сердце от разлуки с тобою. Здесь нынче крепкие морозы, пуржит. Сказывают, будто возможна и оттепель. Обнимаю тебя крепко и остаюсь с надеждой, что скоро увидимся.
Любящий тебя безмерно и до смерти твой Хозе.
