Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович (серия книг .TXT) 📗
– Уснул? – спрашивает князь.
– Уснул.
– Иди к себе.
Хрисогон уходит. Дворец утихает, только настороженные шаги часовых продолжают будить тишину.
7
С утра следующего дня центр интересов шумного скифского люда переместился из города в его окрестности, где среди пестрых таборов куда привольнее, чем на улицах Неаполя. Благо лето еще не кончилось и степь манила к себе широтою и раздольем.
Скифское ополчение рассыпалось по родовым кочевкам, рассеялось, подобно пчелам, вылетевшим из тесного улья, и сразу перестало быть войском.
Князья собирались в шумные кавалькады и скакали в степь на охоту с беркутами в сопровождении целых отрядов челяди.
Даже дружинники царя и те разбрелись куда-то.
Неаполь сразу опустел.
Палак выглянул заспанными глазами из окна и увидел на площади невообразимую грязь. Среди куч мусора и конского навоза бездомные собаки рвали требуху забитых для пира овец и лошадей. Всюду битые черепки, обглоданные кости, перевернутые вверх дном черные казаны и подозрительного вида пятна, привлекающие рои мух. Воронье с карканьем садилось и взлетало, облепляло черными стаями крыши домов. Мальчишки, одетые в рубище, бросали в ворон и собак палки и что-то отыскивали на земле с визгом и хохотом.
Такая веселая вчера площадь сегодня превратилась в неприличную свалку нечистот.
Чувство досады заставило Палака сморщиться. Он хлопнул в ладоши.
Вошел Раданфир.
– Куда все разбежались?.. Похоже, что город вымер. Ни князей, ни народа не видно.
– Народ разбрелся, отсыпается после вчерашней попойки. Кто в своем городском доме, кто в степи. А князья или со своими бражничают, или на охоту ускакали!
«Как странно, – подумал царь, – съели и выпили все, что было, насорили, нагадили, успели выспаться, а потом отхлынули прочь, словно стая волков от скелета съеденной лошади!»
Однако ему было известно, что скиф считает себя дома лишь тогда, когда он окружен людьми своего рода. Только среди своих он отдыхает, видя свою семью, близких и далеких родичей, чувствуя близость родовых богов. Всего этого он не найдет на пыльных и тесных улицах города. А князья?.. Те еще более рады отбыть в свой табор, где они чувствуют себя царьками. Все они имеют дома в Неаполе, но кто привык к свободному ветру полей, тот неохотно остается в духоте городских жилищ. Разве зимой, когда на степных зимовках так скучно.
Людей можно приковать к городу ремеслами, торговлей, своими мастерскими. Вот когда у каждого князя в городе будет недвижимая собственность, за которую у него душа болит, тогда он не будет смотреть на Неаполь только как на зимовку. А такие, как Гориопиф или ему подобные, не смогут так вольготно держать себя перед царем и при всяком удобном случае откочевывать в степь, чтобы показать свою независимость. Одна беда: не хотят князья ничем заниматься, кроме охоты да веселых пирушек!
– Кто же остался во дворце, кроме тебя?
– Многие здесь. Воевода Ахансак, князь Лимнак, все княжичи, стража!
– Что делают князья?
– Спят под столами… Выпили вчера лишнего.
– От Калака гонцов нет?
– Не было никого.
– Что делает Тойлак со своими?
– Приносили утреннюю жертву Папаю. Сейчас в храме.
Из коридоров доносились мерные шаги стражей, вымученные звуки зевоты во весь рот. Через окна вместе с утренней прохладой врывались взвизгивания мальчишек и карканье ворон. Фыркали и гремели удилами забытые у коновязей лошади.
«Наверно, не кормлены и не поены», – подумал царь.
Обратился к Раданфиру:
– Нужно согнать людей, рабов и очистить площадь от мусора!
– Слушаю, Палак-сай!
На крыльце из-под стола вылез князь Ахансак. Он шлепал губами и тряс головой. Найдя кувшин с вином, жадно приложился к нему.
– У, проклятые! – отмахнулся он от назойливых мух, что облепили его бороду.
Царь завтракал в спаленке. Был рассеян и молчалив. Молчал и Раданфир. Слуги, телохранители, повара, все, кому случилось быть здесь, ходили на носках, говорили шепотом или знаками.
– Многие князья, государь, – нарушил молчание Раданфир, что-то вспомнив, – затевают большое многоборье в праздник Святого меча и, кажется, собираются говорить об этом с тобою…
И опять Палаку показалось странным, что жизнь идет как-то сама собою и он, царь скифский, совсем не является тем центром, вокруг которого она вращается. В чем же состоит его царская власть?.. Ответ на этот вопрос был давно готов: «Царская власть заключается в праве вести все племена и роды на войну!» Да, царь – это тот, кто ведет всех в бой! Царь объединяет племена для защиты их независимости или для нападения на соседей. В этом его главная роль. Были времена, когда цари выбирались на один поход и назывались военными вождями. Значительно позже они стали передавать свою власть и накопленное достояние по наследству. Но и тогда они продолжали оставаться лишь военными предводителями. Для внутренней мирной жизни родовых и племенных объединений цари не нужны. Для этого существовали обычаи, заседали советы стариков, собиралось народное вече, ныне сильно потесненное властью родовых князьков.
«Надо спешить с войною, – думал царь, рассеянно протягивая руку к блюду с накрошенным луком и редькой, – в войне рождается слава царя. Смешон и слаб тот царь, который не ведет победоносных войн. Иданфирс, что воевал с Дарием, Атей, величайший из царей Скифии, погибший в битве с македонцами, Канит, Скилур – все они беспрестанно воевали, создавали и поддерживали военный быт народа, приучали людей жить в постоянных походах, укрепляли свою власть войной. И были правы… Вот сейчас – едва начали поход, взяли без боя город и после ликования распоясались, расползлись, забыли, что объявлена война, а не перекочевка на летние пастбища… Было бы лучше, если бы Неаполь брали с бою, чтобы была пролита кровь врага, а остатки вражеских ратей продолжали собираться где-то в степи. Тогда бы сколоты крепче держали в руках мечи, чаще озирались по сторонам и прислушивались к окрикам царевых воевод».
Чувство оторванности и одиночества охватило душу Палака.
8
К царскому крыльцу подошли люди в ярких кафтанах. Из рукавов неуклюже выставлялись совершенно черные, огрубелые руки. Впереди шел степенный и крепкий старик с закоптелым лицом. Белки глаз со странной отчетливостью выделялись на фоне сплошной копоти, придавая лицу его вид пугающей маски. Он нес перед собою какой-то предмет, завернутый в домашнюю холстину.
За стариком так же чинно шагали четверо высоченных парней, выглядевших не менее удивительно. Желтые и синие кафтаны сидели на них как-то непривычно, топорщились, стесняли движения. Из-под войлочных колпаков свисали прямо на лбы густые патлы нечесаных волос, почти прикрывающие задорные, острые глаза. Лица парней были смуглы, с обилием маслянистого налета и черных угрей. Один уже носил бородку, другой – только намек на усы, а двое были совсем молоды, хотя мало уступали старшим как ростом, так и шириною плеч. Каждый из них нес в руках что-то завернутое в чистый холст.
– Стой! – раздался грубый оклик. – Куда это вы, грязные мужики? Кто вас звал?.. Поворачивайте назад!
Подскочили двое воинов. Один бесцеремонно толкнул в грудь старика.
– Чего толкаешься? – разом закричали парни, широко раскрывая белозубые рты. – Чего родителя в грудь бьешь?.. Своего отца толкай! А то мы тебя сейчас так толкнем, что ты и не встанешь больше!
– Что такое?.. Эй, сюда!
Подошел десятник. Он глядел хмуро после вчерашней попойки и не был расположен к долгим переговорам.
– Эй, старшой, – обратился к нему старик, – доложи царю о нас.
– Доложить царю, чтобы он связать вас велел?.. Это я и без доклада сделаю!
– Не спеши, воин, а то прогадаешь. Иди и доложи царю Палаку, что оружейник Сандак со своими сыновьями пришел поклониться ему от всех мастеров города, благодарить его за освобождение Неаполя от эллинов и от трудов своих сделать ему подарок.
