Дмитрий Донской - Бородин Сергей Петрович (книга регистрации TXT) 📗
Он промолчал. А ей хотелось говорить.
– Дмитрий-то небось радуется.
Он промолчал. Она подумала и подошла к нему:
– Ольг Иванович!
Он поднял к ней голову. Она прижала его к себе, к своему злототканому московскому сарафану.
– Полно тебе, Ольг Иванович! Ведь и тяжелей бывало. А оно даже и хорошо, что так случилось. Чужими руками татарский жар загребем.
– Загребем, да не мы.
– А нам на что?
– Ты что ж, нищего нашего народа не видишь? Не дают стать на ноги. То один, то другой. На чем Рязани расти? Растет Москва, а Рязань отбивается.
Москва торгует, а Рязань их купецкий ларь сторожит. Ежели ж врага не станет и сторож не понадобится, тогда и нас в ларь запрут. Я думаю так, что горько прежнее горе, а нонешнее – вдвое.
– А я инако мню. Надо мириться тебе с Дмитрием. Заодно идти.
Олег вскочил:
– Мне?
Евфросинья сказала настойчиво и упрямо:
– Тебе, тебе, Ольг. Тебе! Он силен. За его спиной и Рязань оправится.
Надо теперь на Москву опираться.
– Этому не бывать! Посмотрим, кто за кем встанет.
– Но на кого ж ты обопрешься?
Олег смолчал. Потом превозмог себя, улыбнулся и обнял ее:
– На тебя обопрусь. Бабушка!
Сын Федор подрос, и Олегу нравилось, что он и Евфросинья еще молоды перед взрослым сыном. Он бы ее не назвал бабушкой, если б она не казалась еще молодой.
Олег вдруг сказал тихо и уверенно:
– Незачем нам опираться. Своих сил довольно есть.
– Тебе виднее.
С ней одной умел он говорить доверчиво. Ни с Титом Козельским, ни с кем из прежних друзей, ни с кем из нынешних так разговаривать он не мог. Евфросинья насупилась:
– А ведь Володя-то Пронский тоже там. Победитель.
Он пожал плечами:
– Стратиг!
И опять она высказала его мысль:
– Без Боброка не поднялась бы эта опара.
– Как я без тебя бы, бабушка!
Олег думал:
"Боброк! Небось Дмитрий без него шагу не сумел бы ступить! Не зря к себе привязал, в родство ввел, на сестре женил! Не женил бы, ежели б упустить не опасался".
– К нам бы его, Боброка! – сказала княгиня.
– За тебя боюсь! Он хоть и сед, а статен!
– Ну тебя, Ольг Иванович! Смеется тоже! Сядь-кось поровней кружево-то мнешь.
Но эти минуты уединения бывали редки. Дом доверху был наполнен людьми – родней, гостельщиками, челядью, воинами. У кого-нибудь всегда находилось дело до князя, до княгини.
День кончался. Надвигалась ночь. А ночь, как ни сторожись, полна мрака, страхов, бедствий, затаившихся во тьме. Ночью кажется всякая беда вблизи. Разве отгородишься от нее прозрачным лепестком пламени у лампады или нежным копьем огня на мягком древке огарка?
Наступает ночь, когда болезни наваливаются на больных, когда счастье до смерти может задушить счастливых, а беда – побежденных.
Глава 17
КОЛОМНА
Звонили на звонницах, ликовали и плакали; служили молебны и пели панихиды. Передовые полки и обозы уже переправлялись через Оку и шли по Коломенской дороге к Москве.
А Кирилл пошел в предместье, проведал коня, стоявшего у хозяина на постоялом дворище, и не спеша побрел вверх по Москве-реке.
Анюта тревожила его, словно должна сейчас прийти, да задержалась.
Немало дней минуло, как он увидел ее в первый раз на торгу, когда пришел из монастыря за солью.
Она стояла тогда, глядя на деревянные товары, расставленные по рогоже. Расписанные ярко, сбитые складно, радовали взор и манили бадейки, чашки, ковши, солоницы. И она стояла среди них – коренастая, белолицая, с темным ртом и глубокими влажными ямками в углах сухого упругого рта.
В ее плечах, в шее, в ее быстрой руке удивила его стремительная звериная сила. И эту силу он угадал по темному пушку на скулах.
"Горяча любить!"
Он остановился около, но она не обернулась – что ей за дело до чернеца.
Он стоял около.
– Аль помочь выбирать?
– Сама справлюсь.
– Ох, ендова красна.
– Мне медов не варить.
– Отчего ж?
– Некого поить.
– Сама пей.
– Одной скушно.
– Ну, меня позови.
– Чернецам грех.
– Я не боюсь.
– Не льстись. Не такая.
Он пошел за ней и между возов сена, в густом летнем запахе, схватил ее за руку:
– Ну позови, что ль!
Она не отняла руки и еще сильней его раздразнила взволнованным женским шепотом, где смешались тоска, и веселье, и жалость. Озираясь, чтоб не приметили их, она сказала:
– Ну что тебе? Зачем позову?
– Погреться.
– Мне-то, вдовой, тож зябко.
– Так чего ж?
– Да с чего я с тобой пойду! Чернец ведь!
– Позовешь – рясу отдам тебе на сарафан.
– Грех!
– Обдарю!
– Даров не хватит.
– А приняла б?
– Сперва поглядела б.
– Что хочешь дам!
Она вырвала горячую руку и впервые взглянула ему в глаза.
– Уйди, чернец. Сама боюсь. Уйди.
И быстро вернулась в толкотню рынка. Он сразу ее потерял, словно растаяла в толпе, – там мелькнул платок, схожий с ее платком; там плечи, подобные ее плечам; мелькнула рука, с такими, как у нее, пальцами. Словно в ней одной собран был весь народ и вдруг распался на части, а он ищет ее одну!
– Тут чернявая баба стояла, не видал?
– Анюта-то?
– Она.
– Видно, домой пошла. Чего ей тут делать?
– А ты знаешь ее?
– А кого ж у себя в городе я не знаю? Не чужой ведь!
– И меня знаешь?
– Што ж, ты первый раз, что ль, из Голутвина сюда пришел? Кириллой те звать. Каждый рынок небось тут бога славишь.
– Да я нонче за солью.
– А чернец и соль берет – божье дело деет. На братью ведь.
– Истинно.
– Ну, купи чего-нибудь.
– Не осуди – не заказано.
– Ну, так не засть товар от людей.
– Прости, добрый человек.
– Бог те простит.
Но имя ее было узнано. Кирилл уходил и думал:
"Право, она поддалась бы, не будь я чернецом. Греха опасается. А любовь нешь грех?"
Ее доверчивый шепот он унес в монастырь, и долго нигде она ему не попадалась.
Однажды он раным-рано добрался до перевозчика, чтобы на заре поспеть к рынку.
Ему показалось, что берегом вверх по реке идет женщина. Он пошел следом, взволнованный знакомой ее повадкой. Она уходила все дальше.
Все гуще становился ольшняк.
Анюта вошла в заросль, и он, подкравшись, увидел: она стоит у воды и развязывает повойник.
Развязала густые волосы, и широкими свитками они опустились ей на спину. Быстро сбросила сарафан и осталась в холщовой, расшитой по подолу исподнице.
Ее ноги, плотные и смуглые, топтались в траве, словно ей не терпелось сбежать в воду.
Сердце его замерло, и дыхание ссохлось, когда, быстро через голову скинув рубаху, она осталась среди ветвей, чуть прикрытая лишь тенью листьев. Она сложила руки и пощекотала себя под мышками, пробуя ногой воду. И прыгнула в реку; быстро, как золотистая рыба, мелькнула ее рука, мелькнула снова, и она поплыла не спеша, спокойно.
Струи сопротивлялись ей, она преодолевала их, они перекатывались через нее; легкими движениями крепкого тела Анюта боролась с ними легко и ласково. Они упрямо настаивали, а она беззаботно сопротивлялась им.
Потом повернула и сильными взмахами быстро, словно от погони, поплыла к берегу; вышла и остановилась над водой отжать волосы.
Река в этот час была безлюдна.
Кирилл, затаясь, следил, как она вытерлась, как, закинув за голову руки, принялась заплетать волосы, и тогда выступил из кустов. Она застыла как каменная, глядя на него из-под нахмуренных бровей.
Он наступил на ее белье и тихо сказал:
– Анюта!
Она вскрикнула и кинулась прочь.
Ее голое тело в тени деревьев засверкало как быстрый ручей. Ветви ловили ее за волосы. Сучья подвертывались под ноги. Он настиг и схватил ее плечи. Сразу его охватил женский запах, схожий с запахом сена. И руки ее хрустнули в его руках.
– Анюта!
Так началась их любовь.
