Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович (электронная книга txt) 📗
— Я согласен с вами, Петр Иванович, — отозвался канцлер. — Но ее еще надо сначала завоевать. Кенигсберг-то орешек будет покрепче, чем Мемель или Тильзит.
— А ты, Иван? — обернулся Шувалов к младшему брату.
— Я всегда как и ты, Петя. Александр, думаю, тоже «за».
— Саша, ты как?
— Как и вы, конечно, — отвечал Александр Шувалов.
— А чего куксишься? Все не можешь Апраксина забыть?
— Обидно, Петя. Что просила государыня поспрошать у него, не успел. Если б я его на дыбу взнял альбо кнутом бил, тогда бы понятно. А то пальцем не тронул, даже не грозил, а он брык, и готов.
— Стало, чуял за собой вину.
— Поди теперь узнай, може, напротив, невинен был.
Ныне братья Шуваловы в самом фаворе, и Конференция, в сущности, вся в их руках, несмотря на то что Воронцов канцлером считается. Как решат Шуваловы, так и будет. Вот и решили: Кенигсберг брать немедленно.
Отговорки Фермора — отложить дело до весны — никого не убедили.
— Вилим Вилимович, это не только наше желание, — сказал под конец Петр Шувалов. — Это приказ государыни. Союзники-то над нами посмеиваются: мол, Левальда разбили, а сами бежать. Так что давай добывай ключи от Кенигсберга.
И время на знакомство «с состоянием дел» Фермору не дали. В самые декабрьские морозы, когда обычно армии отсиживались на зимних квартирах, русская армия отправилась исправлять ошибку предыдущего командующего. Новый год встречали на марше. В день делали до 20 верст перехода. Чтоб больные не задерживали движение, Фермор приказал группами оставлять их в деревнях, что не нравилось солдатам, не привыкшим бросать товарищей в беде. На доходившие до него жалобы командующий отвечал:
— Выздоровеют, догонят. Я не могу из-за них замедлять движение армии.
Вскоре по вступлении в Пруссию к нему доставили пленного ландмилиционера. Из его показаний стало ясно, что Левальд ушел из Пруссии, оставив для защиты ее небольшие отряды ландмилиции из местных жителей. Но как могли они противостоять армии, как правило необученные и плохо вооруженные?
Поговорив с пленным, Фермор опустил его, наказав:
— Ступай к своим и скажи: мы идем к вам с миром, не со злом. И поэтому я не советую поднимать против нас оружие.
Приводили еще нескольких пленных, и главнокомандующий, поговорив с ними, отпускал их, снабжая иных хлебом на дорогу, чем немало дивил солдат:
— Ну с этим мы повоюем. Чужие ему любее.
Но у Фермора была твердая убежденность:
— Съевший наш хлеб не поднимет на нас оружие.
А когда он отпускал группу Румянцева на Тильзит, наказывал молодому генералу:
— Постарайтесь, Петр Александрович, без стрельбы и штурма. Очень прошу вас. Заняв город, не вздумайте вмешиваться в городское управление. Кто был во главе, тот пусть и остается. Только пусть все присягнут на верность нашей государыне.
— И все? — удивлялся Румянцев.
— И все, Петр Александрович. Мы с мирным населением не воюем. Кто из ваших подчиненных нарушит это, устройте тому публичную порку, принародно объявив его вину. За тяжкие преступления кригсрехт и немедленное исполнение приговора.
Сам Фермор со своим штабом двигался на Кенигсберг с дивизией Салтыкова. Верст за пять до города встретила русских представительная делегация. Как оказалось, это были самые уважаемые люди Кенигсберга во главе с председателем магистрата. Их доставили к Фермору.
— О-о, ваше превосходительство, — обратился к нему глава делегации, — наш город не хочет войны и крови.
— Я полностью разделяю мнение вашего города.
— Мы готовы принять вас как почетных гостей, с музыкой и колокольным звоном, ваше высокопревосходительство.
— Благодарю вас, господа, — отвечал Фермор. — Вы мне можете ответить, где сейчас Левальд?
— Он давно покинул Кенигсберг, увел с собой остатки войск и увез всю казну города.
— Мы входим к вам, господа, не как гости, а как победители королевского войска. Мы оставляем чиновников всех рангов на своих местах, как это было при короле, мы не станем вмешиваться в вашу хозяйственную и судебную жизнь, в вашу торговлю, но все вы должны будете присягнуть в верности нашей императрице и впредь исполнять указы и установления ее правительства.
— Мы согласны, ваше высокопревосходительство. В какой день вы хотите вступить в город?
— Завтра, одиннадцатого января. А присягу начнем принимать тринадцатого января.
Делегаты многозначительно запереглядывались, закивали головами. Увидев удивление на лице Фермора, глава магистрата объяснил, улыбаясь:
— Это мы, ваше превосходительство, оттого, что именно на тринадцатое падает день рождения короля Фридриха Второго.
— Вот и прекрасно. Фридрих в Берлине будет отмечать свой день рождения, а его бывшая Восточная Пруссия свой переход под высокую руку ее величества Елизаветы Петровны.
Вечером готовясь к торжественному вступлению в Кенигсберг, Фермор сказал Салтыкову:
— Ну как вы находите начало нашей кампании, Петр Семенович? Румянцев пятого взял Тильзит, мы завтра берем Кенигсберг.
— Я б не назвал это началом, Вилим Вилимович. Это скорее окончание кампании, начатой покойным Апраксиным.
— Пожалуй, вы правы. Но ведь он же не захотел идти на Кенигсберг?
— Возможно, и он. Но, насколько мне известно, против этого был военный совет, в котором и вы принимали участие.
— Да, было, — вздохнул Фермор. — Но положение в самом деле было тяжелое. Выдержали сильнейшую битву, потеряли двух генералов, много рядовых, провиант на исходе. Что было делать? Голосовали единогласно за отход. Не я один, все.
— Голосовали все, а к ответу потянули его одного.
— Что делать, Петр Семенович, у армии не десять голов — одна. Ей и плаха, а если повезет, и слава.
— В этом я вполне с вами согласен, Вилим Вилимович. Просто я хотел сказать, что в столь победоносном походе нашем есть заслуга Степана Федоровича, царство ему небесное.
— Есть, есть. Разве ж я спорю?
Еще В темноте прибыла из Кенигсберга золоченая карета на полозьях, запряженная шестерней. Она предназначалась командующему для торжественного въезда в город.
Русские входили в Кенигсберг под музыку военного оркестра и колокольный звон. Жители толпились на тротуарах, заполняли балконы, с которых свешивались белые флаги, как знак покорности перед победителями.
Вездесущие мальчишки глазели с крыш и с веток оголенных деревьев, восторженно перекликаясь меж собой. На лицах взрослых восторга не читалось, но лишь настороженность с заискивающими улыбками.
Карета главнокомандующего проехала до магистрата и остановилась. Из нее вылез грузный Фермор в подбитой мехом епанче и стал подниматься на широкое крыльцо. Наверху его уже ждал председатель магистрата с ключом от города. Ключ лежал на бархатной подушечке.
Фермор взял его, поднял над собой, дабы показать своим спутникам, и положил в карман.
В тот же день с реляцией о взятии Кенигсберга и с ключом от него помчался в Петербург гонец в сопровождении пяти гусаров для охраны.
Государыня изволила подержать этот ключ в руках и, обернувшись к Воронцову, сказала:
— За сию славную викторию, Михаил Илларионович, заготовьте указ о назначении графа Фермера губернатором нашей новой провинции — Восточной Пруссии.
— Слушаюсь, ваше величество.
— И соберите Конференцию для выработки дальнейших действий нашей армии. Я считаю, наступило время для соединения ее с австрийской армией, чтобы покончить наконец с прусским забиякой.
Конференция, собравшаяся у Воронцова, постановила: армии Фермора идти в Померанию, дивизии Броуна на Бранденбург, Штофельну — на Мариенферден, Обсервационному корпусу действовать в Силезии.
Ничего не скажешь, из Петербурга война виделась почти как игра в шахматы, всякой фигуре — то бишь дивизии — предназначалось лучшее применение в движении к грядущей безусловной победе. Порукой тому был ключ от столицы Восточной Пруссии — Кенигсберга, поблескивавший позолотой на столе перед членами Конференции.
