Книга царств - Люфанов Евгений Дмитриевич (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗
Оказавшись неожиданно для самого себя островитянином, он на вынужденном досуге думал о военном союзе со Швецией, уверенный, что она не упустит случая отомстить России за все военные обиды, понесенные в минувшей затяжной войне, и в то же время восхищался примененными Петром I редутами на полях Полтавской битвы. Вот бы и ему, Морицу, построить бы на этом острове свои редуты и не подпускать к ним Меншикова.
Мечтая о военной стычке, относясь к жизни со стойким легкомыслием, играя одинаково азартно как в любовь, так и в войну, – все это было для него привычным, – он покорял сердца модных красавиц Парижа, Вены, Дрездена, Варшавы и с успехом обнажал шпагу, сражаясь со шведами, испанцами и турками. И была еще у Морица уверенность, что неудача с получением курляндской герцогской короны скоро им забудется, уступая время и место новым приключениям.
Воспользовавшись скандальным случаем в митавском замке, Меншиков уговаривал Анну согласиться с тем, чтобы он стал курляндским герцогом, и Анна, оставив прежнее намерение, согласилась, понеже во владении своих деревень она, герцогиня, надеялась быть вполне спокойной.
– Хорошо. Пусть будет так.
И все же Меншиков велел генералу Бону вступить с несколькими воинскими частями в Митаву, чтобы силой заставить сейм избрать герцогом его, светлейшего князя, но прибыл нарочный с бумагою из Петербурга, а в той бумаге Екатерина повелевала Меншикову прекратить все притязания, ибо это могло вовлечь Россию в войну с Польшей. Введение в Митаву войск могло быть в Польше истолковано как разрыв мира с нею. Меншиков вынужден был все свои замыслы оставить и возвратиться в Петербург.
Бесславно кончилась и затея графа Морица. Генерал Лесси отправился на остров для переговоров и объявил, чтоб Мориц незамедлительно покинул Курляндию, где властвовать ему не разрешит Россия. Мориц собрался и поспешил уехать в одни сутки, хотя ему предоставлялось четыре дня.
X
Раздосадованный своей неудачей в Курляндии, Меншиков по возвращении в Петербург намеревался отдохнуть от пережитых треволнений, но в первые же дни его взволновали дела, творящиеся в Верховном тайном совете. Его, меншиковское, место занимал герцог голштинский, и никто из верховников даже не пытался отвадить его.
Из всех правителей только вице-канцлер Остерман знал немецкий язык, но довольно часто случалось, что он хворал, не присутствовал на заседаниях, и тогда из-за незнания языка очень трудно было голштинскому герцогу договариваться о чем-либо с господами верховниками. В помощь толмачом-переводчиком был определен молодой князь Иван Долгорукий, хорошо знавший немецкий язык. Дан был ему чин камер-юнкера и велено быть при голштинском герцоге, переводить ему слова верховников с русского языка на немецкий, а сказанное голштинцем – на русский. Сама императрица Екатерина больше не утруждала себя ведением скучных государственных дел. После смерти царя Петра весь прошедший год ее царствования проходил под главенством светлейшего. Он продолжал находиться в тесных, дружеских отношениях с Екатериной, которую когда-то уступил своему государю, а потом их продолжало связывать опасение за свою судьбу, и они сообща принимали неотложные меры для утверждения своего дальнейшего благополучия, а из этого проистекали взаимные обязательства. Благодарный Меншиков относился к ней с неизменным почтением и старался возвышать ее, а она поддерживала его, когда он пошатывался. Но вот стоило старому другу отлучиться в Курляндию, как перевес оказался на стороне голштинского чужака, коему императрица готова была передоверить все.
Ввиду порабощений разными пришельцами-еретиками, немцами да голштинцами русского православного народа, ввиду этого наплыва новой татарщины только теперь не с востока, а с запада, разве не имел права вопиять народ: «Пришельцев иноверных языков щедро и благоутробно за сыновление себе восприяли и всеми благами их наградили, а своих сынов бедных, бьючи на правежах, и с податей тяжких голодом поморили, до основания всех разорили и отечество наше пресловущие грады и драгие винограды, рекши святые церкви, опустошили, и что иное рещи и писания неудобно извести, удобнее устам своим огради положить, но вельми сердце болит, видя опустошение и люд в бедах изъязвлен нестерпимыми язвами».
И кто сих голштинцев сюда занес?.. Умные люди говорили, что иноземные правители преобразованную Петром I Россию в торговую лавку, а то даже – в вертеп разбойников превратили.
Ох, годы, годы… Идут они и приближают нас… К чему приближают?.. Екатерина сознавала, что была уже далека от идеалов женской красоты. Потускнели и припухли когда-то живо искрящиеся глаза, отяжелела походка, а большого и рыхлого бюста, которым она в минувшем году налегла и придавила лицо Петра, затруднив и прервав навсегда его дыхание, – теперь всего этого потучневшего ее вида было явно недостаточно, чтобы слыть женским совершенством.
Но она была императрицей, хозяйкой всей русской земли, хотя и выказывала себя совершенно неспособной заниматься таким большим государственным хозяйством, выпавшим ей теперь. Оно совсем не походило на то, в котором она – молодая, здоровая, сильная Катеринка-Катя – блистала в те дни и стирала белье своего сиятельного любовника князя Меншикова или когда потом потрафляла царственному хозяину, стараясь готовить ему еду по не очень-то прихотливому вкусу.
Светлейший князь хотел сохранить свое влияние на все дела и на все бессрочное будущее. Казалось бы, все обстояло именно так, как тому и быть должно. Рядовые гвардейских полков, даже те, что были из княжеских фамилий, несли службу одинаково, и в драгунском полку фельдмаршала князя Меншикова служило рядовыми одних княжеских сыновей более трехсот человек. Но и в карауле к герцогу голштинскому вместе с другими солдатами стояли князья Голицыны. Выходило так, что Меншиков и герцог были как бы уравнены, а вскоре после того герцог стал открыто выказывать себя противником главенства Меншикова. На правах члена царской семьи считал вполне законным оттеснить светлейшего и самому занять первое место в управлении государством. Он становился самым доверенным советником своей самодержавной тещи, и, к тому же, «ночная кукушка» могла всех перекуковать, а герцог находил гораздо более удобным и приятным для себя проводить дневные и ночные часы в покоях императрицы. На тех же родственных правах решил он проявить заботу о заневестившейся свояченице Елисавете, наметив ей в женихи своего двоюродного брата титулярного епископа Любского, и тот явился на смотрины невесты в Петербург.
Увидел епископ красавицу Елисавету и обомлел. Написал матери невесты, императрице, письмо с изложением своих неудержимо воспылавших чувств. Дух у него захватывало при мысли об Елисавете, и он заверял будущую тещу, что «несравненные добродетели и высокие дарования прекраснейшей принцессы в моем сердце почитаю и которые далее утаить мне невозможно».
А Карл-Фридрих, герцог голштинский, все на тех же родственных основах добивался, чтобы ему отдали в управление Военную коллегию и сделали главнокомандующим над российским войском.
Не проявив никаких воинских способностей, хотел получить звание генералиссимуса. Екатерина принимала его притязания за шутку и от души смеялась над озорством своего зятя, однако кое в чем тот все же преуспел. В отсутствие Меншикова, находившегося в Курляндии, был подписан Екатериной указ против распоряжений, имевших силу закона, что светлейший князь присвоил себе. И герцог торжествовал. Он просил о возвращении из ссылки врага Меншикова бывшего вице-канцлера Шафирова, и тот был возвращен.
Екатерина очень милостиво встретила его, вспоминала Прутский поход и хлопоты Шафирова по заключению мира с турками. Приказала вернуть ему баронское звание и отобранную при аресте шпагу, но ее долго не могли найти. Тогда Екатерина велела взять из своего кабинета золотую шпагу Петра I, и, по ее приказанию, генерал Бутурлин вручил шпагу Шафирову. В ознаменование столь приятного события выпили по бокалу крепкого венгерского.
