Король-крестоносец - Коссак Зофья (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Поэт, восхитительно передавая чувства умелым своим голосом, вел песнь все дальше:
«…Бесстрашный рыцарь, подвигов наделав, – сняв головы у двух драконов, распотрошивши сотню супостатов, зычно прокричав в ста двадцати славнейших городах, что нет прекрасней Трипольской княгини, – итак, наделав подвигов, бесстрашный рыцарь облекся в пламенного цвета одежды и молвил такое слово своему оруженосцу:
– Мню, пора пришла явиться на очи к моей прекрасной даме, – ибо столько лет любивший верно рыцарь не зрел еще ни разу лика дамы сердца, а знал прекрасную лишь по рассказам, услышанным от пилигримов, что побывали во Святой земле.
– Вы верно мните, благородный рыцарь, – учтиво отвечал оруженосец.
И вот взошел влюбленный рыцарь на корабль. И все дивились, что без участия рулевого корабль в далекий Триполи поплыл, подгоняемый ветрами, столь охотно любви идущими на помощь. Вслед кораблю дельфины свершали свои резвые прыжки – всем ведомо, природа веселится, греясь у пламени великой страсти.
Достигнув суши, рыцарь в Триполи пошел, но в град войти не смел, у стен остановился, ибо жарче его одежды яркой в нем разгорелось сердце, и он слова такие сказал оруженосцу:
– Нет, не дерзну я предстать пред ликом дамы. Иди к ней ты, оповести, что тут я, и выпроси мне в дар кусочек малый от головной повязки.
Ушел оруженосец, а де Блэа у стен на землю опустился, дабы ждать. От нетерпения сердце в нем стучало сильнее, чем о наковальню молот. Мимо проходили горожане и такую речь с ним повели:
– Кто ты, чужестранец? Уж не пилигрим ли? И что за стук исходит от тебя?
И отвечал им рыцарь:
– Да, пилигрим я, пилигрим великой страсти, а стуком, что услышан вами, стучится сердце, пораженное любовью.
– Кого ж ты любишь?
– Ту, что всех прекрасней, всех целомудренней, всех неприступней.
– Ты говоришь о нашей госпоже: все знают, нет никого ее на свете краше.
Рыцарь, от счастья побледневши, попросил:
– Так расскажите же о ней скорее!
Они сказали так:
– Ладони ее белей слоновой кости, румянец ярче утренней зари, по добродетелям же хоть бери на небо – великодушна, благостна, стыдливостью надежнее ограждена, чем башней крепкой…
Рыцарь в сладостном томленьи слушал. Лежал под стенами и грезам предавался, но тут оруженосец прибегает и, за рукав его схвативши, молвит:
– Вставайте, благородный рыцарь! Грядет! Сама грядет к вам ваша дама сердца!
Но рыцарь сил не мог собрать, дабы подняться, лишь для гляденья веки ослабевшие возвел и смотрит…
…Грядет, грядет… В окружении дам придворных. Нет, не грядет, плывет, как лебедь белая. Мраморное чело сияет под повязкой, словно месяц. Очи горды, но милостив их взор. О, краса! Непревзойденная! Волшебней грез поэта!…
Прекраснейшая подошла, склонилась к рыцарю и на челе его сладчайший поцелуй запечатлеть изволила…
Но что это? Как холодно высокое чело… как неподвижен лик…
Бесстрашный рыцарь мертв… Усоп от…»
Певец испуганно прервался в середине фразы, ибо в комнате послышалось весьма звучное фырканье: принцесса Изабелла, пихая в рот тонкий льняной платочек, напрасно силилась удержаться от смеха. Сибилла взглянула на нее и тоже фыркнула. Вслед за ними зафыркали и прочие слушательницы. Комната огласилась заразительным молодым смехом. Смеялись все, даже тучноватая ленивая Марфа.
Поэт побагровел.
– В чем дело, ваши светлости? Что случилось?
Ответить ему никто не смог, ибо перепуганное лицо гостя вызвало новый приступ веселья; дамы тряслись от хохота, точно безумные.
Певец в отчаянии отбросил виолу и, заломив руки, выскочил вон.
– …Усоп… от поцелуя!… – заливалась неудержимым смехом Сибилла.
Агнесса де Куртене, слушавшая пение из соседней комнаты, высунула из двери голову и укоризненно произнесла, глядя на Изабеллу:
– Зря вы его на смех подняли. Теперь Бог весть чего про вас наплетет. С рифмоплетами лучше поосторожнее…
– Матушка! – крикнула Сибилла. – Да разве можно удержаться от смеха, когда нашу славную бабку Годерну величают неприступной башней?
– «По добродетелям же хоть бери на небо!» Ха-ха-ха!
Невольно поддавшись общему веселью, Агнесса со смехом заметила:
– Только на небе ее не хватало! Покуролесила княгиня Трипольская вволю… Как, впрочем, и все ее сестрицы, кроме, разве что, Иветты… А этого самого рыцаря де Блэа Раймунд II приказал потихоньку убрать от греха подальше…
– Многих же пришлось ему убрать от греха подальше!
– Этот был самый опасный, стихи кропал и мог ославить на всю Европу… А теперь угомонитесь наконец, ребенок заснуть не может.
Агнесса удалилась, затворив за собой дверь. Тут в комнату вошел улыбающийся, как всегда, Ренальд из Сидона, стараниями которого был отыскан и приведен во дворец злополучный певец. Ренальд, правда, ожидал иного действия высокого искусства, но радовался от души, что повеселил скучающих дам.
– Нынешнего дня бедняге не пережить, – уверял он. – Слезно жаловался, что никогда еще не претерпевал такого позора. Обычно, слушая его, благородные дамы плачут, а то и в обморок падают от волнения…
– Мы тоже плакали, только от смеха. Неужели в Европе дамы все еще так чувствительны?
Ренальд, задумчиво погладив бороду, ответил:
– Сомневаюсь. Люди везде одинаковы, и кровь у всех одинаково красная… Думаю, дело тут вовсе не в дамах, а в мужчинах: они стараются воспитывать своих жен на высоких образцах добродетели.
– Ничего себе образцы добродетели!… А что вы нам приготовили на завтра? Вы же обещали развлекать нас до тех пор, пока рыцари не вернутся из похода!
– Обещал и ума не приложу, как я выкручусь, если Имад аль-Дин окажет упорное сопротивление. Но на завтра развлечение уже готово: я вам раздобыл старичка невиданного возраста. Сто шесть годков, каково?
– Это и вправду нечто новенькое! Сто шесть? А где вы его достали?
– Вы все его хорошо знаете, благородные дамы. Седой как лунь, борода до пояса, во время торжественных процессий выступает вслед за патриархом, несет меч…
– Меч Готфрида Бульонского! Старик вроде бы его оруженосец… Только говорят, будто он – ряженый, будто держат его специально для шествий…
– Сей недостойный слух пущен в обращение мною, но это клевета. Нынче я самолично убедился, что старик не ряженый, а самый настоящий. Ему действительно сто шесть лет, и он служил оруженосцем у первого нашего короля Готфрида. Зовут его Робер де Корбье. Завтра я его доставлю во дворец. Старичок еще довольно резв, память не угасла, можно послушать.
– А послезавтра?
Ренальд глубоко вздохнул.
– Пока не знаю, но если не осенит меня какая-нибудь блистательная мысль, усопну от стыда, не всем же, как рыцарю де Блэа, умирать от счастья. Позвольте откланяться, дорогие дамы!
Память у Робера Корбье и вправду не угасла. Как это нередко бывает со старыми людьми, близкие события он забывал и путал, зато давние воспоминания, отлившиеся в яркие картины, хранились в душе неповрежденными.
Усаженный в мягкое кресло и напоенный вином, он с любопытством поглядывал на окружавших его дам и с придурковатым лукавством ухмылялся.
Дамы… В последний раз он прикасался к женщине лет этак пятьдесят назад… Странные создания…
– Расскажите нам, как вы брали Иерусалим, – уговаривал его Ренальд.
– Да что там рассказывать, благородный рыцарь? Давно уж все записано в книги. Ученые люди много чего понаписали, каноник д'Агилер и каноник Фуше де Шартр… Его преосвященство архиепископ Тирский Вильгельм тоже меня не раз призывал и выспрашивал, а потом заносил мои слова в книгу…
– То, что в книгах написано, мы знаем. Но всегда интересно послушать человека, видевшего все собственными глазами… Расскажите про штурм.
– Да… штурм… Жарища тогда стояла невыносимая, прямо пекло. Тут летом всегда так, но мы-то поначалу без привычки были. И в воде испытывали большой недостаток… Платили по два динара за кварту, точно помню… Ну и вот, ходили мы вкруг стен с молитвами да с крестом, а магометане на тех стенах верещали и всячески на наш крест паскудили… И такое нас разбирало зло, такая лютость, что каждый готов был эти стены зубами грызть и драть ногтями, лишь бы ухватить поганцев… На другой же день пошли на штурм… Одну из трех самых больших башен захватил государь наш Готфрид с братом своим. При них был и я, а еще принцесса из Бургундии со своим мужем, датским принцем…
