Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич (чтение книг .TXT) 📗
Цаго удивлялась, как это Ваче не тянет на волю: в лес, в ущелье, к реке, собирать ежевику или кизил. Его занятие было непонятно ей, пока однажды через его плечо не взглянула она на разрисованную страницу. То, что она увидела, так поразило ее, что она схватила книгу из-под рук Ваче, прижала ее к себе и выскочила на улицу. Сбежались дети. Цаго листала перед ними страницу за страницей, дети тянулись к ярким красивым картинкам, но Цаго никому не дала дотронуться до книги. Она снова прижала книгу к груди и теперь уж тихо вернулась в дом и положила книгу на место.
С этого дня сверстница стала смотреть на Ваче с особенным уважением, но, что самое главное, и у нее изменился нрав. Она подолгу приглядывалась к работе Ваче, а потом выпросила у матери шелковой материи и принялась вышивать.
Усидчивости и терпения не было у нее. Вдруг она оставляла вышивание и бралась за чонгури, ударяла по струнам, заводила негромкую песню:
Ваче начинал вторить, не поднимая головы и не оставляя работы. Даже Павлиа подпевал:
Но и песня надоедала Цаго. Она откладывала чонгури и убегала в поле, туда, где просторно, где гуляет веселый ветерок.
Однажды, откладывая рукоделие, девушка обмолвилась:
– Надоело вышивать бабочек и птичек! – и, как показалось Ваче, лукаво посмотрела в его сторону.
В тот же день Ваче взял у матери косынку и стал на ней рисовать. Он как раз заканчивал рисунок на косынке, когда к воротам дома подъехал всадник. Мать встретила незнакомца как полагается, пригласила в дом. Навстречу гостю уж бежал радостный Ваче. Он, взглянув в окно, увидел, что к столбу привязывает лошадь не кто-нибудь, но сам его учитель Деметре Икалтоели. Увидел и бросился навстречу.
Велика была радость от встречи с учителем, но еще больше обрадовался Ваче, когда узнал, зачем приехал нежданный гость. Оказывается, Деметре ехал расписывать Гударехский дворец и приглашал Ваче в помощники.
Мать колебалась недолго. Она понимала, что ее сын тянется к искусству и что быть помощником у Деметро для него большая радость. Да и Гударехи не так уж далеко. Она благословила сына в дорогу и стала собирать его вещи.
Утром, когда гость еще спал, Ваче успел сбегать к Цаго. Во-первых, он рассказал Павлиа о своей неожиданной радости, а во-вторых, оставил для Цаго разрисованную косынку. Павлиа развернул подарок. На косынке была нарисована тонким контуром для вышивания улыбающаяся, счастливая девочка Цаго. Головку ее художник увенчал полевыми цветами. Цветы покрывали и плечи, и всю фигуру Цаго, руки же ее почему-то были воздеты влево. Павлиа догадался: это Ваче повторил на косынке ту самую фреску со стены Бетанийского храма, которую сотворил Деметре. Разница была лишь в том, что вместо царственного лика Тамар Ваче нарисовал личико Цаго, а вместо драгоценных камней и короны возложил на голову полевые цветы.
Еще один поворот, и дорога, распрямившись, вонзилась в тбилисские теснины. Можно только догадаться, что точечка на дороге – наши путники. Но думы Ваче с ними, вблизи них, как будто стоит протянуть руку – и дотронешься до Павлиа или до Цаго. Думы у Ваче длинные, как эта дорога, и так же вьются они кругами, возвращаясь все к одному и тому же месту.
На исходе второго года Ваче возвратился из Гударехи. Икалтоели расписал и этот дворец и теперь отправлялся в далекую страну, к берегам Ванского озера. Его приглашал хлатский мелик Ашраф для росписи храма почитаемой хлатцами грузинской царевны Тамты.
Мастер еще больше привязался к Ваче и полюбил его. Он сделал талантливого юношу своим первым помощником и думать не хотел, чтобы отправиться в Хлат без него.
Неожиданно запротестовала мать: за тридевять земель, единственного сына? Нет, он должен закрыть мне глаза, когда я умру.
Деметре согласился ждать неделю. За это время Ваче с матерью должны все обдумать и решить. От такого счастья не отказываются не подумав.
Ваче для себя давно все решил. Не только в Хлат, на край света готов он был идти за мастером, только бы смотреть, как тот пишет, только бы учиться у него, только бы слушать его советы и наставления.
Но в дело вмешались иные силы. Настала минута, когда после двухлетней разлуки Ваче пришел в дом Павлиа. Книжник так увлекся своей работой, что не услышал шагов постороннего человека. Только когда тень Ваче упала на рукопись, Павлиа поднял голову и вдруг подпрыгнул на своем сидении, как мяч.
– Ваче, мой Ваче! Как ты вырос и как возмужал. Смотри-ка, усы, украшение настоящего мужчины!
Ваче между тем опустился на колени около Павлиа, и они обнялись.
На стене, над рабочим креслом Павлиа висела косынка, которую Цаго успела вышить. Ваче улыбнулся наивности и робости своего рисунка. Два года прошли недаром: юноша вступил в пору зрелого мастерства.
На шум, на восторженные возгласы Павлиа вошла и сама Цаго. Ваче поднялся с колен и хотел шагнуть к своей сверстнице навстречу, но не двинулся с места, ноги онемели и перестали слушаться. Хотел выговорить «здравствуй», но язык отказался повиноваться. Глаза, может, и сказали бы что-нибудь, но веки сами собой опустились вниз, и взгляд оказался потупленным.
На пороге стояла Цаго, но не та девочка-вострушка, бегавшая за ежевикой и кизилом и подтрунивавшая над усердием Ваче.
Перед ним стояла красавица, развившаяся, расцветшая девушка, еще более прекрасная в своей застенчивой, юной чистоте. Она тоже смутилась и не могла ни сдвинуться с места, ни выговорить слова, тоже застеснялась и опустила глаза.
– Цаго, что же ты стоишь на пороге, разве не видишь, вернулся Ваче! Ну-ка, иди сюда.
Калека схватил Цаго за руку, притянул к себе и чуть не силой вложил руку девушки в руку Ваче.
– Здоровайтесь же в конце концов, что вы стоите, как будто вас поразило громом!
На другой день рано утром Ваче снова был в доме Павлиа. И мать поняла: то, что не могли сделать ее слова, ее уговоры, сделал один безмолвный взгляд девушки-соседки. Теперь ее сын никуда не отлучится из дома.
Цаго первая взяла себя в руки. Она встретила Ваче как ни в чем не бывало. Как будто не прошло два года, не пробились усы у Ваче, не развернулись вширь его плечи, как будто не прибавилось статности у нее самой, не поднялась ее грудь, как будто эти два года не принесли ему и ей каких-то смутных и необъяснимых желаний.
Она держала себя с Ваче по-прежнему беззаботно и весело, и лишь во взгляде девушки Ваче подмечал нечто такое, чего раньше не было. Непонятная ранняя печаль подкралась к Цаго, эта печаль по-новому заставила светиться большие красивые глаза девушки и делала ее еще прекраснее.
Ваче заметил также, что Цаго не расстается с небольшой книжицей, всюду носит ее с собой, иногда раскрывает и, забывая обо всем на свете, твердит про себя стихи. Однажды он попросил, и Цаго прочитала ему одно стихотворение. Она читала нараспев, словно пела песню, и Ваче остолбенел. В первое время Ваче подумал, что Цаго смеется над ним, что она догадалась о его мыслях и чувствах и решила ему же их высказать вслух, потому что то, что она читала, – были мысли и чувства Ваче. Цаго пропела и второе стихотворение.
– Откуда он узнал! – про себя, но так, чтоб слышала Цаго, пробормотал юноша. – Откуда ему стало известно, что я думаю и переживаю, о чем мечтаю и день и ночь?!
Цаго расхохоталась. Еще больше смутился юноша. Он вырвал из ее рук книгу и жадно начал читать. Девушка не обиделась на эту грубость, она подошла и села рядом.
– Знаешь, кто сочинил эти стихи?
– Откуда мне знать?
– Их написал придворный поэт Торели, Турман Торели.
