Спиридов был — Нептун - Фирсов Иван Иванович (книги читать бесплатно без регистрации полные TXT) 📗

Когда Голицын принес «Кондиции», Анна попросту порвала их, о чем в протоколе Верховного тайного совета 25 февраля 1730 года появилась краткая запись: «И те пункты ее величество при всем народе изволила, приняв, изодрать».

В зале воцарилась тишина, понурили головы «верховники», за исключением Остермана и Головкина. В противоположность им приобрела уверенность новоявленная царица и тут же милостиво «обещала править государством с кротостью и прибегать к строгим наказаниям только в крайних случаях».

Первым делом приказала немедля освободить из-под стражи Ягужинского. А чтобы унизить «верховника», фельдмаршала Василия Долгорукого, распорядилась:

— А ты, князь Василий, встречай-ка Ягужинского у дверей да здесь и вручи ему обратно кавалерию [24] да шпагу.

Так в течение месяца началась и печально закончилась первая попытка ограничить всевластие самодержавия в России и хоть в какой-то степени разорвать цепи рабской зависимости от монарха.

Сколь в унизительной форме это проявлялось, видно из последнего письма «верховников» в Митаву. Графы и князья именовали себя не иначе как «Вашего Императорского величества всеподданнейшие рабы». Не смогли, а быть может, не захотели они освободиться от ярма холопского повиновения, привычного для многих поколений их предков. Проворонили свой шанс и оставили на века своим потомкам в наследство тиранию.

Зевок московитян сразу же оценил тот же французский посланник: «Русские упустили удобный случай освободиться от своего старинного рабства лишь по собственной своей ошибке и потому, что дурно взялись за дело. Так как государыня приняла и подписала „Кондиции“, предложенные ей депутатами государственных чинов, то для сохранения их на будущее время русским оставалось только согласиться между собой о такой форме государственного правления, которая соответствовала бы желаниям и интересам мелкого дворянства. Но это-то и оказалось невозможным».

Видимо, в крови славян заложен инстинкт тупого безразличия, слепого повиновения какому-либо кумиру, хотя бы и ценой вольности.

Спустя столетие об этом едко выскажется их великий соплеменник:

Страсти вокруг российского трона поначалу мало тревожили пребывавшую в зимней спячке сонную Астрахань.

Как обычно, полсотни судов — гекботы, шнявы, пакетботы, прочие шхерботы, вмерзшие в лед, отстаивались у причалов острова Седлистого.

После очередного снегопада туда на день уходили экипажи очищать верхние палубы от снега, обкалывать лед вокруг корпусов судов и менять караульных матросов. Как правило, с экипажами отправлялись их командиры. Спиридов всегда с охотой вышагивал с матросами за несколько верст по наезженному санному пути. Рутинная жизнь в казармах приедалась, многочасовая прогулка среди снежных сугробов навевала воспоминания о кронштадтской зиме.

В конце прошлой кампании Спиридов принял новый, несколько больший по размерам, чем «Екатерина», гекбот «Шах-Дагай» и успел сделать на нем рейс в Дербент. Перевозил туда роту солдат из крепости Аграхани в устье Терека. В округе Дербента начали бунтовать даргинцы, и Румянцев перебросил туда часть войск из других мест и запросил помощь из Петербурга. Как и на «Екатерине», новый экипаж пришелся по нраву Спиридову — в море показал неплохую выучку.

В начале прошедшей кампании офицеры проводили на Балтику Урусова, а капитан-командор Мишуков так до сих пор и не сумел добиться перевода.

Теперь всеми этими делами заправлял Верховный совет, из моряков там никого не осталось, а заменивший Апраксина Сиверс сидел в Петербурге и старался покуда помалкивать.

Накануне Крещенья в устье Волги навалило снегу, и сразу после праздника две роты матросов начали расчищать дорогу к Седлистому.

Поздно вечером Спиридова огорошил Минин:

— Вскорости Москва веселиться будет, государь женится.

— На ком?

— Екатерина Долгорукая, дочерь князя Алексея, сестрица молодого князя Ивана, который ныне в почете у государя.

Григорий присвистнул:

— Вот те на, ловко Долгорукие всех обошли, утерли-таки нос Меншикову! — смеялся Спиридов.

Многие офицеры равнодушно относились к этому известию. «Авось государь-то одумается от забав, глядишь, за ум возьмется». О проделках царя с Иваном Долгоруким давно шли пересуды в Москве на базарах и в церквях. За два года докатились они и до Астрахани.

Новость эта не радовала, пожалуй, одного Мишукова. «Теперича Долгорукие всех под себя подомнут, — горевал он в раздумье, — а вдруг и Данилыча мне вспомнят? Напишу-ка я письмецо Науму. Он един у меня защитник остался».

Февраль принес неожиданную новость. В астраханских церквях служили заупокойную панихиду по скончавшемуся императору, рабу Божьему Петру.

Дремавшее общество в Астрахани встрепенулось. Повсюду гадали: «Кто же займет освободившийся престол?» Большинство офицеров убежденно склонялось в пользу Елизаветы, но опытный в таких делах Мишуков вскользь заметил:

— Годами она не вышла да и больно нраву легкого.

Отрывочные слухи из старой столицы говорили о том, что судьба трона в руках Верховного совета. «А там, поди, опять Долгорукие верх держат. Для моего расклада сие не годится», — опять хандрил Мишуков.

Потом наступило тревожное затишье, а во второй половине Великого поста пришли первые известия, что на троне воцарилась Анна Иоанновна.

Вскоре пришла эстафета: привести войска к присяге новой самодержице. В церквях служили молебны. Потом одна за другой поступали ошеломляющие известия: Верховный тайный совет распущен, Долгорукие впали в немилость, а к власти теперь приблизился Остерман и привезенные новой царицей немцы.

На этот раз вести из белокаменной не оставили равнодушным Мишукова. Узнав первые известия о падении престижа Долгоруких, он воспрянул, повеселел. «Да и Андрей Иванович меня не должен лом попомнить, я к нему всегда был доброжелателен», — вспоминал он о своих взаимоотношениях с Остерманом.

Перед самой Пасхой Астрахань взбудоражилась. Прибыл новый губернатор, князь Михаил Долгорукий.

«Вот так-то, — радостно потирал руки Мишуков, — из князи да в грязи. Давно ли ты восседал в Тайном совете? А ныне — пожалуйте в глухомань. Знать, нам это опять на руку».

Мишуков и раньше не особенно болел за вверенную службу, а теперь вовсе все внимание уделял устройству своих дел. То и дело наведывался в Астрахань, каждый раз заглядывал в губернаторскую канцелярию, пытаясь узнать новости из Москвы. Долгорукий, приняв должность, на службе и на людях не показывался, ссылаясь на болезнь, отсиживался дома.

Многое прояснилось, когда вскрылась Волга и сошел окончательно лед. Из Казани приплыл бывший камергер Петра II генерал Александр Бутурлин. Его-то Мишуков знал близко. Когда тот окончил Морскую академию, Петр I взял смышленого поручика к себе. Немало секретных заданий царя выполнил молодой поручик от флота. В последние годы все знали, что Бутурлин, самый близкий фаворит Елизаветы, стал ее камергером.

Два года не виделись они, и Мишуков сразу подметил, что Бутурлин в свои двадцать пять лет выглядит все так же моложаво. Не отличавшийся и раньше словоохотливостью, он теперь и вовсе отмалчивался. На расспросы Мишукова реагировал односложно, уводил разговор в сторону.

В свою очередь и Мишуков с некоторой опаской посматривал на собеседника.

Две недели назад Бутурлин гостил в Казани у приятеля, губернатора Артемия Волынского. Так тот только и выспрашивал о новых правителях. «Ему-то привольно, — не без зависти думал тогда Бутурлин, — дядя у него Салтыков, на посылках у Анны, словно Малюта Скуратов, все вынюхивает и высматривает». Поэтому в разговоре с Волынским был настороже.

Да и сейчас, глядя на суетливого Мишукова, не был расположен к доверительному разговору. А капитан-командор наседал: