Имя - Война - Витич Райдо (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Как облетела незамеченной — не поняла, листва да стволы с ветками только промелькнули. И вот недостроенное заграждение, красноармейцы, что под окрики и пинки столбы вкапывают.
Лена дух перевела, выпрямилась и пошла напрямую.
— Эй, вы?!! — замахала фрицам, улыбаясь широко. И запела громко, прерывающимся от волнения голосом. — "Широка страна моя родная, много в ней полей лесов и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек"…
Пленные побросали работу, уставились на нее. Фрицы собираться начали, переговариваться. Кто-то зааплодировал, заулыбался, кто-то закричал, что-то грубое. Один из летчиков к столбу, ближе к Лене встал, замахал ей:
— Komm chir, schne.
Та смолкла, глядя на него, и на пленных взгляд перевела:
— Как работается на фашистскую Германию?! Что замерли, братцы?! Работайте! Гитлер вам спасибо скажет — убьет ваших жен, матерей, детей!!
Ее бы убили, понял бы хоть один из немцев, что она сказала. Впрочем, и тона, чтобы понять хватило. Лица фрицев вытягиваться стали, рука летчика пошла к поясной кобуре, дула автоматов охранников направились на девушку. Миг, один выстрел и конец. Но в этот момент зашумел двигатель самолета и, грохнуло за спинами, так что все невольно пригнулись.
— Мочи, сук!! — заорал тут же щуплый мальчишка с мастерком в руке, и восемь пленных, только что смирных, изможденных настолько, что вроде и негодны к сопротивлению, ринулись на фашистов. Забухало со всех сторон, выстрелы, автоматные очереди, крики, опять взрыв.
Лена как оглохла, ослепла, обезумела — вместе с солдатами ринулась на немцев, на того летчика. Налетела со спины, сшибла и попыталась отобрать пистолет.
— Hexe! — просипел тот, отрывая ее от себя, ударил по лицу, отправляя в полет. Она рухнула под ноги другого фрица, и схватила сапог, на себя рванула, сшибая мужчину. Тот лягнул ее и затих, получив то ли камнем, то ли мастерком по голове от пленного. Парень автомат подобрал. Затвор передернул. Лена вспомнила про пистолет, перевернулась на спину, вытаскивая оружие, и выстрелила в летчика, что хотел схватить ее, уже нагнулся. Он рухнул, а она продолжила палить, почти не целясь. Кругом каша мала, кто с чем, кто на кого — трудно понять. Только по форме отличить можно.
Обойма закончилась. Пришлось спешно изымать пистолет у убитого.
Тут над головой с ревом пронесся самолет, качнув крылом и, Лена закричала от радости, сообразив: получилось, Банга ушел!
— Есть!! — прыгнула с вытянутой в небо рукой. — Ура!!
И не поняла, что случилось. Что-то ударило в плечо, прошило насквозь и будто расплавленным свинцом накачало тело. Кто-то подхватил ее, потащил к лесу, не понимающую, не соображающую ничего от боли.
Листья, ветки, хвоя, лужа — как во сне, как мелькание кадров. И топот чьих-то ног то ли близко, то ли далеко, стрекот автоматных очередей, мелькание звездочек перед глазами с шумом, вжиканьем. И провал. Потом опять бег, похожий на полет, вновь провал, падение, боль, темнота и свет сквозь зелень листвы. Но ночь или день — не различить, как не понять — идет она или стоит, лежит. Голос над ухом:
— Держись! Вставай, ну! — чей?
Какая разница? Надо встать, надо идти. Надо.
Могу! — сжав зубы, зажимая рану и не понимая того: Иду!
А ноги не слушаются, заносит.
Надо бежать, надо!
— Давай, ласточка, давай, хорошая! — цедит кто-то. Смутный образ фрагментами выдает себя: вот курносый нос и провал. Вот глаз зеленый, злой и отчаянный, вот губы серые, перекошенные в хрипе. Вот кадык на худой шее, пятна красных потеков на засаленном вороте гимнастерки. Вот босая, грязная, изрытая ссадинами ступня.
— Я смогу, — шепчет ей Лена и только потом понимает что ступне все равно. Это не она с ней разговаривает — ее хозяин.
Взгляд вверх — худой, курносый парень чуть старше самой Лены.
— Беги! — кривится рот.
Бегу!
А кажется, что падает. И упала. Вспышка боли в голове, как взрыв гранаты и тишина, пропасть в которой ничего и никого.
Она очнулась от тяжелого, хриплого дыхание над ухом. С трудом повернула голову и попыталась понять, кому может принадлежать профиль с потеками грязи и крови от уха, уткнувшийся носом в прошлогоднюю листву. Костлявая, с избитыми костяшками пальцев рука судорожно сжала лямку винтовки. Парень повернулся к девушке, выказывая красивые зеленые глаза, словно подведенные тушью — густыми, черными ресницами:
— Жива?
Она не знала.
— Ну, ты ненормальная, — вздохнул.
Сел, сгорбившись и, вдруг дрогнул, плечи опустились. Всхлип и грязная рука взъерошила ежик волос. Опять всхлип — парень закачался.
Плачет?
Лене стало так жаль мальчишку, что рука невольно потянулась к нему, желая дотронуться, погладить, успокаивая. Но простое движение вызвало такую боль, что девушка вскрикнула от неожиданности и сама чуть не заревела, не заорала. Но рот кривился, а крика не было — больной хрип и судорожное сжимание здоровой рукой раненную.
— Мамочки, мама…
И затихла, тяжело дыша, зажмурившись, чтобы не выпустить слезы наружу. Нельзя, неправильно. Парень плачет, значит ей нельзя. Вместе не правильно.
А почему — не объяснить да и не важно. Главное что выдумка помогает справиться с собой.
— Потерпи, потерпи, — шепчет мальчишка. Он верит, что она выдержит, верит, что потерпит — нельзя его разочаровывать. Ему это важно, ей — важно.
Лена открыла глаза, выдавила, подрагивая от боли:
— Нормально.
Зеленые глаза ей не верили, но подбадривали.
— Зовут-то как?
— Ллее… Пчела.
И как отрезала, лишив себя имени. Оно было, когда не было войны, и вернется к ней, когда война закончится. Лена могла плакать, сожалеть, бояться, она не могла убить, не могла выстрелить в живого человека, не умела ненавидеть, не смела огрызаться, ругаться, нарушать правила. Лены больше нет — есть Пчела, которая будет виться над фашистами и кусать до изнеможения. И ей ровно на законы, ей не жаль упырей, ей не страшно. И нет иных прав и правил кроме одного закона — бить фашистов пока жива, пока сердце стучит, пока хоть один из них жив.
Лена сжала зубы и приказала себе сесть. Рывок и стон. На лбу выступила испарина. Девушка согнулась, обхватив руку, и ткнулась лбом в свои колени. Дурнота подступила к горлу, в ушах зазвенело и от боли хотелось заорать в голос. Но сдержалась, перетерпела и та чуть отступила.
— Сумасшедшая, — вздохнул парень. — Всяких видел, но такую, — головой качнул и потянул с себя гимнастерку, тельник. Оголил худой торс, выказывая кровавую борозду от уха через шею до ребер. — Ты хоть понимаешь, что тебя убить могли?
— А тебя? — выдала глухо. Парень промолчал. Глянул на нее сурово и, зубами помогая рукам, начал рвать исподнее:
— Перевязать надо, легче станет. Но будет больно.
— Потерплю.
— Куда денешься? Вот ведь дура девка, куда полезла? Сидела бы дома…
— Что сам не сидишь?
— Я б сидел — кто б дал, — сплюнул в сторону.
— Дезертир? Сам в плен сдался? — прищурилась недобро. Парень глянул, как пощечину отвесил и от сердца девушки отлегло — свой, не гад.
— Сдался, как же… Я бы им сдался, тварям, не контузило бы, — прошипел, осторожно отодвигая поврежденную ткань кофты с руки девушки. И вдруг рванул ее, оголяя кожу. Лена взвыла и рухнула на траву. И замолчала бы — да не могла, крутило от боли, рык сам из горла рвался.
— Зажми зубами! — приказал парень, сунув ей в зубы палку. Начал рану перетягивать лоскутами, и челюсть девушки сама сошлась с такой силой, что палка сломалась, хрустнула под давлением.
— Тьфу! — выплюнула и прикусила собственный палец, чтобы не закричать. Боль разлилась от макушки до живота, так что дышать трудно стало, а перед глазами потемнело.
— Терпи, раз воевать взялась, — ворчал солдатик. — Придумала ты конечно отлично, ничего не скажешь. Выступила. Башку бы оторвать тем, кто тебя отвлекать послал. Я в первое мгновение подумал — мерещиться мне с голодухи. Вылезла русалка из леса, певица, блина. А ну, шмальнули б по дурной башке? Это кто умный у вас такой?
