Глаголют стяги - Наживин Иван Федорович (читать книги онлайн полностью TXT) 📗

И вдруг под Киев Володимир-князь подступил. Федорок решил, что, ежели будет рать, он уйдёт воем. Авось ветерком степным пообдует, и полегче станет… Но рати не строилось. Князья стояли один против другого и дела не начинали. В народе всякие слухи ходили. Но так как в те времена дрались больше князья да любители, — самая правильная постановка дела, — а народам их попадало только по пути, мимоходом, то очень-то в эти дела кияне и не лезли. Но всё же на дымы в стане новгородском поглядывали с опаской: не сжёг бы Володимир посады, как, говорят, в Полоцке весь город за девку дымом пустил…

И вдруг как-то утром зашумел весь Киев: князь Ярополк в ночи, бросив все, покинул с дружиной стольный город свой и ускакал в степи к печенегам за помощью. На ушко люди смысленные сказывали, что вышла тут какая-то измена, что Варяжко крепко на старого Блуда кричал, но князь за ним не потянул… Сердца полонила туга: если он взаправду приведёт теперь против брата печенегов, будет потеха!.. Без князя нет порядка в земле, но и с князьями тоже не всегда сладко…

В то же утро с великим шумом и ликованием и трубным трубением в Киев во главе с добродушно сияющим Володимиром и меднолицым, решительным Добрыней вошли полки новгородские, а белоглазые все эти так на опушках леса и остались: уж очень смердит от чертей!.. И сейчас же по приказанию Добрыни задымилась перед богами Русской земли жаризна… Нововеры в щель тараканью забились. В гриднице готовился пир на весь мир… И как только въехал Володимир на княжий двор, так, прорвав толпу дружинников его ликующих, к нему бросилась постаревшая Малка, мать его, и прижалась лицом к стремени и так вся от радости и зашлась:

— Солнышко ты моё красное!..

Дружинники старые переглянулись: негоже дело вышло! Что там ни говори, а всё же робичица… И в тот же вечер уговорили Малку переехать в подгородное село великокняжеское, Берестовое, чтобы глаза тут всем не мозолила… И, обливаясь тихими, горькими слезами, Малка покинула княжой терем…

Оленушка при первой же встрече сразила Володимира своей неземной красотой… И ночью, когда в гриднице шумел пир, а по городу стон стоял от бесчинства пьяных варягов, приведённых Володимиром из-за моря, в запертую дверь ложницы её постучала хозяйская рука. Оленушка затрепетала…

— Отвори!.. — раздался за дверью пьяный голос.

Не смея сопротивляться, вся дрожа, Оленушка отворила дверь, и в слабо освещённую лампадами ложницу её неуверенно шагнул через порог Володимир с этой своей добродушной, масленой улыбкой… Он постоял, поглядел на Оленушку, опустив свои стрельчатые ресницы, она стояла перед ним ни жива ни мертва, и вдруг, оборотившись назад, опустил щеколду…

— Помилуй, княже, рабу твою!.. — с рыданием бросилась ему в ноги Оленушка. — Я жена брата твоего…

По лицу молодца — Володимиру не было и двадцати лет — прошла эта масленая улыбка его…

— Была братней женой, а теперь моей будешь… — неуверенным голосом после медов киевских сказал он. — Какое дело!.. И я не люблю, которые себя высоко держат… Про Рогнедь полоцкую слышала?

Оленушка с рыданием бросилась под защиту богов своих… За нею послышалась неверная поступь, и рука князя легла на плечо её…

XIX. РАЗВЯЗКА

Кияне ошиблись: князь Ярополк с дружиной поскакал не к печенегам, а в Родню, которая была поставлена в устье Роси для защиты украины земли Русской от степняков. Но когда прискакали все туда, то с ужасом узнали, что приказание воеводы Блуда собрать побольше и поскорее всяких запасов в городок не только не было исполнено, но, наоборот, и последние запасы, по приказанию воеводы Блуда, были вывезены степью в Киев… Блуд гремел об измене. Стали искать виноватого. Варяжко с Даньславом — они очень сдружились и даже побратались на мечах — были убеждены, что все это игра воеводы. Но ничего осязательного в руках их не было. И в душах их уже зародилась мысль убить старого изменника, змею запазушную. Князь так, по-видимому, ему вдался, что другого средства спасения не было…

— Княже, — в отчаянии говорил Варяжко, — не верь ему… Побежим лучше к печенегам и приведём их полки на Володимира. Он храбр, пока нет отпора. Кияне любят тебя…

Но в руках Блуда было большинство дружинников. И вдруг новгородская рать облегла Родню. Городок тревожно зашумел; дружинники, спешно посланные во все стороны скупать запасы, уже не могли больше проникнуть в городок. Выхода из западни не было.

— Всё, что тебе остаётся, княже, это идти к брату и покориться… — угрюмо говорил Блуд. — Скажи ему: «Что ни дашь в удел мне, на том и спасибо…» Вся беда оттого, может, что допустил ты в Киев этих византийских брехунов… Вот боги и преследуют тебя…

— Да ведь баба Ольга крестилась — и ничего… — сказал Ярополк.

— Однако отец твой Святослав не крестился же… — возразил Блуд. — Не глупее бабы был он…

— Так он и погиб!..

— А кто его и погубил, как не твои византийцы проклятые? Тебе, по закону дедовскому, следовало бы мстить им, а ты все под их дудку плясал. Лучше ли теперь?

Ярополк опустил голову: тяжко было за Оленушку. В судьбе её сомнений у него никаких не было. Он тяжело вздохнул. Он не знал, что делать. Блуд не настаивал: тише едешь, дальше будешь. Но настаивала Родня: по дворам уже начали тайно собираться веча. Все понимали, что дело защиты безнадёжно: хлеба в городе уже не было совсем и получить его было неоткуда. Спасти могло только чудо.

Варяжко ахнул, когда князь по душам рассказал ему, что говорил Блуд.

— Не теряй головы, княже!.. — горячо говорил он, чувствуя, как всегда, в душе мучительное двоение: с одной стороны, это был его князь, с которым он вырос, которому он перед ликом Перуна клялся в верности на мече своём, а с другой стороны, это был муж, обладатель Оленушки, следовательно, смертный ворог его. — Княже, эту голову потеряешь — другой не найдёшь… Смотри!.. Пробиться тёмной ночью к печенегам ничего не стоит пока…

И душа его обливалась кровью… И дивился про себя молодой гридень, как, кто и зачем сделал его жизнь такой путаной и тяжкой. Уж он ли не прямил своему князю, он ли не служил земле своей, а иногда было так невыносимо ему, что лучше бы уж мать-сыра земля не носила его…

Ярополк все колебался. Блуд не настаивал: пусть созреет плод как следует. Но жёстче настаивала Родня: в затихшем под бедой городке то бабы горько причитали над голодными детьми, то зашумит против богатых дворов чёрный народ, требуя хлеба, то тёмной ночью послышатся крики о помощи: голодные грабят богатеев… Ловили по застрехам воробьёв, галиц, кошек, голубей. Рубили сено и ели. Сама дружина питалась уже конями… И чем более нарастал голод, тем более, обгоняя и увеличивая голод, нарастал ужас смертный. Одна старуха сошла с ума и, простоволосая, дикая, шатаясь, с хриплыми, бесстыжими песнями шлялась по тихим улочкам и грозила неизвестно кому и чем… А за стенами, за посадами, за валом весёлым шумом шумел стан новгородцев. Часто, бахвалясь, новгородцы нарочно на виду осаждённых ели гусятину, баранину, говядину, хлеб бросали рыбам на покорм и, подняв чаши и рога старинные, с весёлым хохотом пили за здравие своего князя Володимира.

— Княже, не тяни!.. — значительно говорил Блуд. — Ежели город против нас подымется, добра не будет. Я слышал, Варяжко подбивает тебя к печенегам бежать. Делай как знаешь, но делай. Но только помни, что не так давно мы их порастрепали и дань на них положили, и как они тебя встретят, кто знает? А Володимир всё же родной брат тебе… Делай как знаешь, но только не тяни… Беды не было бы: народ крепко из-за хлеба бьётся…

Ночь — она была светлая, лунная, торжественная — Ярополк не спал, а наутро призвал Блуда.

— Еду к брату… — бледный, сказал он. — Пошли в их стан сказать, что сдаёмся и что я с несколькими дружинниками еду в Киев. А они чтобы тут худа никакого не чинили… Делать, видно, нечего…

— И хорошее дело, княже… — дёрнул сивым усом Блуд. — Плетью обуха, знать, не перешибёшь…