Служанка фараонов - Херинг Элизабет (мир книг TXT) 📗
Этот человек был одним из пленников, которых привел с собой первый Тутмос из похода в презренную землю Речену. Он еще не совсем забыл язык своей родины, и от него мы узнали о судьбе нашего брата.
Мы знали, его сослали на бирюзовые рудники, которые были посвящены Хатхор, повелительнице бирюзы. Нужно было плыть вниз по Реке, а потом несколько дней идти на восток, через пустыню, чтобы попасть в дикие горы, которые, как полуостров, вдавались в море. Там добывали еще и медь, и в рудниках работало много чужеземных рабов, а дети Черной земли были только надсмотрщиками и жрецами в святилище Хатхор. Работа была тяжелой, а надсмотрщики – жестокими. Поэтому рабы стонали и роптали. Но разве это помогало? Бежать они не пытались, так как всякий понимал, что каждодневный нечеловеческий труд лучше, чем смерть от жажды и изнеможения.
Но однажды в лагере появился молодой парень. Воины фараона схватили его неподалеку от рудника. Он утверждал, что знает пути через скалистую местность и что ему известны скрытые родники и прятавшиеся то тут, то там плодородные долины. И нашлась горсточка дерзких смельчаков, готовых рискнуть вместе с ним, и мой брат был одним из первых.
Ночью они напали на надсмотрщиков и убежали. В первые же дни им удалось убить горного козла. Они сшили из шкуры бурдюк и наполнили его водой, высушили на солнце мясо, нарезанное тонкими полосками, и отправились в путь. Они надеялись за несколько дней пересечь пустыню и в конце концов найти корабль, который доставил бы их в Библ.
Однако их вожак, очевидно, не так хорошо знал дороги, как можно было подумать. Вскоре запас воды подошел к концу, а обещанные колодцы не показывались.
Тогда они спустились в долину. На ее дне якобы находился источник; но ни один зеленый стебелек не выдавал присутствия воды, как они ни искали ее. В конце концов вожаку пришлось сознаться, что он заблудился. Вода, должно быть, была в соседней долине. Утомительный подъем на гребень. Еще более утомительный спуск. И опять никакого источника!
Беглецами овладело уныние. Вожак выразил готовность в одиночку отправиться на поиски воды. Он взял с собой мех с последними, оставшимися еще на дне каплями. Они ждали два дня. Он не вернулся. Коршуны кружили над ними.
Но мой брат не собирался в бездействии ожидать смерти. Его попутчики не захотели последовать за ним. Тогда он оставил их и пустился в дорогу один. Его сопровождали одни лишь коршуны. Асса знал только то, что если будет все время идти вслед за заходящим солнцем, то в конце концов должен добраться до моря. Идя навстречу восходящему солнцу, он мог надеяться наткнуться на пастухов. Они знали скудные пастбища этих пустынных гор и упрямо боролись за жизнь для себя и своих животных в этом враждебном всему живому мире. И он пошел на восток.
Мирьях и старик нашли Ассу, почти бездыханного, лежащим под нависшей скалой у дороги, на которой виднелись следы скота. Те двое пошли по этой дороге, чтобы перейти из владений одного племени во владения другого. Почему они это делали – слепой старик и его дочь? Потому ли, что желание бродить по дорогам и исполнять музыку было у них в крови? Есть такие люди. А может быть, они бежали от врагов? Или хотели укрыться от кровной мести? Или же попросту надеялись, что в новых краях жизнь будет немного получше? Мы этого не знаем.
Старик и девушка выходили моего брата, и он поправился. Они вывели его по известным дорогам из гор. Асса быстро научился их языку, и Мирьях привязалась к нему. Они пришли к морю и поплыли в Библ. Там на базарах Тира и Сидона и других городов презренной земли Речену у них всегда было много слушателей, и Ассе не было нужды возвращаться в страну Черной земли.
Уж не колдовство ли причиной, что чужеземцев так влечет в Страну людей? Надеются ли они добыть здесь золото и иные сокровища, хотят ли чтить Доброго бога и получать дыхание от его милости? Почему приходят они с юга и с севера? Почему Асса вернулся в страну своих смертельных врагов? Может быть, он рассчитывал на высокую награду за свои фокусы и россказни и за песни чужеземной девчонки? Надеялся ли еще раз увидеть свою старую мать?
Его самого я никогда уже не смогла спросить. А от слепого мы не узнали ничего нового, потому что толмач, который перевел нам его рассказ, больше не приходил. Но если бы мы и сумели объясниться со стариком, то знал ли он что-нибудь об этом? Разве можно с уверенностью сказать даже о себе самом, по каким причинам ты делаешь то или это – ведь часто идешь к цели, не видя ее, как сомнамбула, и только впоследствии узнаешь, что ты преследовал ее уже несколько лет.
Почему я училась играть на лютне? Чтобы петь чужие песни, слова которых я не понимала? Разве смогли бы они прозвучать в храме Амона? Не выгонят ли меня из храма пришедшие в ужас жрецы, если они хотя бы издали услышат нечестивую музыку? Разве даже Нефру-ра не зажала уши, когда я попыталась показать ей дикую красоту этих песен? Для кого же тогда я их учила? Только для себя одной?
Слепой обрел вечный покой, а мы все вместе еще с час сидели в доме тестя Каара и говорили о том, о чем обычно говорят в такие моменты: о жизни и смерти, о жизни после смерти и о том, был ли допущен преображенный предстать перед Сорока двумя судьями, был ли он ими выслушан и лежало ли теперь его сердце на весах богини правды. Нас интересовало, сумеет ли он оправдаться перед Маат и Анубисом и запишет ли Тот, писец богов, в великий протокол: «Не убивал. Не заставлял убивать. Не воровал молока изо рта детей…» Ведь он был всего лишь чужеземцем из презренной земли Речену и не понимал языка людей! Конечно, чужеземец! Но все же набальзамированный и похороненный по всем предписаниям людей!
Мне становилось неприятно. Не оборачивался ли этот разговор против моей матери и… да, да, против Каара и меня самой? Но мать сидела ко всему безучастная, и Каар тоже не подавал вида, что это его задевало. Не замеченная никем, я встала и вышла из дома.
Во дворе было тихо. Там не росло ни дерева, ни кустика, так как постройка была возведена на таком месте, куда не поднимались воды Реки во время разлива. Ведь бальзамировщик не зависел от урожая фруктов в собственном саду, ему вполне хватало того, что приносили родственники умерших, тела которых он готовил для вступления в царство Осириса.
Он не держал ни коз, ни овец, ни птицы, и никто не шумел во дворе, только издали слышался собачий лай да время от времени из владений жизни, зеленой полосой протянувшихся вдоль берегов Реки, вторгался звук сюда, во владения смерти.
Внезапно я услышала позади себя шорох. Не знаю почему, я почувствовала, что кто-то хочет поговорить со мной. Так оно и было. Во дворе, пригнувшись за стеной, прятался Унас. Скорее взглядом, чем словами, он попросил меня следовать за ним.
Я крикнула своим, что за мной из дворца прислали лодку, и поспешила за молодым писцом.
Долина мертвых царей, безмолвная и торжественная, находилась недалеко от жилища бальзамировщика. По дороге туда нам лишь изредка встречался какой-нибудь жрец, исполнявший в поминальном храме службу по умершим. Все они знали Унаса, сына сестры Сенмута, и охотно с ним заговаривали. Никого не удивляло, что он был здесь: ведь он надзирал за все еще продолжавшимися работами в большом храме с террасами. Разве можно когда-нибудь сказать, что храм готов, что он достаточно радует взор богов, что уже нет ни одной стены, которую нельзя было бы украсить картинами, и не осталось ни одного места, чтобы построить часовню?
Сама царица не спит из-за храмов, так разве должны отдыхать ее скульпторы и каменотесы?
Я вызывала более любопытные взгляды. Знали ли меня как служанку Нефру-ра и первую певицу Амона? Или же глаза встречавшихся нам людей оценивали меня по мерке моего юного провожатого, принадлежавшего к одному из главных семейств царского города, – хотя это и было семейство выскочек, ибо еще дед Унаса не занимал никакой должности, а отец поднялся до чина опахалоносца благодаря тому, что женился на сестре главного зодчего. Однако теперь их всех ласкало солнце царской милости.
