Служанка фараонов - Херинг Элизабет (мир книг TXT) 📗
– Кто это сказал?
– Аменет! Она говорит, что это было бы счастьем для всех нас и что я стала бы великой царской женой и… – она запнулась, пытаясь справиться со слезами. – А я не хочу! Разве я не жена бога? И разве не станет царем тот, кто будет моим супругом, неважно царский он сын или нет?
Она сжала кулаки, а ее подбородок задрожал.
– Ты говорила об этом с матерью?
Нефру-ра покачала головой. Тут взгляд Сенмута упал на меня, и он отослал меня под каким-то незначительным предлогом из комнаты, хотя мне очень хотелось услышать, о чем еще они говорили между собой.
Что же произошло в отсутствие Сенмута? Почему молодой Унас, который раньше ежедневно следил за нашими письменными работами, теперь уже давно не приходил к нам, почему эти обязанности взял на себя жрец-проповедник из храма Амона? И разве это дошло до меня только тогда, когда я услышала разговор Нефру-ра с Сенмутом?
Значило ли это, что между Сенмутом и царицей что-то произошло? Очевидно, дело обстояло не так, потому что именно в те дни Хатшепсут распорядилась, чтобы из большой глыбы черного гранита, которую Сенмут привез из своей поездки в каменоломни, один из скульпторов изготовил статую, изображавшую Сенмута и Нефру-ра.
Это изваяние не было одним из тех, что обычно заказывают цари для себя или своих родственников, и изображало оно не стоящую во весь рост фигуру. Над мощным каменным кубом возвышались лишь две головы: Сенмута – большая, в пышном парике, который спускался почти до середины лба и оставлял открытыми только волевое лицо и мясистые уши, и Нефру-ра – такая маленькая, что умещалась у него под подбородком, с детским завитком на правой стороне и золотым налобником; она как бы искала защиты и помощи у своего наставника.
Но как ни мала была голова девочки и как ни самоуверенно и мужественно выглядел Сенмут, я не могла отделаться от мысли, что, собственно говоря, именно он просил зашиты у царевны, которую выставил перед собой, как воины – щит.
А по сторонам каменного куба ваятель высек надпись, чтобы и спустя тысячи лет ее читали люди:
«…Дано в качестве милости, исходящей от царя, князю, местному князю, „другу“, великому любовью начальнику дома Амона Сенмуту… говорит он: „Я сановник, любимый владыкой своим (т. е. царем Макара-Хатшепсут), проникающий в дивные замыслы владычицы Обеих Земель. Возвеличил он (т. е. царь Макара-Хатшепсут) меня пред Обеими Землями. Назначил он меня Верховными устами дома своего по стране всей. Был я главой глав, начальником начальников работ… я жил при владычице Обеих Земель царе Верхнего и Нижнего Египта Макара, да будет она жива вечно!“»
Рядом же с головами Сенмута и Нефру-ра было начертано: «Великий отец-воспитатель царевны, госпожи Обеих Земель, супруги бога Нефру-ра, Сенмут».
В те дни я видела, как приходил и уходил скульптор. Это был дельный мастер и сын дельного мастера. За то, что он увековечил на все времена имена Сенмута и Нефру-ра, он получил и зерно, и вино, и много тюков полотна из кладовых царицы и был этим доволен. После этого он сделал скульптуры еще многих других вельмож. Я забыла, как его звали.
Однажды вечером я шла к матери в южное предместье. Мне показалось, что сзади кто-то отчетливо, хотя и тихо, произнес мое имя. Я обернулась и чуть не испугалась, взглянув в лицо Унаса. Как он похудел, каким жалким выглядел! Его черные глаза горели беспокойным огнем, в них не осталось и следа от той гордости, с какой он когда-то смотрел мимо меня.
– Я уже несколько дней жду тебя здесь. Мерит, – сказал он, как бы извиняясь. – Скажи, почему мне нельзя больше ходить во дворец? Почему Аменет выпроваживает меня и даже моему дяде не дает объяснений?
Так вот в чем было дело! Решили разорвать то, что связывало Унаса и Нефру-ра! А сын Исиды? Разрешили ли ему вернуться в город своего отца? А может быть, он уже там?
При этой мысли меня охватил какой-то радостный испуг. Я видела его всего лишь раз, несколько лет назад, но мне все еще слышался звук его голоса.
Знала ли Нефру-ра его вообще? Или в ней просто вызвали отвращение к сыну Исиды, которого она не видела?
Но что мне ответить сейчас Унасу, такому несчастному и не скрывавшему своего отчаяния?
А он упрашивал меня:
– Скажи, вы не сможете в ближайшие дни посетить Долину царей? Не сможет ли Нефру-ра принести жертву в вечном жилище своего отца? Прошу тебя, спроси ее, возможно ли это, и если да, сообщи мне место и час! Я каждый вечер буду тебя ждать здесь в это же время.
Я обещала помочь, чем смогу. Если бы он потребовал от меня чего-то еще, я бы и это пообещала расстроенному юноше – все равно ничего не было бы безрассуднее и глупее этого чрезмерного требования. Разве когда-нибудь Нефру-ра сможет пойти со мной в Западную страну мертвых, чтобы принести там жертву своему преображенному отцу? Если бы она выразила подобное желание, то разве не отправились бы сопровождать ее носильщики и слуги, Аменет и Сенмут и кто знает, кто еще? Но – это показалось мне самым невероятным осмелилась ли бы она вообще высказать подобное желание?
Однако Унас, по-видимому, совсем не беспокоился об этом. Он увидел только, что я готова была ему помочь, и его лицо оживилось.
– Ты хорошая девушка, – сказал он и пожал мне руку.
Я почувствовала в своей руке холодный, твердый предмет и хотела крикнуть: «Только не за это!» и бросить его подарок к ногам. Но не успела я оглянуться, как он уже исчез в темноте. Я держала золотой браслет, который огнем жег мою кожу, когда я надела его.
Прошло несколько дней, прежде чем мне удалось поговорить с Нефру-ра наедине. Было видно, как она испугалась, когда я рассказала ей о своей встрече с Унасом. Но ее ответ прозвучал так, как я и предполагала. Я не знаю, утешило ли его то, что я ему сказала. Но я объяснила ему, насколько безумным был его замысел, и сказала, что только признание полной бессмысленности этой затеи не позволило царевне выполнить его желания. Слишком много глаз следило бы за каждым ее шагом.
В те дни умер слепой музыкант, который жил из милости у моего брата. После него не осталось ничего, кроме лютни да еще пестрого платья, не потерявшего свежести своих красок, – свидетельство ткацкого мастерства женщин с его родины. Слепого без поминок зарыли бы в песок и никто бы не знал его могилы, если бы мой брат не попросил отца своей жены набальзамировать его тело, а я не заплатила бы тем золотым браслетом, который мне дал Унас, за скромную гробницу в скалах. Я получила за это лютню, но красивую пеструю ткань брат накинул на плечи своей жене. Она со смехом покружилась в ней перед мужем, но затем положила платье в сундук и не собиралась его носить. Ведь она гордилась тем, что была родом из Черной земли, дочерью бальзамировщика из Западного города – как же можно было требовать от нее, чтобы она надела платье, которое сделали женщины в презренной стране Речену и по которому узнают детей песка?
Я поняла по виду брата, что он расстроился, видела, что и мать рассердилась на свою невестку. Однако оба они не сказали об этом ни слова.
Но зато как я обрадовалась лютне! Не то чтоб я не желала старику ударять по ее струнам еще много лет и подпевать слабым голосом. Он любил это делать. Часто рядом останавливались прохожие, слушали удивительную музыку, иногда подходили и что-нибудь бросали музыканту: несколько фиников, кусок лепешки, орех пальмы дум. Без сомнения, старик и сам сумел бы заработать себе на жизнь, если бы ходил с поводырем по дворам богачей. Но мой брат Каар не тревожился об этом. Он сажал слепого за свой стол, хотя он и не был роскошным, и делал бы это и в том случае, если б никогда не узнал, что старик спас жизнь нашему брату Ассе… Да и как бы тот рассказал об этом, не зная ни нашего родного языка, ни языка людей?
Но однажды мимо нашего дома проходил человек. Слепой как раз пел, и тот ворвался во двор с целым потоком слов, которых мы не понимали. А у слепого на мертвых глазах выступили слезы, едва он услышал звуки родной речи. Они долго беседовали друг с другом.
