Трагедия русского офицерства - Волков Сергей Юрьевич (серия книг TXT) 📗

Члены семей офицеров расстреливались на тех же основаниях, что и сами офицеры, причем иногда в полном составе, вплоть до детей. Например, в мае 1920 г. в Елисаветграде за сына-офицера была расстреляна его мать и 4 дочери 3–7 лет [246]. В мае 1919 г. сообщалось о взятии заложниками жен и детей 11 офицеров 10-й стрелковой дивизии, перешедших к белым [247]. Как отмечалось в докладе ЦК Российского Красного Креста: «Жена, мать, дочь офицера бросаются в тюрьму, расстреливаются. Иногда это происходит потому, что офицер исчез. Есть подозрение, что он перешел к белым. Иногда офицер уже давно убит, а родных все-таки берут в плен, потому что весь офицерский клас держится под подозрением» [248]. Часть офицеров перед смертью подвергалась пыткам. В Одессе, в частности, офицеров истязали, привязывая цепями к доскам, медленно вставляя в топку и жаря, других разрывали пополам колесами лебедок, третьих опускали по очереди в котел с кипятком и в море, а потом бросали в топку [249]. Вообще, примеры различных пыток и издевательств можно приводить бесконечно. Офицерам пришлось их испытать как и всяким другим жертвам террора. Об этом собран огромный материал, но здесь нет возможности углубляться в эту тему.

В зарубежной печати получили широкое хождение такие, например, данные, характеризующие общие итоги террора: 28 епископов, 1219 священников, 6 тыс. профессоров и учителей, 9 тыс. врачей, 54 тыс. офицеров, 260 тыс. солдат, 70 тыс. полицейских, 12 950 помещиков, 355250 интеллигентов, 193290 рабочих и 815 тыс. крестьян (т. е. всего около 1777 тыс. чел.). Деникинская комиссия также насчитала 1,7 млн. жертв [250].

Глава IV. Офицерство в Белом движении

То, что именно офицерство стало основой Белого движения, было совершенно закономерно. Как отмечал Н. Н. Головин: «Сделавшийся душою Белого движения патриотизм имеет специфический отпечаток «психологии войны». Если можно так выразиться, это «военный патриотизм» с геройством и самопожертвованием, доведенными до наибольшей высоты на одном полюсе, и верою в решающее значение «силы» — на другом. Этим предрешалась главенствующая роль в Белом движении офицерства. Настроения последнего начнут играть доминирующую роль в среде патриотически-настроенной интеллигенции» [251]. Он же отмечал, что «офицерство ищут и стараются завербовать в свой лагерь решительно все противобольшевицкие организации и политические деятели. Ищут офицерство и такие честолюбцы, как Савинков. Ищут русское офицерство и лидеры зарождающихся «областнических» движений». И если Ленин для того, чтобы перебороть инерцию народных масс, нашел для себя «машинку» в виде криминального элемента, то для контрреволюции такой «машинкой» была «подобравшаяся в атмосфере войны и революции в ряды младшего офицерства наиболее патриотично и действенно настроенная часть русской молодой интеллигенции» [252]. Как признавали и большевики, в белых армиях «лилась кровь именно мелкого интеллигента-прапорщика» [253].

Белое движение было чрезвычайно широким по идейно-политическому спектру движением противников большевизма, объединив самые разные силы от последовательных монархистов до революционных в прошлом партий эсеров, народных социалистов и эсдеков-меньшевиков. Однако настроения и идеология массы рядовых участников движения и особенно его ударной силы — офицерства вовсе не были пропорциональны настроениям политиков. Как отмечал Деникин: «Собственно офицерство политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным «интеллигентным пролетариатом». Но, связанное с прошлым русской истории крепкими военными традициями и представляя по природе своей элемент охранительный, оно легче поддавалось влиянию правых кругов и своего сохранившего авторитет также правого по преимуществу старшего командного состава. Немалую роль в этом сыграло и отношение к офицерству социалистических и либеральных кругов в наиболее трагические для офицеров дни — 1917 года и особенно корниловского выступления». Непредрешенчество в этих условиях было данью как традиционным представлениям о неучастии армии в политических спорах, так и конкретным обстоятельствам и настроениям в стране. Но большинство офицеров было настроено монархически, и в целом дух белых армий был умеренно-монархическим. Как отмечал Деникин, громадное большинство командного состава и офицерства было монархистами. В одном из своих писем ген. Алексеев определял совершенно искренне свое убеждение в этом отношении и довольно верно офицерские настроения: «… Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, кои необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства, объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись от этого основного принципа» [254]. Считалось (П. Н. Милюков), что среди собравшегося на юге офицерства не менее 80 % были монархистами [255]. Так что если поставить вопрос, что они несли России в смысле государственного строя, то ответ можно вполне дать словами Деникина: «Конституционную монархию, возможно, наподобие английской».

Хотя среди офицерства военного времени имелись многочисленные члены эсеровской партии, масса рядового офицерства считала «революционную демократию и, в особенности, социалистов-революционеров» виновниками своих страданий и относились к этому лагерю не только с недоверием, но достаточно враждебно. Эти чувства усугублялись практикой эсеровских организаций по руководству первыми антибольшевистскими выступлениями. Та легкость, с которой они толкали на выступления юнкерские части, а также та легкость, с который они заключали затем с большевиками перемирия в конце этих выступлений, отдавая на расправу их участников, справедливо питали подозрения в предательстве (что в конце войны и проявилось в полной мере). Исход восстаний савинковской организации в Ярославле, Муроме и Рыбинске явился последней каплей, переполнившей чашу этой враждебности. Теперь для рядового офицера уже прочно закрепилось убеждение в том, что присутствие в руководстве борьбой с большевиками социалистов-революционеров неминуемо приводит или к провокации, или к предательству [256]. «Естественно, что все офицерство и примкнувшая к ним интеллигентная молодежь тянулись к военным вождям. В этом тяготении играло роль не только чувство профессиональной симпатии, но также и чувство самосохранения» [257]. Внутри самого офицерства и генералитета имели место разные тактико-политические ориентации: наряду с традиционной «союзнической» проявлялась и немецкая, особенно ввиду конкретных обстоятельств, когда с весны 1918 г. большевики, выполнив все. что они могли для немецкой победы, выведя Россию из мировой войны, перестали интересовать Германию как стратегический союзник. К самому большевизму как таковому германское командование не только не питало симпатий, но относилось с крайней неприязнью, пользуясь его услугами только по необходимости. И теперь симпатии германского генералитета (чего нельзя, правда, сказать о политиках и дипломатах) начинали все больше склоняться на сторону борющегося против большевиков русского офицерства, борьба которого была им совершенно понятна. Но в деле сохранения национально-государственного единства России все антибольшевистские силы были тогда абсолютно едины. Тем более основополагающей идея Великой Единой и Неделимой России была для всех офицеров белых армий — и на Юге, и на Востоке, и на Западе, и на Севере. Именно она коренным образом отделяла их политическую позицию и идеологию от позиции и идеологии большевизма, для которого Россия должна была служить вязанкой хвороста, брошенной в костер мировой революции. Именно ею вожди Белого движения дорожили превыше всего и следовали ей вопреки всем обстоятельствам, даже когда оное диктовалось насущными потребностями борьбы. «Самостийники» и вообще сепаратисты всякого рода вызывали крайнее презрение белого офицерства. Как писал в своем дневнике М. Г. Дроздовский: «Немцы враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим… Украинцы — к ним одно презрение как к ренегатам и разнузданным бандам» [258]. Знаменитая триединая формула «За Веру, Царя и Отечество» всегда оставалась дорога офицерскому сердцу и была популярной среди офицерства белых армий. Вековые традиции частей русской армии также неукоснительно сохранялись в белых частях. Как будет показано ниже, стремление воссоздать в белой армии свой родной полк было всеобщим. Впрочем, каких бы политических взглядов ни придерживались офицеры, стремление покончить с большевизмом было всеобщим. Воспоминания о сорванных погонах, глумлениях над всем, что они привыкли считать святым, личных унижениях служили еще одним стимулом непримиримости: «Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за «буржуйство и контр-революционность»?» «Надо понять этих людей, — говорил М. Г. Дроздовский о своих добровольцах, — из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?. » [259].