Тень «Курска» или Правды не узнает никто - Переяслов Николай Владимирович (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
Беседа закончилась фактически ничем, назвать конкретную причину аварии не решился ни один из участников, поэтому выводы пришлось делать нам с Гусаковым самим. Они получились следующими:
1. Версия о подрыве «Курска» на мине Второй мировой войны несостоятельна.
2. Столкновение подлодки с другим кораблем не исключается, но оно не могло вызвать детонацию торпедного боезапаса на «Курске».
3. Внутренний взрыв на лодке теоретически возможен, но вызвать сокрушительных разрушений на АПЛ он тоже не мог.
4. Удар «Курска» о грунт не мог быть причиной второго взрыва на лодке: торпеды от такого удара не детонируют, а все находившиеся на борту 24 ракеты остались целыми.
5. Официальные версии гибели «Курска» оставляют командованию АПЛ возможность для борьбы за спасение лодки, тогда как, по утверждению правительственной комиссии, командование К-141 погибло сразу.
6. Масштабы разрушений на «Курске» беспрецедентны. Причина, вызвавшая их, должна быть аналогичной. Не исключено, что против лодки было применено особо мощное оружие.
В качестве дополнения к сказанному мы поместили рядом также несколько выдержек из читательских писем. Так, например, бывший старпом подлодки проекта 641 из Гатчины писал нам:
«Ищите причину на берегу. Отчаявшийся офицер или мичман в возрасте 32-35 лет (время выхода на пенсию с учетом выслуги), не видящий никаких перспектив, не имеющий жилья, но массу семейных проблем, не ведающий, что творит, свел счеты с жизнью…»
М. Г. Абдулин из Оренбурга предлагал свою версию:
«Курск» погиб от американской, новейшей конструкции, самонаводящейся торпеды-невидимки, способной взорваться только после проникновения внутрь «жертвы». В данном случае она проникла внутрь торпедно-ракетного отсека нашей лодки…»
А бывший моряк Северного флота Алексей К. выдвигал такое объяснение случившегося:
«…В районе учений Северного флота находилась атомная подводная лодка ВМС США „Мемфис“ типа „Лос-Анджелес“. Во время отрабатывания стрельб „Курск“ неправильно классифицировал её как нашу мишень, и произвел по ней залп учебной торпедой. В том же полигоне находилась ещё одна американская подлодка, командир которой, зафиксировав выстрел учебной торпеды по „Мемфису“, принял его за реальное нападение и решил атаковать „Курск“ на поражение. Боевой залп двумя торпедами достиг цели и вызвал детонацию боезапаса „Курска“, а „Мемфис“ тем временем ушел в один из доков Норвегии заделывать пробоину в легком корпусе…»
— Слу-у-ушай! — ознакомившись через пару дней с материалами нашего «круглого стола», ужаснулась Ленка. — Как же можно говорить о каком-то сотрудничестве с этим НАТО, если они там такие сволочи? Ну какое они имели право залезать в район наших военных учений?
— А они теперь считают, что на все имеют право. Россия свою мощь утратила, а на остальных им и раньше было наплевать.
— Ну, блин, это на них настоящего мужика не было! Вот слезет с печки какой-нибудь наш проспавшийся Илья Муромец, да возьмет в руки свою булаву или дубину — вот тогда они сразу завопят о правах человека! А то, вишь, ты…
Я смотрел на её распалившееся в праведном возмущении личико, на сверкающие глаза и гневно сжимающиеся кулачки, и не мог понять, как я мог жить без неё раньше. С момента той нашей августовской встречи я, и сам не заметив, как, фактически совсем перестал бывать в своей квартире на 3-й Фрунзенской улице и полностью переселился к Ленке на Братиславскую, хотя отсюда мне и было несколько дальше добираться до центра. Я лежал на диване, смотрел на милый овал её щеки, и чуть ли не на физическом уровне чувствовал, как меня затопляет волна счастья. Наверное, надо было оформить наш брак по закону и обменять две наши однокомнатные квартиры на одну хорошую двухкомнатную, но Ленка и слушать не хотела о переезде в другой район до окончания учебного года — вот доведу, говорила, своих третьеклашек до конца учебного года, а потом…
Я же вообще не хотел ничего, что могло нарушить это неожиданно сошедшее на меня с небес благолепие. Фиг с ним, этим НАТО, лишь бы только вот так лежать на диване да смотреть на родное лицо. Ну, может, ещё накинуть одеяло на спину, а то что-то зябко…
Я понимал, что надо бы встать, раздеться и по нормальному лечь в постель, но почему-то вдруг не стало сил, в ушах появился какой-то рокочущий шум, и возникло такое ощущение, что голова моя качается на волнах, словно моряцкая бескозырка в прибое… Незаметно для себя, я то ли уснул, то ли провалился в какое-то беспамятство. И только поздно ночью, когда, закончив на кухне проверку своих нескончаемых тетрадей, Ленка вернулась в комнату и осторожно разбудила меня, чтобы подсунуть простыню, я стащил с себя штаны и рубаху и улегся в постель по-человечески. А утром проснулся весь разбитый, и понял, что подхватил где-то вирус очередного из гуляющих по столице гриппов. Да и как его было не подхватить, когда практически каждый день мне приходилось общаться с бесконечной прорвой народа? И это — не считая езды в метро и другом общественном транспорте…
Я позвонил в редакцию и получил у Гусакова разрешение три дня отлежаться в кровати.
Но болезнь отпускала труднее, чем мне этого хотелось, и вместо санкционированных трех дней я вынужден был пролежать в постели недели полторы. Первые три дня я с удовольствием валялся с утра до вечера на диване, смотрел телевизор, читал обнаружившийся в Ленкиной квартире однотомник поэта Бродского, а во второй половине дня, когда возвращалась из школы Ленка, принимал проводимый ею курс лечения. Укутанный в одеяло, я глотал всевозможные антибиотики, пил молоко с маслом, содой и медом, сосал аскорбиновую кислоту и полоскал горло какой-то ярко-желтой гадостью. Где-то уже на четвертый день я почувствовал, что сидеть дома мне становится не просто скучно, но в буквальном смысле слова невыносимо, я уже привык жить в том сумасшедшим ритме, которому подчиняла своих сотрудников наша газета, и хотел как можно скорее в него возвратиться. Однако вирус был довольно цепкий и труднопереносимый, повышения температуры при нем почти не наблюдалось, но все тело разламывала сильнейшая мышечная боль, кроме того, я ощущал постоянную слабость и головокружения, так что Ленка запретила мне даже и думать о работе.
И только на десятый день я почувствовал, что очухался настолько, что могу себе позволить рискнуть выбраться в редакцию.
— О! — неподдельно обрадовался Гусаков, увидев меня на пороге своего кабинета. — Слушай, ты просто как никогда более вовремя! Тут у нас вчера Исламову лишили аккредитации, и кому-то необходимо срочно вылететь на её место. Ты себя как чувствуешь? К командировке готов?
— Как говорится в одном рекламном ролике: «Ой! Ну надо, так надо». Когда отправляться?
— Сегодня у нас что? Десятое декабря? Во, блин, как время летит, уже и Новый год скоро… Давай, значит, завтра и вылетай, я сейчас распоряжусь, чтоб тебе выдали командировочные и заказали билет до Североморска. Машка сказала, что двенадцатого в Видяево состоится вручение наград родственникам погибших, так что надо поторопиться…
— Ну завтра, так завтра, — согласился я. — А за что Исламову-то турнули? Кому она там не угодила?
— Да считай, что всем! — махнул рукой Гусаков. — Командование Северного флота и раньше жаловалось, что она дезинформирует общественность своими статьями. А после её последних публикаций их терпение лопнуло… Да ты вон возьми почитай, ты же декабрьских номеров, наверное, ещё не видел?.. — и он бросил мне несколько номеров «Молодежки».
«На дне вокруг „Курска“ лежали руки и ноги», — гласил набранный белыми буквами на густо-черном фоне заголовок одной из статей, и далее шел записанный Исламовой рассказ научного сотрудника НИИ «Моргеофизика» Андрея Попова, принимавшего участие в обследовании потопленной К-141:
«Аппаратуру OCEAN ROVER МК-3 мы получили в 1990 году в Шотландии. С её помощью мы и исследовали лодку со всех сторон. Работа велась на небольшом научно-промысловом судне „Скаллопер“, которое арендовали специально для этих целей. Люди под воду не спускались, только аппараты. Работали на протяжении трех недель по 18 часов в сутки. Я был старшим научным руководителем группы. Рядом со мной постоянно находился особист — капитан 1-го ранга — и ещё один технический работник.
Я смотрел результаты исследования в черно-белом и цветном изображении. Врагу не пожелаешь такое увидеть! Вся носовая часть лодки разворочена и метров на восемь залезла в грунт. Никакой пробоины нет, просто весь первый отсек — большая дыра. В него можно войти не через аварийный люк!
Наблюдал через монитор и лежащие на дне части тела — руки, ноги, элементы обшивки, резиновую оболочку носовой части субмарины. Все лежит недвижимо: на этой глубине течения почти нет.
В столкновение с другой подлодкой не верю абсолютно! Не тот характер разрушений, даже тот след на правом борту, вероятнее всего, появился в результате удара о грунт, о подводный камень… Разумеется, никаких, даже мельчайших обломков иностранной субмарины мы не видели, и о якобы найденном там ограждении рубки — все вранье! Судя по картине разрушений — это был внутренний взрыв, причем произошел он не на грунте, а на плаву: траекторию движения лодки можно проследить по лежащим на дне обломкам…»
