Угрюм-река - Шишков Вячеслав Яковлевич (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
Из чулана слышался визгучий хохот пьяной Стеши и грубая гугня безносого. Наконец все стихло. Только за стенами кабака ревела в сотни глоток страшная пьяная ночь.
Из-под пола легонько постучали. Целовальник, проверяя выручку и бормоча: «Две тыщи восемьсот девяносто семь, две тыщи девятьсот», – в ответ трижды в пол пристукнул каблуком: «Сейчас, мол... слышу».
В чуланчике тихо. Целовальник, швыряя сотенные вправо, а золотые – в жестянку из-под монпансье, продолжал считать выручку. Затем вытащил из-за пазухи бумажник безносого, заглянул в него, скользом мазнул взглядом по иконе, вздохнул, снова сунул бумажник за пазуху и на цыпочках – к чуланчику.
Целовальник стал смотреть сквозь щель в чуланчик. А дверь по лбу его: хлоп!
– Ты тут чего?
– А я, Исай Ермилыч... Этово... как его... – завилял елейным голосочком целовальник. – Проведать, не созоровала ль чего с вами Стешка... Кто ее знает?.. Опаска не вредит. А я за своих гостей в ответе быть должон... Хи-хи-хи!..
– Вот она какая антиресная. Подивись... – распахнул дверь безносый. На кровати разметалась в крепком сне полуобнаженная Стеша.
– Прямо белорыбица-с... Исай Ермилыч... – причмокнул целовальник.
– А я ухожу к куму, к мельнику.
– Знаю-с, знаю-с... Не опасно ли? Ночь, скандалы-с, Исай Ермилыч.
– Черта с два! – И безносый, как железными клещами, стиснул двумя пальцами плечо целовальника.
– Ой! Ой!.. – закрутился тот, от боли присел чуть не до полу. – Ну и силка же у вас... Не угодно ль на дорожку выпить?..
– Нет.
– А почему же? Вот вишневочка...
– Нет.
– В таком разе извольте деньги получить...
– Давай, брат, давай, Сила Митрич.
– Пожалуйте-с к выручке, Исай Ермилыч. Бумажничек ваш там-с...
В длинной поддевке безносый грузно водрузился по эту сторону кабацкой стойки, против выручки. Целовальник, открыв выручку, шарил глазами, как бы отыскивая затерявшийся бумажник.
– Сколько я тебе должен за гульбу?
Лик целовальника вдруг весь изменился, судорога прокатилась по спине. Жестким и жестоким голосом сказал:
– Как-нибудь сочтемся, – и крепко нажал под выручкой рычаг.
Под ногами безносого Тузика мгновенно разверзся люк, на котором он стоял, и Тузик грузно провалился под пол. Он поймал в полумрачном подземелье мутный свет фонаря и глухой, гукающий голос:
– С праздничком, Исайка-черт!
Безносый, весь взъярившись и похолодев, привстал по-медвежьи на дыбы и мертвой хваткой вцепился кому-то в глотку. Но обух топора сразу раздробил бродяге голову...
К ногам догола раздетого трепещущего трупа быстро привязали тяжелый камень.
– Отворяй! – гукнул темный голос.
И труп был вытолкнут чрез потайной проруб в стене прямо в волны Большого Потока.
У целовальника тряслись руки, звякали в ушах червонцы, зубы колотили дробь. В дверь с улицы крепко постучали. Влез пьяный Филька Шкворень.
– Тузик здеся? Ах, ушел? И деньги взял?
– Ну да... Без всякого сомнения...
– А меня били, понимаешь... Грабили... Только я и сам с усам! – Филька выхватил из-за пазухи окровавленный нож и погрозился улице.
Диким, в сажень, пугалом он стоял на закрытом люке против целовальника. Все лицо его разбито в кровь. Правый глаз заплыл. Из-под волос по правому виску и по скуле кровавый ручеек.
– А я, понимаешь, гуляю... И буду гулять! – ударил Филька в стойку кулаком. – Только я по-умному. Двоих, кажись, пришил... Ну и мне влепили. Едва утек... И завтра буду целый день гулять... А золота не отдам, сволочи, не отдам! – И Филька снова погрозился улице ножом. – У меня в кисе, может, на двадцать пять тыщ! Да, может, я побогаче Тузика!.. А только что – тяжко мне. Поверь, Сила Митрич... Тяжко... Тоска, понимаешь, распроязви ее через сапог в пятку! Ух!! – И Филька опять грохнул в стойку.
– Ты не стучи... Ты выпей лучше да ложись спать. Я устал, до смерти спать хочу.
– Нет, Сила Митрич, не лягу! Потому – скушно мне... Душа скулит... Гулять пойду. В вине утоплю душу. Она у меня черная. А ежели ухайдакают меня, Богу помолись за мою душеньку. Убивец я, черт... Убивец!.. – Филька скосоротился и закрыл лапой мохнатое лицо.
– Золото-то при тебе?
– При мне... Вот оно... Возьми на сохранение. Я человек простой... Я верю тебе. Я, брат, в Тамбовскую жениться еду.
Целовальник трижды стукнул каблуком в пол.
– Давай, давай, брат... Давай... Да ты не скучай... Я, брат, сам убивец... Плевать... Вот сейчас тебя оженят, – сказал целовальник и нажал под выручкой рычаг.
Филька Шкворень так же быстро рассчитался с жизнью. В глубоком стеклянно-рыжем омуте он, без тоски, без злобы в сердце, стоял теперь рядом с веселым Тузиком. С тяжелыми камнями на ногах, впаявшими трупы ступнями в дно, оба золотоискателя, подвластные течению реки, легонечко поводя руками, изысканно вежливо, как никогда при жизни, раскланивались друг с другом. Они удивленно оглядывали один другого своими ослепшими глазами, силились что-то сказать друг другу – может быть, нечто мудрое и доброе – и не могли сказать.
С утра гулко посвистывал пароход, сзывая отъезжающих. Мрачные, избитые, ограбленные люди стали помаленьку стягиваться к пристани. Хозяйственные, степенные рабочие – их подавляющее большинство – ночевали в барже. Эта трезвая масса людей встречала пропойц то злобным, то презрительным смешком. Многие из ограбленных гуляк, по два, по три года копившие деньги, чтоб в достатке и в почете прибыть домой, теперь, проспавшись, впадали в полное отчаянье: рвали на себе волосы, то со слезами молились Богу, то в безумстве богохульствовали, рыдали, как слабые женщины, упрашивали товарищей убить их, разбивали себе о стены головы, в умственном помрачении кидались в реку.
В это утро улицы воровского села Разбой резко тихи, траурны. Шла-плыла непроносная туча. Небесная голубая высь померкла. Грешный воздух весь в мелкой пронизи холодного дождя. С мрачным карканьем, как гвозди в гроб, косо мчится сизая стая зловещих птиц. Унылый благовест, внатуг падая с колокольни в бездну скорби и подленького ужаса, зовет людей к очистительной молитве. Но богомолов нет. Никто не перекрестится: душа и руки налиты свинцом. Даже Филька Шкворень под водой было попробовал перекреститься, но безвольная рука на полпути остановилась. Всюду уныние, всюду мертвенность. Страх перед содеянным и лютые тени вчерашних разгулявшихся страстей-страданий наглухо прихлопнули всю жизнь в селе. Горе, горе тебе, разбойное село Разбой!..
Зато стражники бодро разъезжали по селу с сознанием до конца исполненного долга. Радостней всех чувствовал себя бравый урядник, получивший от целовальника из ручки в ручку пятьсот рублей.
Документы отъезжающих полицией проверены. В два часа дня пароход ушел. У беглеца Стращалова на душе радостная музыка. Филька Шкворень, когда пароход проходил мимо него, пытался схватиться за колесо, пытался крикнуть: «Братцы, захватите меня в Тамбовскую...», но пароход, бесчувственно пыхтя, ушел.
Следственной властью и полицией было поднято в селе и в покрывавшем выгон кустарнике восемнадцать свежих трупов. В больницу попало восемь искалеченных. Тридцать три человека сидели в каталажке.
Страсти кончились, скоро пройдет и страх. Но тяжелые страдания, включенные и в страх и в страсти, надолго останутся в злопамятном сознании народа.
Река Большой Поток чрез подземные недра где-то сливается с Угрюм-рекой.
И все воды мира в конце концов стремятся в первозданный Океан.
