Король-крестоносец - Коссак Зофья (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

– Смени мое прогнившее тело! Дай мне родиться заново! Исцели меня!

Он слушает тишину, ждет. Тихонько потрескивает масло в лампаде. Ждет. Камень исходит холодом… Ждет, когда с неба или из глубин его собственного измученного сердца послышится голос Бога, безвинно претерпевшего наказание.

…Зачем же плакать? Разве я уже не сделал того, о чем ты просишь?… На том самом камне, который ты обнимаешь, лежало тело мое, поруганное, измученное, орошенное кровавым потом. Лежало бренное и жалкое, смерти преданное, а на третий день воскресло в славе.

И видели мое воскресшее тело многие: жены-мироносицы, и двое учеников на дороге в Еммаус, и апостолы, за трапезой возлежавшие.

И сказал я, что каждый, призывающий имя мое, воскреснет – по вере своей и силою моей благодатной помощи. Крепким восстанет слабое, страждущее – исцеленным, и в радости обретет нетление. Се, мое неложное обетование: ты воскреснешь!

Зачем же плакать? И надо ли просить о чуде большем ? Надо ли торговаться со мною о жалких мгновениях пребывания в земной юдоли, отделяющих тебя от жизни вечной? Не плачь, но радуйся!… Воскреснешь! Воскреснешь!…

Обеспокоенные долгим отсутствием короля, Матфей, Марк и Лука вступили вопреки запрету в храм и нашли Балдуина припавшим к Святому камню. Вынесли на улицу почти бесчувственного. Тело юноши, по-прежнему немощное, бессильно свисало с их заботливых рук, но открытые глаза его казались наполненными безбрежным покоем.

Глава 7

БОГ – ОДИН

Второй месяц пошел, как Ренальд из Сидона бездействовал в Дамаске: сперва ждал согласия на выкуп от Саладина, пребывавшего в Египте, куда Туран-шах, сын Айюба и брат Повелителя Правоверных, послал гонцов, потом, когда согласие было привезено, ждал Ибелина. Рыцаря, как пленника особо ценного, держали в одной из самых отдаленных крепостей.

Ренальд вовсе не сожалел о том, что его поездка затягивается. Жил он во дворце старого эмира Абдуллаха из рода аль-Бара, купаясь в роскоши. Эмир, бывший некогда другом покойного Наим аль-Дин Айюба и воспитателем его сыновей, пользовался всеобщим уважением. Во времена султана Нур-ад-Дина Айюб занимал должность начальника его стражи, а Саладин и Туран-шах были диковатыми курдскими мальчишками. Оба сохранили теплые чувства к своему наставнику, и Саладин, нынешний Повелитель Правоверных, всякий раз, оказавшись в Дамаске, навещал старика.

Сейчас старого эмира дома не было. Несмотря на преклонный возраст, он несколько месяцев назад отправился паломником в Мекку. В роли радушного хозяина, принимавшего латинского гостя, выступал его сын – Наим аль-Бара. Обходительный и образованный, молодой араб быстро подружился с весельчаком Ренальдом, прекрасно знавшим язык и обычаи Востока. Время они проводили нескучно.

Да и можно ли скучать в Дамаске? Этот волшебный город славился по всей Азии своими богатством и красотой. Обильно орошаемый водой, он утопал в садах. Тут цвели удивительные розы, знаменитые во всем мире дамасские розы, которые шли на выработку изысканных парфюмерных ароматов. Тут ковали лучшую боевую сталь – дамасское оружие было мечтой каждого рыцаря. Тут воспитывались самые красивые женщины, опытные в искусстве любви. Недаром называли Дамаск раем – именно раем казался он Ренальду из Сидона. Глаза, отвыкшие в Иерусалиме от вида зелени, утомленные однообразием серого камня, с наслаждением отдыхали на пышно цветущих роскошных садах. По супруге он отнюдь не скучал, по тестю, хоть и выкупившему его бороду, тем более. Большую часть времени проводили они с аль-Барой на охоте – с соколом или гепардом. Когда обученный хищник со стальными мускулами, туловом пса и круглой кошачьей мордой пускался в погоню за быстрой газелью, оба друга, горяча коней, мчались за ним во весь опор. Исподтишка следили, кто из них двоих ловчее перемахнет через расщелину, одолеет крутой поворот, метнет копье. Вслед за ними состязались в удальстве и слуги. Соперничество, разумеется, было тайным, в манерах оба рыцаря оставались учтивыми и доброжелательными.

Воротясь с охоты в самый разгар жары, отправлялись отдыхать. В прохладную комнату гостя бесшумно проскальзывала красивая рабыня, усердная в утехах ложа, не в пример ленивой Марфе, похожей на снулую рыбу. После ужина, когда чудная летняя ночь раскидывалась над Дамаском мириадами звезд и огромная золотая луна показывалась на черни неба, когда сады начинали благоухать розами, гвоздиками и сандалом, друзья устраивались на плоской кровле дворца, огороженной резным поручнем. Пили пряное вино и беседовали.

– Такая прохлада кругом, такая свежесть, – говорил Наим, – а мой старый отец мается в пекле пыльных дорог. Я так о нем беспокоюсь.

– Но он ведь скоро вернется? – любезно поинтересовался Ренальд.

– Не скоро. Он наверняка задержится в святом городе. Мой отец очень набожен… Что до меня, я до пилигримства не охотник, недаром же сказал пророк, что язык меча достаточно красноречив, чтобы вымолить отпущение грехов. Я предпочитаю зарабатывать спасение мечом, а не бродить по грязным дорогам вместе с вонючей толпой нищих. Но отец мой другого мнения. Он любит Бога так, как его любили когда-то, и постоянно тревожится, что любовь его недостаточно велика.

Ренальд вертел в пальцах сорванный с оградки лист вьющегося растения. Темная зелень отливала в лунном блеске серебром.

– Значит, у вас прежде тоже сильнее любили Бога? – не без некоторого удивления спросил он.

Аль-Бара, слегка поколебавшись, признался:

– Во всяком случае, мне так кажется. Взять хотя бы отца и меня. Да и не нас одних… Предки наши признавали только «джихад», священную войну, ненависть ко всем неверным, а мы с тобой сидим рядышком и беседуем, точно родственники… Не знаю, хорошо это или плохо… Прежде смерть за Аллаха и Пророка почиталась счастьем, а теперь нет. Земную жизнь люди стали ценить больше, чем рай…

– У нас то же самое, – смущенно отозвался Ренальд.

– Нам это ведомо. Вы тоже чрезмерно полюбили жизнь.

Низким звучным голосом аль-Бара начал декламировать старинный арабский стих:

– К сожалению! – от души вздохнул легкомысленный Марфин муж.

– Такие же стихи слагаются и у нас. Жизнь человеческая везде одинакова.

Оба смолкли, охваченные внезапным желанием погрузиться в собственные мысли глубже обычного, доискаться там чего-то забытого, пытающегося подняться из мрака и обрести голос. Это забытое казалось важным, гораздо более важным, чем охота или любовь.

За городскими стенами блестела вызолоченная луной римская дорога, на которой тысяча двести лет назад Господь поразил нестерпимым светом дерзкого гонителя новой веры и сделал его своим преданнейшим слугой [10]. Быть может, неуничтожимые отзвуки той великой минуты трепетали в воздухе, пробуждая странную тревогу в мыслях молодых рыцарей.

– Везде одинакова жизнь человеческая, – повторил Ренальд, задумчиво нюхая сорванный листок, пахнувший свежо и терпко.

– Бог тоже.

Словно напуганный собственными словами, Наим аль-Бара опустил голову и снова принялся декламировать: