Имя - Война - Витич Райдо (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Николай посерьезнел: права тетечка, мудрая видно женщина.
— А ты что?
— Я с вами. От начала и до конца! Я не собираюсь, как некоторые, на печи сидеть!
"Девочка ты, девочка", — вздохнул. Ладонь потянулась по волосам ее погладить, но как поднялась, так и опустилась.
Затылком в сруб уперся и руки на коленях замком сложил, уставился в край неба за лопухами и полем.
— Знаешь, война это не только фронт, где все ясно и понятно: здесь ты, там враг. Война это… как бы тебе объяснить? Проверка на зрелость, причем каждого. Ты еще столько всего и всякого встретишь, что в конце концов и удивляться, и расстраиваться из-за пустяка разучишься. И тыл, дом, это не сиденье на печи, это работа, тяжелая, возможно еще тяжелее, чем с оружием управляться. Ведь армию, Лена, кормить надо, боеприпасами обеспечивать, обмундированием, техникой, а иначе много не навоюешь. И все это, пожалуй, главное, обеспечивают и будут обеспечивать вот такие как хозяйка женщины, простые и сильные. Хлеб из воздуха на стол не попадает, и человек на свет иначе, чем родившись, не появляется. А чтобы родился, нужен отец и мать. Мать больше, — покосился на нее: понимает ли?
Лена поняла, но по-своему. Взгляд нехорошим стал, с прищуром:
— Ты мне как она, пересидеть предлагаешь? Или может, обуза я вам?
Николай вздохнул:
— Знаешь, за что воюют?
— За Родину, за Сталина!
— За Родину, — кивнул. — А Родина что, по-твоему?
— Твоя страна!
— И всю страну знаешь? Про Тунгуску слышала?
Лена задумалась:
— А что там, ударная стройка?
— Нет, — улыбнулся. — Это речка в Сибири. Наша страна. Воевать за нее будешь?
— Да!
— Да. Но не в первую очередь, а в том числе. Потому что ничего ты о ней не знаешь. Не была никогда, и, в общем-то, ровно тебе на нее по одной простой причине — не сказал бы, ты о ней и не узнала.
Не понравился Лене разговор, чем-то беседу с Пелагеей напомнил. Насупилась:
— Тогда ты за что воюешь?
— За Родину. За свою мать и сестру, за друзей, за двор, в котором вырос, за детей, которых возможно не будет у меня, но они будут в принципе, есть. За их будущее. За тебя, — признался тише.
У девушки зрачки расширились. Смотрела в его глаза и понимала, что нужно отвернуться, стыдно вот так на него пялиться, а не могла.
— Есть вещи, за которые ты готов умереть, а есть вещи, на которые тебе все равно. И тут не столько воспитание, сколько стержень в человеке роль играет. Самое страшное это трусость и равнодушие, они друг другу на руку играют. Если заберутся в человека — все, кисель от него останется. Такой при любом порядке вольготно себя чувствовать будет, и выживет. Таких сейчас много вылезет.
— Давить таких надо!
— Всех слизняков не передавишь. Не стоит на них размениваться — нужно к своей цели идти и жить, как ты считаешь нужным, а не они.
— Собой пример подавать.
Мужчина плечами пожал: каждому свое.
— Людей много, и у каждого свое лицо, и своя правда. Не спеши того, кто свое, отличное от твоего мнения высказал, во враги записывать. Пелагея не враг, она помочь хочет. И права, предлагая тебе остаться. Она взрослая женщина и понимает, что тебя ждет, если ты с нами дальше пойдешь.
— Мы будем пробиваться к своим.
— Да. С боями. Перед нами не только угроза смерти стоять будет, но и плена. Голод, холод — об этом молчу, сама поняла уже. Взрослым мужчинам тяжело придется, а куда девочке? Пелагея спасает тебя, как может от смерти и грязи заслонить пытается.
— Значит, ты меня ребенком все-таки считаешь, — расстроилась. — Оставить хочешь.
— Не знаю, — признался с грустью. — Страшно тебя оставлять, но и с собой брать глупо.
У Лены улыбка сама на губы наползла: значит, она ему нравится. Нравится! — заколотилось сердце.
И губу прикусила, чтобы Николай счастливой улыбки не увидел, а в глазах бесенята озорничают, синь расплескивают яркую, бездонную и теплую.
Молчала, а в глазах все, что не высказано, сказалось.
И он молчал — к чему говорить. Все что надо на лице ее прочел, в глазах. Солнечно на душе стало, уютно, сладко. И горько.
Странный все-таки зверь человек. Вот ведь об одном думалось — до своих добраться, выжить, спать, есть хотелось. А тут ничего больше не надо, и войны будто вовсе нет. Так бы и сидел, на Лену смотрел.
Девушка голову склонила, смущаясь его взглядов и чувствуя, что сердце сейчас из груди выскочит от радости, странного поющего, окрыляющего состояния. Попыталась отвлечь Николая и себя.
— Пелагея стирать собралась… Вы там соберите, что вам надо.
Мужчина помолчал и вдруг взял ее за плечи, к себе развернул:
— Останься. Ты должна жить.
Она вскинула на него наивный, спокойный взгляд.
— Но ведь важно не где, а как.
Вот ведь сказала, как отрезала. И крыть нечем.
У Лены и грусть прошла, и обида со злостью на Пелагею растаяли. Мир вновь казался радужным, будущее светлым.
Она в дом пошла, а Николай к товарищам, о стирке объявлять. Понятно, что это проволочка, но они с Сашей решили уже, что пару дней в деревне останутся. Бойцам в себя прийти надо, раны подлечить, чуток хоть откормиться. А там марш-броски, ни на ранение, ни на отсутствие отдыха, тепла и пищи, скидок не будет.
Пока с Леной разговаривал, ребята махоркой разжились, дымили в удовольствие, самокрутку по кругу пуская.
— Откуда? — поинтересовался, жадно затягиваясь.
— Так из сельпо еще табачок, — затараторил Жихар. — Мой, значится, с того лета схоронен. Прибрала Пелагея, а он вишь и сгодился. Я это, товарищ лейтенант, поговорить с вами хотел. Молодь-то наша, что делать не знает, а горит у их. Ну и прослышали, деревня, однако, что мы здеся. Просятся с нами пробиваться, в армию, фрицев бить. Пелагея, жена-то моя, погнала их веником. Шибко она вредная бывает. Но все едино, раз пристали, уж не отстанут. Знаю их племя. А ребята добрые. Иван Ганусь, тракторист, комсомолец, парень хороший, не балабол какой. Дружки его: Павел да Петр Федосовы, близняшки, тоже не ухари какие-то, герои соцтруда, а не просто так. Они, было, уже сами подались, сложились, бердянки дедовы достали, а тут мы как на заказ. Ну и вот.
— С оружием, значит.
— А как же. По уму.
— Ладно. Передай, чтоб не болтали. Сегодня мы еще у твоей хозяйки хлеб поедим — солдатам раны подлечить надо, а завтра к ночи двинемся. Если фрицы планы не порежут. Пусть ребята наготове будут.
— Завтра, значит идем. Ага, — протянул чуть помрачнев. — Ага. Передам.
— Что еще у вас, рядовой Жихар? — напомнил мужчине о воинском долге и звании Санин.
— Да-а… Нет, ничего, товарищ лейтенант.
— А у меня есть. Карта нужна, рядовой.
— Эта какая?
— Карта местности. Может в сельсовете есть, у председателя. Спроси и достань.
— Так нет председателя. В область, говорят, двадцать первого уехал и по сю пору не возвернулся. Как канитель-то началась, мужики тоже в центр подались и нет их. А вот теперь и молодь рвется.
— Меня карта интересует.
— А радио, отец? — привстал Васечкин. — Работает или нет?
— Хм, так радио у нас сроду не работало. Деревня-то наша — бывшая заимка господ Хмелевских. Хмелькой так и кличут. Кто устанавливал, говорит — сигнал слабый, лес не дает ловить чей-то там. Обещались наладить, но пока как стояло без дела так и стоит. То зашипит да забулькает, то опять мертвое.
— Тьфу, ешкин кот, — разочарованно вздохнул Голушко.
— Карта, рядовой Жихар, — повторил Санин.
— Где взять-то? Сельсовет закрыт. У агронома были какие-то карты ге… гетезичные.
— Геодезические. Не то. Вскрой сельсовет. Документы все убрать, знамя спрятать. Карту местности — сюда.
— А?… Ладно, — встал. — Ну, пошел я.
Матвей ушел. Бойцы отсыпались на сене.
Дрозд и Санин с винтовками в обнимку за огородом сидели, местность обозревали, сменив часовых. Сашу в сон морило, то и дело носом клевал и от тычков друга просыпался. Коля и сам бы поспал в теньке после сытного обеда, но долг обязывает. Дай себе слабинку, засни, и как назло немцы явятся, устроят всей группе вечный сон. Нет уж, он лучше потерпит.
