Емельян Пугачев. Книга 1 - Шишков Вячеслав Яковлевич (книги онлайн TXT) 📗
— Сей потрет прислан мне чрез московского первой гильдии купца Бурдастова в дар от гвардии секунд-майора Ярославцева, почитателя истинной веры. Потрет зело схож, сказывали мне…
— Он не в бороде, царь-то, — тоном сожаления тихо проговорил Пугачев.
— Даром, что не в бороде, — возразил старец, — зато нам, рекомым раскольникам, соизволил манифестом даровать «крест и бороду», сиречь — пресек гонения нас, сирых, установил нам право по старозаветному обычаю бороду носить и поклоняться животворящему кресту восьмиконечному, а не крыжу постыдному, аки у рекомых православных. А наипаче мил сей праведник нашему старозаветному сердцу тем, что дал разрешенье всем сущим за границей нашим беглецам-раскольникам ничтоже сумняшеся воротиться в Русь, селиться, кто где похощет, строить свои храмы и чинить церковную службу по-своему. Да, поистине, сей император Петр Федорыч светлой памятью своей во вся дни почиет неисходно в сердцах наших… — Филарет вдруг встал и порывисто выбросил руку с лестовкой к портрету. — И если б сей государь снова появился среди своего народа, чтоб низвергнуть с престола воровски захватившую трон дщерь Вавилона окаянную, мы, старообрядцы, все до единого сложили бы к его царским стопам земные богатства наши: злато, жемчуг, серебро и самую жизнь свою отдали бы на служение сему великому страдальцу! — со страстностью восклицал в полусумраке тенористым голосом старец Филарет. — А ты ведаешь, какая сила на Руси мы, рекомые раскольники? Мы и грамотностью взяли, и многие вельможи к нам преклонны, и доброй половиной всех капиталов владеем мы…
Свеча в руке Пугачева дрожала, опустив голову, он дышал всей грудью, с внутренним трепетом вслушиваясь в слова Филарета.
— Раб божий Емельян! — горящими глазами взглянул на него старец. — Сотворим молитву о пресветлом государе Петре Федорыче. Ежели он в бозе почил лютой смертью от рук нечестивой боярщины, да будет ему место свято в небесном раю отца славы. А ежели он жив и здравствует, как гласит людская молва, да явится он снова на поприще всенародное, да соберет возле знамен свою силу великую, и да вложит сам бог в десницу его карающий меч, а в сердце — пламя… Молись, Емельян! — И чернобородый старец упал на колени пред лампадами. То часто ударяясь головой в землю, то воздевая руки к небесам, он выдыхал гулким шепотом жаркие слова молитвы.
Пугачев, как зачарованный, стоял дубом позади Филарета, рассеянно болтал рукой, думал о своем, заветном, водя помутившимся взором от огоньков лампады, от распростертого на полу старца к насмешливым устам Петра, к угревной лежанке, на которой рыжий кот, сшибив лапой прелую онучу, сладострастно жевал ее, зажмурившись. «Без бороды, без бороды…
Скобленое рыло… А глазом, кажись, схож…» — думал Пугачев, вспомнив турецкую кофейню и любопытный разговор гусара с черногорцем.
Старец поднялся и снова сел устало в кресло. Пугачев сам насквозь был пропитан дорожными слухами о Петре III. Желая проверить их, он спросил старца:
— А нешто в народе чутко?.. Про самого-то, про императора-то?
— Чутко, сыне мой, чутко, — и многознающий начетчик-старец стал в убедительных словах рассказывать усевшемуся на лежанку гостю о том, что уже на его памятях четырежды объявлялись под именем императора Петра III какие-то люди-человеки. Но по малому ли уму своему или по воле божией самозванцы те всякий раз были уловляемы. Вот и последний самозванец в городе Царицыне, тому назад всего четыре месяца, был схвачен, но будто бы бежал, только нам плохо в сие верится. Скорей всего — самозванца задавили палачи.
— Самозванец, не настоящий? — дыша сквозь ноздри и колупая мозоли на ногах, спросил с лежанки Пугачев.
— Да, сыне мой, мнится мне, — не настоящий. А настоящий — может, и жив, может, Петра Федорыча бог спас. Ну да жив ли, не жив ли, не нам знать, а только народ ждет его с упованием, и народу все едино — царь али самозванец, лишь бы заодно с ним был. И то сказать: народ похощет — любого вождем своим сотворит!
Пугачев выпучил глаза на Филарета, замер. Наступило молчание.
Но вот встал в дверях брат Пантелей.
— Обоз пришел с Яицкого городка, отец игумен, — сказал он, отдавая поясной поклон игумену. — Казаки рыбкой да икоркой кланяются святой обители твоей. Выгружать благословишь?
— На ключи. Я помедля выйду.
Слово «икорка» вызвало в Емельяне Пугачеве вкусовое ощущение; ему захотелось есть, на минуту он позабыл о самозванце, но все же, превозмогая чувство голода, сказал:
— Чудно все это, отец честной игумен. Чудны слова твои… Похощет народ, любого вождем над собой сделает… А ежели… самозваный он, вождь-то?.. Разжуй, старец ангельский, чтоб в мысль мне пало.
Старец взглянул в суровое лицо гостя и, подойдя к нему, спросил:
— Грамотен ли ты, чадо?
— Нет, темный, — глухо ответил Пугачев.
— И читать по-печатному не маракуешь?
— По-печатному — могу. А вот писать…
Старец вздохнул, сказал:
— Вопрошаешь меня о самозванцах. Изволь, обскажу… Самозванцев много на Руси было о всяку пору. Но главные суть — два ложных объявленца: два Дмитрия. Сие в досюльные времена началось, в смутную годину, при царе Годунове Борисе… А как помре Борис, сын его, вьюноша Федор, вступил на царство. Ну, Лжедимитрий Первый и сковырнул законного царя Федора и сам сел царствовать…
— И долго он в царях ходил?
— Нет, не долго. Наущенный боярами, народ дознался, что не царь он да что латынскую веру ввести умыслил, растерзал его.
— Ишь ты, — задумчиво сказал Пугачев. — Стало, не угодил народу. — И неожиданно, просящим голосом:
— Старец ангельский, попитал бы ты меня трохи-трохи. Животы подвело… Спроворь, пожалуй.
— Добро, добро, — старец подхватил Пугачева под руку и повел трапезовать.
В кухне жарко. Хозяин и гость разделись до рубах. За столом, покрытым чистой браной скатертью, сидели два бородатых казака. Они вскочили, бухнулись Филарету в ноги. Обняв казаков, он благословил их.
Голодный Пугачев дорвался до осетровой икры. Он наложил ее стогом в оловянную тарелку, накрошил луку и давай есть икру большой деревянной ложкой, словно кашу. Но вот горбоносый, чубатый сотник Терентьев, степенно оглаживая бороду, завел речь. Пугачев сразу оживился.
