Битва за Рим - Маккалоу Колин (читаем книги .txt) 📗
Утонченная римская матрона, которая, по мнению ее сына, не вынесла бы словечка крепче, чем «Ecastor!», и глазом не моргнула: она с первого дня замужества привыкла, что Квинт Цецилий Метелл Нумидийский именуется Свином.
– Жаль, – произнесла она, не зная, какой реакции ждет от нее супруг.
– Жаль?! Какое там! Это хорошо, даже слишком хорошо, чтобы быть правдой!
Марий снова схватил свиток и развернул его, чтобы прочесть все сначала. Размотав бесконечный свиток, он стал читать жене письмо вслух срывающимся от радостного возбуждения голосом:
Весь Рим собрался на похороны, которые оказались самыми многолюдными из тех, какие я только могу припомнить, – впрочем, в те дни, когда на погребальный костер отправился Сципион Эмилиан, я еще не слишком интересовался похоронами.
Свиненок не находит себе места от горя; он так рыдает, так мечется от одних ворот Рима к другим, что вполне оправдывает свое прозвище «Пий». Предки Цецилиев Метеллов были простоваты на вид, если судить по imago, которые, должно быть, вполне достоверны. Актеры, изображавшие этих предков, скакали, словно помесь лягушек, кузнечиков и оленей, так что я заподозрил, не от этих ли тварей произошли Цецилии Метеллы.
Все эти дни Свиненок следует за мной по пятам – потому, наверное, что я присутствовал при кончине Свина, его дражайший tata не отпускал мою руку, что дало Свиненку повод думать, будто все наши разногласия остались в прошлом. Я не стал ему говорить, что оказался в его доме случайно. Интересно другое: пока его tata умирал, а потом шли приготовления к похоронам, Свиненок забыл про свое заикание. Если помнишь, он приобрел этот дефект речи после Аравсиона, так что можно предположить, что его заикание имеет нервную природу. По его словам, этот недостаток проявлялся у него в траурные дни только тогда, когда он о нем вспоминал или когда ему надо было выступать с речью. Представляю себе Свиненка во главе религиозной церемонии! Вот было бы смешно: все переминаются с ноги на ногу, пока он путается в словах и то и дело возвращается к началу.
Пишу это письмо накануне отъезда в Ближнюю Испанию, где, как я надеюсь, мы славно повоюем. Судя по докладам, кельтиберы окончательно обнаглели, а лузитаны устроили в Дальней провинции полнейший хаос, так что мой неблизкий родственник из рода Корнелиев Долабелла, одержав одну или две победы, все никак не может подавить восстание.
Прошли выборы военных трибунов, с Титом Дидием в Испанию отправляется Квинт Серторий. Совсем как в прежние времена! Разница состоит в том, что наш предводитель – не столь выдающийся «новый человек», как Гай Марий. Я стану писать тебе всякий раз, когда будут появляться новости, но и взамен ожидаю от тебя писем о царе Митридате.
– Что же привело Луция Корнелия в дом Квинта Цецилия? – полюбопытствовала Юлия.
– Подозреваю, что желание втереться в доверие, – брякнул Марий.
– О, Гай Марий, только не это!
– Почему, Юлия? Я его не осуждаю. Свин находится – вернее, находился – на вершине славы, он сейчас гораздо популярнее, чем я. В сложившихся обстоятельствах Луций Корнелий не может примкнуть к Скавру; да и к Катулу Цезарю. – Марий вздохнул и покачал головой. – Однако я уверен, Юлия, что еще наступит время, когда Луций Корнелий преодолеет все преграды и отлично поладит с большинством из них.
– Значит, он тебе не друг?
– Видимо, нет.
– Не понимаю! Вы с ним были так близки…
– Верно, – неторопливо ответил Марий. – Тем не менее, моя дорогая, не общность взглядов и душевных порывов нас сближала. Цезарь-дед относился к Луцию Корнелию так же, как я: в критической ситуации или для важного поручения лучшего соратника не найти. С ним нетрудно поддерживать приятельские отношения. Однако очень сомневаюсь, что Луций Корнелий способен на такую дружбу, какая связывает меня, к примеру, с Публием Рутилием: когда принимаешь человека со всеми его недостатками. Луцию Корнелию недостает умения спокойно сидеть на скамье с другом, просто наслаждаясь его обществом. Это противно его натуре.
– Какова же его натура, Гай Марий? Я так и не разобралась в нем.
Марий покачал головой и усмехнулся:
– Не только ты – никто! Даже проведя в его обществе столько лет, я не сумел составить о нем представления.
– Думаю, сумел бы, – проницательно сказала Юлия, – просто не захотел. – Она придвинулась к нему ближе. – Во всяком случае, тебе не хочется делиться своими догадками со мной. А вот моя: если у него и есть друг, так это Аврелия.
– Я заметил, – сухо отозвался Марий.
– Только не торопись с выводами, между ними ничего нет. Просто мне сдается, что если Луций Корнелий и способен открыть кому-то душу, так только ей.
– Гм, – промычал Марий, заканчивая таким образом разговор.
Зиму они провели в Галикарнасе, поскольку добрались до Малой Азии слишком поздно, чтобы предпринять рискованное путешествие от побережья Эгейского моря до Пессинунта по суше. Они слишком задержались в Афинах: этот город привел их в восторг, а оттуда отправились в Дельфы, чтобы посетить оракул Аполлона, хотя Марий отказался обращаться к Пифии за прорицанием. Юлия была удивлена этим отказом и потребовала объяснений.
– Нельзя искушать богов, – был ответ. – Мне уже было дано пророчество. Если я опять стану вопрошать о будущем, боги и вовсе от меня отвернутся.
– А про Мария-младшего?
– Нет.
Они также побывали в Эпидавре на Пелопоннесе, где, воздав должное роскошным сооружениям и замечательным статуям Тразимеда с Пароса, Марий обратился к жрецам бога врачевания Асклепия, славящимся умением толковать сны и лечить от бессонницы. Послушно выпив предложенную настойку и проспав в специальном помещении подле большого храма всю ночь, он так и не вспомнил своих снов, поэтому жрецы смогли посоветовать ему лишь сбросить вес, больше двигаться и не перегружать голову.
– По-моему, все это шарлатанство, – пренебрежительно махнул рукой Марий, однако преподнес в дар божеству дорогой золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями.
– А по-моему, они говорят дело, – отозвалась Юлия, устремив взор на его раздавшуюся талию.
Итак, лишь в октябре они отплыли из Пирея на большом корабле, совершавшем регулярные рейсы из Греции в Эфес. Холмистый Эфес не понравился Гаю Марию, который, поковыляв по тамошним камням, поспешил снова погрузиться на корабль, отправлявшийся на юг, в Галикарнас.
Здесь, в самом красивом из всех портовых городов на Эгейском побережье римской провинции Азия, Марий решил провести зиму, сняв виллу со слугами и бассейном с теплой морской водой: несмотря на то что солнце светило дни напролет, купаться в море было слишком холодно. Могучие стены, башни, крепости, впечатляющие общественные здания вселяли ощущение безопасности и делали это место очень похожим на Рим, хотя даже в Риме не было такой великолепной усыпальницы, как Мавзолей, воздвигнутой безутешной Артемизией, сестрой и женой почившего правителя Карии Мавзола.
В конце следующей весны было наконец предпринято паломничество в Пессинунт, хотя Юлия и Марий-младший пытались протестовать – им хотелось провести на море все лето; однако их маленький бунт был подавлен. В Пессинунт вела единственная дорога, которой пользовались и захватчики, и паломники. Она вилась по долине реки Меандр между побережьем Малой Азии и Центральной Анатолией. По ней и отправились Марий и его семейство, не перестававшие восхищаться благоденствием и великолепным обустройством здешних мест. Оставив позади месторождения хрусталя и термальные источники Иераполиса, где окрашивали шерсть, закрепляя краску в соляных ваннах, они перевалили через высокие горы и, не отдаляясь от Меандра, двинулись вглубь дикой, поросшей лесами Фригии.
Пессинунт, однако, лежал на возвышенности, где вместо лесов зеленели хлебные нивы. Проводник сказал, что храм Великой Матери в Пессинунте, подобно всем великим религиозным святыням, располагал обширными землями и целыми армиями рабов и был так богат, что вполне мог функционировать как полноценное государство. Единственная разница сводилась к тому, что жрецы правили от имени богини и не транжирили скапливающиеся в храме богатства, а направляли их на умножение власти своей неземной повелительницы.
