Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
В станицах стояло сравнительное затишье, земля на солнце оттаивала, и липкая грязь тянулась за сапогами.
Казаки, казачки, ребятишки, выстроившись на подсохших досках тротуаров или свесившись через плетни и заборы, изумленно разглядывали проходивших колоннами гимназистов в форменных серых шинелях, студентов — в черных, генералов в полушубках и штатских пальто, офицеров, которые, подобно рядовым солдатам, с винтовками за плечами, шли повзводно, господ в фетровых шляпах, енотовых шубах, ехавших в простых телегах.
Невиданная, странная в своей разношерстности маленькая армия, обремененная длинным обозом, не производила на казаков и казачек сколько-нибудь внушительного впечатления. Девушки и женщины, сопровождавшие ее, придавали ей явно беженский характер. И казаки-фронтовики с нескрываемой снисходительностью пропускали ее через свою станицу, даже отказывались от каких-либо денег за постой.
А Корнилов почти в каждой станице собирал сходки, обращался к казакам с призывами, выпускал на трибуну «златоуста» Федора Баткина и, видя, что на земле войска Донского к армии не прибавляется ни одного воина, возмущался:
— Мы считали донцов верной опорой отечества, а они совсем не внемлют моим обращениям. Недаром Каледин застрелился. Понял, что его казаки за ним не пойдут. Впрочем, не будем унывать! Жизнь — это такая штука, в которой неудачи учат лучше, чем удачи.
Уже в первые дни похода Ивлев узнал многое о тех, кто шел за Корниловым. Сколько людей, столько характеров! И в каждом есть нечто такое, что при любых обстоятельствах остается и неизменно обнаруживает себя. Скажем, грек капитан Посполитаки. В любой станице он непременно добывал вино, а подвыпив, разглагольствовал:
— Мы вряд ли победим. Нас удавят. Но я стрелок высшей категории. На всех стрельбищах первые призы были моими. И теперь решил, чтобы подороже продать жизнь, стрелять русских солдат, как куропаток. Захотел привилегий — получай пилюлю из горячего свинца. — Прищурив левый глаз, Посполитаки вытягивал вперед руку и, как бы нажимая на курок, сгибал указательный палец. — Укокаю не одного сермяжного. А тогда уж плевать. По крайней мере, сто или двести мужланов не воспользуются ничем из моего состояния. У моего отца в Екатеринодаре несколько особняков и почти в каждой станице хлебная ссыпка. Посполитаки — известные богачи. В честь нас даже одна из екатеринодарских улиц именуется Посполитакинской.
— Убийство ради убийства — это просто бесчеловечно! — с тоской заметил Ивлев.
— Ху-дож-ник, — презрительно протянул Посполитаки, — член Государственной думы Шульгин говорил мне: если бы в Петрограде вовремя построчили пулеметами по рабочим толпам, никакого переворота бы не произошло. Но либеральные интеллигентики, засевшие в министерских креслах Временного правительства, боялись пролить кровь, верили в магию слов Керенского. Из-за их слюнтяйской мягкотелости теперь и гонят нас, как зайцев. И ныне надо убить не десять, не двадцать человек, а миллион, чтобы рассеять эти дикие орды большевиков. Да-с, надо стрелять и стрелять. А пока есть досуг, художник, возьми карандаш и запечатлей в своем альбоме мою физиономию. Кстати, она у меня для тебя находка: нос для семерых рос, а одному достался… Видишь? Словом, типичное лицо грека-богача Посполитаки. Видишь? — Посполитаки ухватил пальцами конец мефистофельского носа и притянул его к толстым вишневым губам.
Да, это была примечательная физиономия, и Ивлев в конце концов набросал ее в альбоме, написав под наброском: «Мститель за капиталы!»
Такие типы, как Посполитаки, огорчали и даже пугали его. «Они могут опорочить все наше движение, — думал Ивлев. — А оно должно быть доподлинно белым, ничем не запятнанным. Мы должны быть благородны, гуманны, храбры, но не мстительны».
Все эти мысли Ивлев старался внушить гимназистам, реалистам, кадетам, полагая, что, если этих мальчиков, старающихся не посрамить себя в тяжелом походе, не развратят посполитаки, с ними можно будет творить будущее.
Разговаривая с юнцами, он обычно не выпускал из рук альбома, в котором зарисовывал их лица.
Блондинистый широкоплечий юноша — гимназист седьмого класса Коля Малинин после целодневного шагания по степным дорогам, выпив добрую половину глечика парного молока, сидел на дубовой лавке и с увлечением вспоминал, какие победы одерживал над сверстниками во французской борьбе:
— Я брал его «передним поясом», мигом отрывал от земли и вместе с ним валился, — рассказывал он, задорно блестя серыми глазами. — Сейчас я любого красногвардейца в рукопашной схватке осилю.
— Ну, это только тогда, когда он будет соблюдать правила французской борьбы, — заметил Ивлев…
— А вы взгляните, какие бицепсы у Малинина! — живо вступился за друга кадет Вася Державин. — Коля, покажи!
Малинин согнул в локте руку и дал Ивлеву пощупать напрягшиеся мускулы.
— Да, твердые, — согласился Ивлев, однако тут же не преминул сказать: — Имейте в виду, мускулы крестьянских и рабочих парней выносливее наших.
— Ну, положим! — разом запротестовали оба юнца. — Настоящая сила образуется от культуры. Вспомните римских воинов. Почему они постоянно одерживали победы?..
Перед станицей Лежанкой, обороняемой красногвардейцами, завязался бой.
Как бы не замечая сильного огня, офицерский полк во главе с Марковым стремительно шел прямо по большому шляху во весь рост. А между тем все отчаянней и поспешней строчили красногвардейские пулеметы.
Марков в лихо заломленной папахе бежал впереди офицерской колонны, помахивая нагайкой:
— Вперед, друзья, вперед!
И первым бросился вброд через реку Егорлык, лед которой разошелся во время последней трехдневной оттепели.
Поднимая над собой винтовки, офицеры шли по пояс в ледяной воде и, выбегая на берег, с криком «ура» устремлялись вперед на красногвардейцев, лежавших в окопах, вырытых вдоль станичных дворов.
Вслед с гиком и свистом понесся конный дивизион полковника Глазенапа. Заблестели лезвия шашек над головами скачущих всадников.
Корнилов стоял на высокой насыпи железнодорожного полотна у переезда, через который уже тянулись подводы обоза. Наблюдая за боем, генерал то и дело подносил полевой бинокль к чуть раскосым глазам.
Слева на горизонте появились клубы сизо-лилового дыма.
— Бронепоезд! — сказал хан Хаджиев.
Корнилов повернул голову и, не отрывая глаз от бинокля, отдал приказ подпустить бронепоезд на расстояние пушечного выстрела и дать по нему залп из трехдюймовых орудий.
Бронепоезд, открывший огонь по обозу, не выдержал прицельной стрельбы и укатил.
Несколько красногвардейцев, побросав винтовки, подняли руки.
Юнкера окружили сдавшихся.
— Вы куда их? — спросил полковник Глазенап, остановив своего серого в яблоках орловца.
Худенький, бледный прапорщик сверкнул голубыми глазами навыкате:
— В плен!
— Какой там плен!.. Война на истребление! Ведите на выгон, к кладбищу!..
Ивлев побледнел. Расстреливать пленных — это превосходит мстительную жестокость Посполитаки! Пленные всегда должны рассчитывать на милость победителей. Слух о расстрелах пленных сразу удесятерит силу сопротивления. Никто не станет сдаваться…
Повернув коня, Ивлев поскакал к Корнилову, чтобы сообщить о распоряжении Глазенапа.
На улицах под заборами, пробитыми пулями, валялись трупы молодых и пожилых солдат. Среди них темнели черные и светло-серые, офицерские, шинели.
У железнодорожной будки Корнилова не оказалось. А в самой будке сидело трое незнакомых офицеров. Один из них, в черной кавказской папахе, на вопрос, где командующий, махнул рукой в сторону станицы:
— Туда поскакал.
На въезде в станицу Ивлев нагнал поручика Долинского.
— Виктор Иванович, вы знаете, что наши начали расстреливать пленных?
— А сейчас ничего не понять, кто убит в бою, кто расстрелян. На моих глазах чехи расстреляли австрийцев, тоже сдавшихся вместе с красногвардейцами…
— Слухи об истреблении пленных разнесутся по всему краю! — твердил взволнованно Ивлев.
