Небо и земля - Саянов Виссарион Михайлович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗
— Здешний? — спросил мальчишка.
— Издалека.
— А я тутошний.
— Теперь мы оба с тобой тутошние.
— Ты-то куда пробирался?
— В Ленинград.
— Вот ведь как!
— А ты?
— Я и сам не знаю.
— Долго будем сидеть под полом?
— До ночи просидим.
— А потом куда?
— А потом, куда тебе надо, выведу.
— А тебя как зовут?
— Власом.
— А меня — Кузьма Васильевич.
— Ладно, — сказал мальчишка. — Теперь кусовничать надобно. У тебя хлеб-то есть?
— Нету. Я ведь на самолете летел, мне в хлебе надобности не было.
— На самолете? И летел, говоришь? Такой толстый — и на самолете?
— А ты думаешь, толстые не летают? — обиженно спросил летчик.
Глаза Тентенникова постепенно привыкли к полумраку, и он заметил, что в подполье не так уж темно, как ему показалось с первого взгляда.
Влас был разговорчив, в тоне его даже покровительственная усмешка появилась, но как только Тентенников начинал расспрашивать его о том, что произошло в деревне, мальчик замолкал и судорожно дергал плечами. Он старался отогнать от себя какое-то воспоминание, и, почувствовав это, Тентенников уже не задавал больше вопросов. Влас ему понравился. Было мальчишке лет тринадцать, не больше. Крепкий, коренастый, уверенный в своей силе, он теперь, через полчаса после того, как удрал со своим неожиданным спутником от немецких солдат, и виду не показывал, что думает о только что миновавшей опасности.
— Значит, со мной пробираться будешь? — еще раз спросил Тентенников.
— С тобой мне по пути.
— Дорога здесь трудная, фашисты повсюду рыщут, того и гляди, сцапают они нас с тобой…
— Отобьемся, — уверенно сказал Влас.
— Мне-то с автоматом нельзя же идти — сразу поймают…
— Твоя беда — с полгоря, — ответил Влас. — Видишь, как ты обородател. Дён десять пройдет — совсем стариком станешь. Борода-то, гляди, седая…
— И то верно, — с неохотой согласился Тентенников.
— Стало быть, надо тебе переодеться. Тогда никто тебя не признает, даже и тот, кто прежде знавал. Так ведь?
— Так…
— А одежду я тебе соберу…
— Где же ты её возьмешь?
— Места-то, небось, мне знакомые. Мигом слетаю…
Он собрался было уходить, но вдруг, обернувшись, сказал:
— Только ты, гляди, не уходи. А то мне одному боязно будет…
— Куда же я без тебя уйду! Ты дороги здесь знаешь, а я без тебя пути не найду…
Влас широко улыбнулся и уполз из подвала. А через два часа он вернулся — и не один: с ним шел высокий парень в сером пальто, с автоматом и связкой гранат.
— Ты уж того, не сердись, — извиняясь, сказал Влас. — Одежду я тебе, конечно, принес. А со мной партизан пришел — документы хочет проверить.
«Не иначе, как ты его привел, чертяка, — решил Тентенников, глядя на плутоватое лицо Власа. — А если подумать — и правильно сделал… Мало ли какой народ скитается по дорогам войны».
Партизан проверил документы Тентенникова, вздохнул, услышав рассказ летчика о недавнем воздушном бое, и тихо сказал:
— А может, вы в Ленинград повремените возвращаться? У нас тут также дела горячие, небось… Шли бы партизанить с нами, право…
— Не могу. Сейчас авиационные техники очень нужны армейским частям.
— Что ж, идите, — вздохнул партизан. — А если не пробьетесь сквозь фронт, к нам вертайтесь. Плохо не будет.
— Ладно, тогда уж вернусь.
— Лесок видите? — деловито спросил партизан, когда переодетый Тентенников вышел на дорогу.
— Вижу…
— В этом леске пока будем находиться. Так что, в случае чего, милости просим.
Они расстались на перекрестке.
— Может, еще вернусь! — крикнул, обернувшись, Тентенников.
Парень, не отвечая, помахал на прощанье кепкой и вскоре исчез за поворотом дороги.
Много дней и много ночей шел Тентенников с Власом по немецкому тылу. Оборванный, в дырявых сапогах, в перепачканном краской пиджаке, с седовато-рыжей бородой, Тентенников походил теперь на старого-престарого мужика, скитающегося по немецким тылам, после того как было разорено родное селение.
Он шел с Власом по пропахшим пороховой гарью осенним дорогам России, по тропам, по кочкам болот и по поемным лугам.
Они спали на земле, в кустах за валунами, много раз укрывались от немецких солдат, два раза уходили от погони и через много дней вышли к небольшому селу.
— Здесь место мне знакомое, — приглядевшись, сказал Влас. (Тентенников теперь уже знал, что родителей Власа убили эсэсовцы.) — Мы тут с покойным тятькой были однажды, кур покупали! Не иначе, как сельцо называется Большие Колпаны…
В Больших Колпанах стояли немецкие солдаты. Ползком добрались Тентенников с Власом до деревенской околицы и так же осторожно и бесшумно поползли вперед.
Глава десятая
Полк за последнее время сменил пять аэродромов и теперь находился в одном из пригородов Ленинграда. Отход войск на новые оборонительные рубежи во много раз усложнил боевую работу летчиков. Немецкие аэродромы тоже приблизились к городу, и зачастую, запоздав на минуту со взлетом, летчики рисковали потерять на земле свои боевые машины, — так часты стали бомбардировки летных полей. С тех пор как летчики впервые услышали обращенные к народу слова Сталина, как бы удачны ни были воздушные бои, истребители считали, что еще мало сделали для победы, и почти не отходили от самолетов — так и спали, не раздеваясь, в машинах, ожидая приказа о вылете.
«К вам обращаюсь я, друзья мои…» — вспоминал Уленков слова Сталина. Ведь и меня он назвал другом, ко мне обратился, как к родному, а все ли я сделал, что мог?
Уленков ясно представил Сталина в высокой комнате с затемненными окнами, Кремль, плывущий, как гигантский корабль, в будущее, и никогда еще мечта о подвиге не жила в сердце юноши так сильно, как в эти пасмурные осенние дни. А ведь верно сказал Тентенников, что война долго продлится, на годы затянется она. И где же теперь сам Тентенников, веселый широкоплечий старик, неужто погиб на старом аэродроме? Не в плен же попал он, — сколько раз говорил, что живым не сдастся врагу… А если тяжело ранили и он не смог сам пустить себе в сердце пулю? Ведь и подумать страшно, какие испытания ему придется тогда перенести… Думая о нем, Уленков не раз чувствовал, как подходит к горлу комок и хочется по-детски, навзрыд заплакать.
Какой бы напряженной ни была боевая работа, даже в тех случаях, когда приходилось по восемь или десять раз подниматься в воздух, Уленков аккуратно вел записи в своей заветной тетради.
Однажды утром, вернувшись из боевого полета, он по пути в столовую поскользнулся и подвернул правую ногу. Боль была так сильна, что он вскрикнул. Товарищи тотчас же повели его в дом, уложили в постель. Вечером приехал врач и сказал, что у Уленкова растяжение связок, нужно обязательно вылежать несколько дней в постели и ставить согревающие компрессы, иначе лечение затянется надолго.
Нестерпима была мысль о вынужденном бездействии, но возражать бесполезно, и пришлось Уленкову исполнить предписание врача.
Он вынул из чемодана дневник и от нечего делать начал перелистывать широкие, густо исписанные страницы. Теперь уже далекими казались записи первых военных недель.
9 июля. Я встретился с Катей — той самой девушкой из Симска, с которой я говорил по телефону. Она пришла на наш новый аэродром вместе с подбитым летчиком из соседнего полка, сделавшим вынужденную посадку неподалеку от школы. Она помогла ему сжечь самолет, перевязала рану и довела до нас, когда мы уже не чаяли её видеть. Она сама была легко ранена осколком снаряда, и Быков оставил её на несколько дней в полку. Летчик очень хвалил её, просто удивляться приходится, как смело она вывела его из-под самого носа врагов. Честно скажу, я представлял её совсем другой. Оказалось, что она очень смешная, маленькая, молчаливая, с толстой девичьей косой и страшно застенчивая. От неё с трудом слова можно добиться. Я её спрашивал, что она думает делать дальше, пойдет ли на фронт. Она сказала, что сначала поедет на завод, где работает её отец. Катя, оказывается, в Симске была в отпуску, у тетки-учительницы, и поэтому оказалась в школе.
