Синий шихан - Федоров Павел Ильич (читать книги TXT) 📗
Агафья бросилась от амбара прочь и напролом полезла через плетень. Зацепившись за кол, она распластала юбку до пояса и, трясясь от ужаса, замертво свалилась в канаву…
В этот момент, как она потом рассказывала, сзади кто-то крепко схватил ее за ногу, пытался завязать подол на голове, но она будто бы так лягнулась, что «тот» завизжал и начал лаять по-собачьи.
– Чую, милые, смертушка моя пришла, хочу закричать, а не могу. В горло-то вроде кто тряпку засунул, а в глазах мельтешит все этот кащей и кровищу лакает… Не иначе, он и есть самый холерный заразитель. Откудова он взялся? Зачем к Петру пожаловал? Петр-то и сам на басурмана смахивает, а Маришка его в шароварах щеголяет.
Первому она все это рассказала Спиридону Лучевникову, пришедшему к ней утром выпить бузы. Тот сначала не придал ее болтовне никакого значения, уехал в табун, но потом подумал и, вернувшись, решил заявить о происшествии станичному атаману.
Не успели Лигостаевы пообедать, как во двор явились сотские и понятые, велели открыть амбар, обшарили закрома и увели Василия вместе с Петром Николаевичем в станичное управление.
Арестованных атаман Гордей Турков ожидал в станичном управлении. Он был в фуражке с голубым околышем и с болтавшейся на толстом боку шашкой. Свирепо покручивая хвостик пожелтевшего от высохшего дегтя уса, он, тыча пухлым пальцем, говорил писарю Важенину:
– Что же ето такое, Захар Федорович, может быть? Неужто он в самом деле кровь жрал?
– А по-моему, Агашка сдуру наплела. Но, между прочим, Гордей Севастьянович, мне доподлинно известно, что тощим людям медики велят употреблять бычью кровь. Очень пользительно. При вашей комплекции, конечно…
– Ну, что за погань говоришь, Захар Федорович. Стошнит… А еще георгиевский кавалер, – укоризненно покачал головой Турков и брезгливо сплюнул в открытое окошко.
Сидевшие на молодом осокоре воробьи, всколыхнув листья, улетели в ясное, безоблачное небо. Наступал ласковый прохладный вечер. Только иногда порывами налетал еще не остывший суховей, швыряя в открытые окна поднятую прошедшим табуном пыль. Важенин собрался на рыбалку, но атаман помешал, прислав за ним рассыльного. Теперь поездка на Урал сорвалась окончательно: надо было составлять протокол о появлении неизвестного человека. Чтобы убить время и насолить атаману, Важенин продолжал свои рассуждения:
– Хорошая, здоровая кровь разве, ваше благородие, это погань? Со мной, например, была такая история. Когда меня, раненного, в Маньчжурии вытащил и спас один солдат… Помните, я об этом рассказывал?.. Доставил он меня сначала в какую-то китайскую фанзу, а там ихний лекарь дал мне хлеба с сырым мясом и свежую лошадиную кровь.
– И ты мог употреблять?
– Как молочко пил… Целебнейшее средство!
– Странный у тебя, Захар Федорович, скус… Ета надо иметь натуру… Ты, говорят, даже кобылятину с киргизами трескаешь?
– С превеликим удовольствием кушаю!
– Да ето же грешно!
– А вот отец Николай говорит, что лошадь самое чистое животное; куры, например, и свиньи черт знает в чем копаются…
– Отец Миколай, прости господи, сам бывший киргизец…
– Ну, это уж вы зря попрекаете, Гордей Севастьянович. Отец Николай такой же крещеный, как и мы с вами, и церковную службу знает превосходно.
– Он и трепака с казаками откалывает за мое почтение, ваш отец святой…
Сотский ввел в управление Петра Николаевича Лигостаева и Василия.
Увидев худого, желтолицего человека с гладко выбритой головой, Важенин, стараясь припомнить что-то, медленно поднялся и уперся руками в край стола.
Василий тоже измерял его зорким, упорным взглядом. Он сразу узнал казака.
– Здравствуй, Важенин, – раздельно проговорил Кондрашов. Печальная улыбка засветилась на его исхудалом лице, словно говоря: «Вот и встретились. Принимай незваного гостя».
Только сейчас, когда Важенин услышал этот голос, вгляделся в устремленные на него серые улыбчивые глаза, память воскресила вдруг темную маньчжурскую ночь и высокие стебли гаоляна, больно хлеставшие по раненым ногам. Небритый, в грязной шинели солдат тащил его на спине, а он, Важенин, обхватив руками крепкую шею стрелка, стонал и скрипел от боли зубами. Потом они сидели у костра. Солдат поджаривал на углях мясо убитой лошади и рассказывал казаку, как и за что он попал в арестантские роты.
– Здравствуй… Михаил! – растерянно ответил Важенин.
– Ты что… знаешь его? – поворачивая толстую шею к писарю, спросил атаман.
– Встречались!.. – Важенин дрожавшими пальцами перебирал на столе бумаги и кидал быстрые взгляды на своего маньчжурского товарища.
– Вы забыли, господин Важенин… Меня зовут Василием, – выручил его Кондрашов.
– Откудова пожаловать изволил, любезный? – постукивая тяжелой ладонью по эфесу казачьего клинка, спросил атаман, настораживаясь и дивясь такому странному знакомству его писаря. – Кто таков будешь?
– Административно-ссыльный, ваше благородие, – твердо ответил Василий и, не спуская с Важенина пристальных глаз, уверенно добавил: – Вид на жительство, выданный Пермским полицейским управлением, вручен господину Важенину.
Захар Федорович скомкал на столе какую-то бумагу и чуть не до крови закусил губу.
Петр Николаевич ничего не понимал. Василий запросто сказал ему, что паспорта у него нет.
– Где его документ? И почему мне вовремя не доложено? Ты мне, господин Важенин, ети кренделя выкидывать брось! Получил какую бумагу, изволь доложить, кого еще черти принесли ко мне в станицу!
– Да ведь с этой холерщиной, ваше благородие, все из головы вылетело, – торопливо роясь в столе, разыскивая несуществующую бумагу, оправдывался Важенин, мучительно соображая, как выйти из этого нелепого положения.
– Наверно, я дома оставил этот документ… А встречались мы с господином… простите, запамятовал…
– Кондрашов, – подсказал Василий.
– С господином Кондрашовым мы встречались вчера, временно я его на квартиру определил.
– А не упомнишь, что там писано в етом распоряжении?
– Как всегда… все по форме, – неопределенно ответил писарь.
Турков, немного поостыв, уразумел, что положение облегчается: не нужно составлять протокол, наряжать подводу и посылать конвойного, да еще в такое время, когда в станицу нагрянула холера… С опаской посматривая на исхудалое лицо Василия, он спросил:
– Чем хвораешь-то, любезный?
– Лихорадкой…
– Ага! Лихорадкой, значит, ета, еще ничего… А то поглядеть, больно уж тощой. Только прямо тебе скажу, что для лихорадки у нас климат неподходящий. Степь, жара…
Атаман словно в подтверждение своих слов вытащил из кармана широченных шаровар пестрый платок и стал вытирать вспотевшее лицо. И вдруг, как бы невзначай, спросил:
– А кровь тоже от етой болести пил?
– Какую кровь, ваше благородие? – удивленно пожал плечами Василий.
– А ты не отпирайся… Видели вчерась, как ты ложкой хлебал и куски макал…
– Да вы шутите, господин атаман!
– Зачем же… не шутим… В щелочку видели, ета, вот у него в анбаре, – показывая пальцем на Петра Николаевича, говорил дотошный атаман. – Чего тут отпираться-то… Нам очень любопытно знать…
– Куски макал?.. – Василий, вспомнив свой вчерашний ужин, рассмеялся. – Нет, господин атаман, смею вас уверить, кровопийцей никогда не был. Плохо разглядели… Ел я вчера обыкновенный свекольник, потому что десны больны.
– Так точно, ваше благородие, можете жену мою спросить, она сама приготавливала, – подтвердил Петр Николаевич, удивляясь, кто мог подсмотреть такие подробности.
– Свекольник! – вскакивая с места, крикнул Турков. – Ах ты, сучка рябая, едрена корень! Свекольник, значит?
Василий и Петр Николаевич, улыбаясь, снова подтвердили это. С толстых губ атамана срывались по адресу Агашки Япишкиной и Спиридона Лучевникова самые бранные слова.
– Эту язву, Агашку, бузницу, – она, говорят, стерва, в бражку табак подмешивает и протчее зелье, – выпороть! Слышишь, Захар Федорович?
– Слышу, – облегченно вздыхая, отозвался Важенин.
