Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович (читаем книги txt) 📗
Воевода медленно разъезжал взад и вперед по берегу. Когда поравнялся с засекой, оттуда прожужжала стрела, она высоко взметнулась над головой воеводина коня. Воевода не шевельнулся в седле – курил и за реку не глядел, он как будто считал копны сена. За ним в малиновом кафтане, в стрелецкой с красным верхом шапке ездил боярский сын.
Воевода остановил коня, сказал громко:
– Кличь стрельцов!
Боярский сын, повернув лошадь, ускакал.
Далеко за гумном, где лежал Сенька, забил барабан. Стал слышен многий конский топот. Топот ближе и ближе. Сенька видел только передний десяток стрельцов: в желтых кафтанах, на черных конях, с саблями и мушкетами.
– Палена мышь! Переход ладьте – надо измерить воду… Два стрельца въехали в воду, вода по брюхо лошади. Из засеки выстрелили. Один из стрельцов упал в воду мертвый, другой спешно выбрался обратно на берег, за ним выскочила и лошадь убитого.
Воевода как бы не заметил, что убили стрельца, сказал:
– Какой переход, палена мышь, лучше?
Стрелецкий десятник в кафтане мясного цвета, в новой стрелецкой шапке, тронув плетью коня, подъехал к воеводе.
– Дозволь говорить, воевода?
– Ну, палена мышь?
– Думно мне-раскидать деревню по бревну, с бревен, досок мост собрать!
– И первого тебя, палена мышь, в новой шапке голым гузном поволочь по тому мосту?!
Стрельцы, окружая воеводу, смеялись.
Воевода, молча набив трубку, закурил от трута, поданного одним стрельцом, закурил, сказал еще:
– В бревнах кони ноги поломают, а иные на гвозди напорются… Гнилье, доски тоже не мост, а помеха… сорви башку! Ей, стрельцы! Ройте в воду сено, хватит забучить реку!
Сказал и отъехал в сторону гумна. Сенька видел, что когда воевода курил, то слюни текли по бороде, падая на гриву коня.
Стрельцы спешились, на берегу закипела работа, копны опрокидывали в воду.
Воевода крикнул:
– Стрельцов убрать, звать бучить реку датошных солдат… Стрельцов сменили датошные в лаптях, в мужицком платье солдаты.
Сенька глядел, и кулаки его бесцельно сжимались; он чувствовал себя так же, как в Коломенском во время Медного бунта: бессильным, одиноким против громадной силы.
К воеводе, увидал Сенька, полубегом подошла баба с ребенком на руках, кинулась перед конем воеводским на колени и завопила слезно:
– Не губи, батюшко-о! Милостивец, помилуй бедных! Сенька узнал бабу, где просился на ночлег.
– Чего тебе, палена мышь?
– Сено-то, сено! Ой, батюшко! Без сена скот изведетца, робят поморим! Без сена-то… ба-а…
– Деревня ваша на слом! Бунтовщики! Ведомо… мужья в засеке сидят, а вы плачете?… Робят в воду – дети бунтовщиков!
Сенька выволок из сумы пистолет, но стрелять нельзя, низко; он стал проковыривать дулом пистолета шире щель, а в голове была мысль: «Убью черта! Живой в руки не дамся – и конец пути!»
Но баба взвизгнула, вскочила на босые ноги, крикнула звонко:
– Ирод ты! Каменная душа! Штоб тебе на том свету котел смоляной, к сатане тебе в когти окаянному!
Воевода ткнул коня каблуком рыжего сапога в бок, отъехал, и Сеньке не видно его стало, только слышал голос:
– Стрельцы! Киньте бабу с отродьем в воду – река, палена мышь, станет мельче.
Баба бросилась бежать. Сенька ее не видал, но где-то слышался ее голос:
– Ой, родные! Ой, бедные мы!
Сено грузили, и река на другом берегу, видел Сенька, затопила место, где вчера разинцы разводили огонь…
– Эй, палена мышь! Двинь к реке пушки… – услышал Сенька. – Бей зажигательными ядрами по роще!
Задрожала земля, видимо, волокли пушки. За рекой где-то всплыло солнце, но свет его тускнел от выстрелов, из засеки и с берега – от стрельцов. Услыхал Сенька – ударила пушка, потом еще и еще… Огненные клубы, роняя деревья, зажигали кусты, и скоро от примет огненных загорелся край рощи. Из засеки, видимо, выстрелили из старой пушки по датошным солдатам, таскавшим в воду сено, но огонь пушки пошел вверх столбом. Воевода закричал:
– Палена мышь! У воров пушку разорвало. Гей, стрельцы, ра-а-туй!
На конях через реку, стреляя из мушкетов, направились стрельцы; иные падали в воду от выстрелов, пораженные стрелами и пулями, в воде барахтались раненые лошади и люди. С реки на Сеньку потянуло запахом гари и крови.
Зажигательные пушки почти не смолкали, лес горел, ветер шел с севера, деревья падали на засеку.
Все новые и новые сотни стрельцов переходили на конях реку, и Сенька по цветам кафтанов видел, какого приказа стрельцы: прошли стрельцы мясного цвета кафтаны – головы Александрова; прошли светло-зеленые – приказа Артамона Матвеева, Андрея Веригина – багровые кафтаны, ими река будто кровью покрылась; они приостановились, иные упали с лошадей, раненые, кинув коней, брели на берег обратно. Из засеки по чьей-то команде отчаянно били из ружей, а стрелами близко поражали наступавших стрельцов в лицо.
– Палена мышь! Ратуй! – кричал воевода, не подъезжая близко к берегу. – Страшного боярам вора в Москве на колья по частям розняли, этих, сорви башку, живых на колья взденем! Ратуй, государевы люди-и!
Столетние дубы и платаны, рощи, подожженные ядрами, падали на засеку, а ветер шел на нее же, раздувая пожар. В дыму, в огне, в треске и грохоте пушек и ружей люди на берегу бились впритин, мелькали среди горевших телег и деревьев дымящиеся бойцы с топорами, рогатинами, и бой был жестокий. Стрельцы первым натиском не могли взять берег, но огонь был пущий враг разинцев, на них загоралось платье, и рухнувшие деревья с пылающими сучьями убивали хуже пушек.
Кто-то громко крикнул, и над засекой пронеслось и за реку отдалось роковое слово:
– Эй, мужики! Отступи из огня и не сдавай боя-а!
От огня рухнула вся засека. Сенька увидал сотню или меньше конных казаков, скакавших от засеки мимо леса в степь.
Мужицкие повстанцы сгрудились. Храбрые бились насмерть. Слабые бросали топоры и рогатины, кричали:
– Челом бьем – сдаемся воеводе!
– Не бейте нас, государевы люди-и!
– Милуйте, сдаемси-и!
– Палена мышь! Мы вас помилуем!
Кто-то просил у воеводы. Сенька не видел ни того ни другого.
– Воевода князь Юрий, вели запалить воровскую деревню!
– Переходи, палена мышь! Запалить надо село Копены!
– Там церква, воевода князь!
– Палена мышь! Образа вытаскать, а церква пущай горит. Поп – бунтовщик, сидит в засеке.
– Любо, воевода-князь!
– А ну и я, сорви им башку, еду суд бунтовщикам навести…
Сенька видел, как грузный конь воеводы медленно, но прямо переносил через запруженную трупами людей и лошадей реку сутулую фигуру в выцветшем стрелецком кафтане.
– Пушки переноси-и! – крикнул воевода, полуобернув волосатое лицо.
– Любо, князь Юрий!
Пожар лесной углублялся в даль рощи, на реку несло гарью кустов и валежника. И еще раз слышал Сенька за рекой голос воеводы:
– Сорви башку! Заводчика, попа копеновского, вести ко мне! Атамана донского Мурза-кайка имать конным стрельцам!
– Лю-у-бо-о!
Сенька выждал на гумне, когда вся воинская переправа Юрия Борятинского ушла за село Копены. Копены горели. Искры и головешки мелкие ветер кидал на другую сторону реки Медведицы. В этом месте Медведица верст за пятнадцать была узка и мелка. Сухое лето еще более высушило реку; осень начиналась, но дождей было мало.
«Нашлись головы засеку в узком месте заломить. На рощу надеялись и не чаяли, что от рощи вся беда!» – думал Сенька, сидя на верхнем бревне закоренка. Он выпил водки, съел все, что было куплено по дороге. Закурил, еще подумал: «Теперь до Саратова дойду и впроголодь…» Разделся, снял кафтан, натянул на плечи панцирь. Надевая панцирь, вспомнил Ермилку Пестрого: «Где-то он, удалая голова, ходок? Никакого пути не боялся».
По кафтану подтянул кушак, всунул за кушак пистолеты, трогая пальцем кремни. Маленький пистолет, третий, «дар Разина», всунул в пазуху: «Ты будешь со мной, пока голова цела! Эх, батько! Послал за ветром, не дал за себя постоять!» Надел суму, отряхнув, накинул армяк. Из стены переруба посреди гумна (парасуток) выдернул дубовый кол. Раньше чем выйти, осторожно огляделся, пошел, чуть уклоняясь влево.
