Страстная неделя - Арагон Луи (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
— Ты что, всю жизнь думаешь расшибаться в лепёшку? Тебе, видно, нравится быть холуём? Ты вот что обмозгуй…
Этот глагол был не из обихода лакея, а последующее, что ему предложили обмозговать, ещё меньше подходило для его мозгов и ушей. Либо ты честный человек, либо нет. Вот-то беда ночью, посреди болота, имея на своём попечении драгоценный позолоченный несессер его сиятельства, очутиться в обществе подобного субъекта! Потому-то ему и показался истинным посланцем небес гвардеец, который добрался до них, перепрыгивая с камня на камень и прижав к груди большой свёрток: он объяснил, что конь у него попал в трясину, и попросился к ним третьим… Кучер огрызнулся. Места нет, но лакей жеманным тоном возразил, что можно потесниться.
— Ладно, полезай! — крикнул Бертен. — Вы, сударь, добрый малый, только смотрите! Рожа у этого типа подозрительная…
Под дождём время тянулось бесконечно. Из Эстера выехали часов около двух, а теперь вряд ли больше четырех. Внезапно откуда ни возьмись-отряд кавалерии. Стой! Кто идёт? Это оказались мушкетёры, значит, либо они, либо мы сбились с дороги, и как это выходит, что все время встречаешься со своими? А в какую сторону подаваться теперь?
Эту ночь в Бетюне, в карауле у городских ворот, на укреплениях или на постое, королевские гвардейцы спали мало и тревожно. После того как сторожевые отряды разошлись по своим постам, на квартирах у местных жителей осталось человек четыреста, не больше. У Теодора произошёл длинный разговор с его хозяевами, в котором принял участие некий капитан де Беллоне, командир инженерного полка в Бетюне, окончивший Политехнический институт и разделявший образ мыслей майора.
В девятнадцать лет он за участие в Ваграмской битве получил крест Почётного легиона. И когда Теодор повторил то, о чем думал весь день, а именно что ради этой королевской авантюры и умирать-то не стоит, капитан удивлённо посмотрел на него и вдруг произнёс с вызовом:
— Раз не стоит умирать, значит, сударь, стоит жить.
Эти слова произвели сильное впечатление на нашего кавалериста, однако не убедили его. Хозяйская дочь больше молчала, Теодор ей явно нравился. Маленький Жан выпросил разрешение посидеть подольше и жадно слушал разговоры взрослых, но около полуночи он стал клевать носом, и мать отправила его спать.
— Ах ты мой Жан-простачок, — сказал майор, — глазки слипаются, пора идти «шлафен».
Это словечко ввели пруссаки, стоявшие во главе с генералом фон Юргасом в Бетюне с половины апреля до половины мая прошлого года. Единственные приятные воспоминания от их пребывания. Родственник господина де Беллоне отказался поставить их коней в конюшню гостиницы на Аррасской улице, за что прусские солдаты гнали его ударами сабель через весь город.
пока он не упал мёртвым.
— Не хватает, чтобы это повторилось! А сейчас, друзья, пора и нам идти «шлафен»!
Но о «шлафен» не могло быть и речи. В комнате Фреда, хозяйского сына, уехавшего в Париж, имелась лампа под зелёным абажуром, но масла в ней не оказалось, и Теодору поставили свечу в стеклянном подсвечнике. Он уселся на край кровати.
Кровать была светло-жёлтая, немецкого дуба, широкая и с колонками, а над ней-балдахин с фестонами и занавесками из зеленой саржи.
— Эту кровать оставил в наследство Фреду наш дядя Машю…
Он был священник, присягнувший конституции, за что его потом сживали со свету… — вот и все объяснения, какие, показывая комнату, дала ему хозяйская дочь.
Прелюбопытная девушка эта юная Катрин. Некрасивая, но прелюбопытная. Да, кровать в самом деле такая, какие бывают у деревенских кюре. Катрин всячески старалась оправдать своё пребывание в комнате, как будто оно могло показаться мушкетёру предосудительным. Она заглянула в пузатый кувшин на умывальнике-не забыли ли налить туда воды. В этом городе только и думают, как бы воды хватило. Предположим, я бы удержал эту девушку за руку и поцеловал её… Дурацкое предположение. Мне и самому этого не хочется, да и принимая во внимание майора… Предположение, конечно, дурацкое, но оно, возможно, означало, что, если бы я удержал Катрин за руку и завязался бы роман, у меня бы оказалось для чего жить. Если нет смысла умирать, это ещё не значит, что есть смысл жить. Где этого инженера научили так рассуждать, в Политехническом институте, что ли?
Все дело в том, что давеча, когда мы вдруг очутились одни — я хочу сказать, без начальников, потому что они поехали за графом Артуа, — когда мы все сразу, не сговариваясь, поняли, что судьба наша в наших руках, и начали по-демократически… да, подемократически… обсуждать, как нам поступить, вот тут что-то переменилось в жизни. Мы перестали быть людьми, за которых решают другие, а им самим остаётся только повиноваться и идти, куда прикажут. И невольно мне припомнилось собрание в Пуа!
Может быть, это и есть свобода, а жизнь, где господствует свобода, стоит того, чтобы её прожить. Может быть. Для молодого Руайе-Коллара главное-слушаться. И как ему не быть потрясённым, когда для того, чтобы слушаться прежних начальников, неизбежно-не нынче, так завтра-придётся ослушаться их. Солдат не думает, не судит, не решает. Иначе он бунтовщик.
Меня неудержимо влечёт ремесло бунтовщика и, судя по всему, ни в малейшей мере-ремесло солдата. Однако же этот капитан инженерных войск-он ведь солдат, и, когда он во что бы то ни стало хочет, чтобы я нашёл смысл жизни, представляет ли он себе, что для меня имеет смысл только жизнь бунтовщика, иначе говоря, полное отрицание его нравственного идеала. Вот что! В жизни бунт-это как контрасты в живописи: спрашивается, контрасты между чем и чем, бунт против чего?
Теодор разулся и потёр одну ногу о другую, чтобы, не нагибаясь, снять носки. Ощущение, что ноги наконец дышат, было удивительно приятно. Любопытно, на кого похож этот Фред, в чью кровать, или, вернее, в кровать дядюшки кюре, я заберусь точно вор? Ему всего восемнадцать лет, а он уже сражался и знает, чего хочет, он шагает навстречу будущему, которое ясно себе представляет. Он намерен помочь рождению этого будущего, помочь изменить лицо мира… Он солдат и бунтовщик. Да. Но как же сочетается одно с другим? Быть солдатом, сражающимся не ради короля или генерала, а ради идей? Может быть, это и есть свобода. Недурной сюжет для соискания римской премии! Быть священником, принявшим Революцию, — это ведь значит быть священником-бунтовщиком. Каков из себя был дядюшка Машю, когда спал тут за зелёным пологом?
Должно быть, он-то и венчал майора с его Альдегондой? Впрочем, в те времена церковный брак был необязателен… Говорят, Фред похож на мать, а значит, и на сестру… Однако пора «шлафен»…
По-моему, у майора сегодня вечером был очень неважный вид…
А если бы я удержал за руку Каролину Лаллеман. все пошло бы иначе, я ни за что бы не уехал…
Во всем городе и на сторожевых постах одно и то же: никто не решается вздремнуть даже на миг. Хороши мы будем завтра.
Вернее, сегодня… И все переговариваются, советуются по двое, по нескольку человек, вслух, шёпотом. Неужто это король так задумал? Как быть? Дожидаться возвращения кавалерии… а там будет слишком поздно… Все равно, надо охранять город, не допустить в него противника, если понадобится-сражаться у городских ворот, на стенах, даже на улицах, во дворах. Тоже своего рода доблесть-погибнуть под развалинами Бетюна…
— Да ты бредишь, друг! Погибнуть под развалинами! Не видал ты, что ли, местных жителей…
— Ну а товарищи… ты заметил, Поль, когда он говорил после тебя, тот офицер конвоя… у кого это голубые выпушки, у люксембуржцев? Нет, кажется, у роты Ноайля… так вот, все были согласны с ним: служить королю речами, не покидая Франции? И это, по-твоему, солдаты!
Другие складывали в свёрточек то, что можно унести с собой.
А ещё другие… Однако же, если у старьёвщика на Приречной улице торговля идёт столь бойко, значит, уже немало таких юнцов, которые, не дожидаясь королевского послания… Так что же они-дезертиры? Очевидно, но ведь и приказ-то был дезертировать.
