Страстная неделя - Арагон Луи (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Итак, мы держим путь уже не на Лилль. а на Байель или, вернее, в безымянный пункт между Байелем и Армантьером.
Просто говоря-в северо-восточном направлении. Так как переход границы должен быть осуществлён в самом ближнем пункте, надо, елико возможно, идти по прямой… Но вот тут-то и начинаются трудности.
Уже и в сумерках было нелегко добираться сюда, а тем более тёмной ночью, когда небо все в тучах и льёт дождь: правда, после переправы через Лис проводник вывел колонну на просёлок, который отходи! от Эстерского шоссе, оставляя вправо дорогу на Армантьер. Однако здесь сразу же началась полоса топей и торфяных болот, которая считалась непроходимой две трети года.
и хотя колонна через каждые сто-полтораста туазов топталась на месте, дожидаясь, пока подтянутся отстающие, все равно на развилках никто не знал, куда поворачивать, а развилок было хоть отбавляй. Здешние дороги пересекаются на каждом шагу, их даже зовут улицами. Это словно большой неотстроенный город.
где ничего не стоит заблудиться, особенно когда то и дело сбиваешься с пути, на повороте стараешься держаться прямой, идёшь полем-и вдруг, смотришь, угодил в камыши. Да это же канава, куда вас, к черту, понесло! Дело в том, что здесь тоже поля разделены канавами на прямоугольники-вот уж большое удобство для путешествия в каретах'…
— Кстати, велено идти все прямо…
— А вам не кажется, что мы кружим на месте? И те, кто нас ведёт, как и мы, ни черта не знают, понятия не имеют, куда идти!
— Кто это сказал?
— Ах, простите, господин маршал! Будь тут хоть какоенибудь жильё, чтобы спросить дорогу…
— Да, но жилья-то не видно. Выселки редки и разбросаны. И какую дорогу спрашивать? На Байель?
— Нет, на Стенверк…
— В Эстере нам объясняли гак: хочешь-иди через ПтиМортье. хочешь-налево, через Дулье. Так или иначе непременно попадёшь в Стенверк, только что через Дулье немножко подальше, ну да не беда.
— Не в том дело, нам уж столько приходилось выбирать между правой и левой; сомнительно, чтобы мы всякий раз попадали в Пти-Мортье или Дулье…
В Сен-Мало вам пристать без помехи…
Конечно, пешие могут днём перепрыгивать с камня на камень по придорожной тропке. Но конным, да ещё ночью…
Фавье ехал рядом с Мармоном. И заговорил вдруг совершенно изменившимся голосом, так что в первое мгновение маршал рванул было лошадь в сторону, но речь была вполне в духе его адъютанта.
— Не повернуть ли нам назад? — начал Фавье. — Засесть в Бетюне и выдержать осаду, сколько бы она ни продолжалась? По всему видно, что Бонапарт уклоняется от сражения между французами, потому что оно может послужить предлогом к иноземному вмешательству.
— Об этом не может быть и речи, — возразил Мармон. — Мы переправляемся в Нидерланды, король уже там.
Наступило молчание, которое нарушили крики и ругань.
Опрокинулась карета. Чья? Лошади остановились, ничего, нас это не касается, раз мы во главе, надо ехать дальше. Во главе чего?
Неизвестно, следует ли кто-нибудь за нами. Достаточно было передним свернуть не в ту сторону, как они потянули за собой остальных…
— Господин маршал, — снова сказал Фавье, и в его голосе слышалась тревога. — В Париже вы полностью одобрили мои план обороны Лувра. Король не дал согласия, пусть пеняет на себя.
Теперь он обретается в Ипре или ещё где-то. За это он отвечает перед Историей. Но неужто вам непонятно, что для Наполеона важнее всего создать легенду, будто его призвала страна и все встретили с распростёртыми объятиями… А вот если мы окажем сопротивление, если прольётся кровь…
Мармон промолчал, он поднял воротник шинели-северный ветер пощипывал уши.
— Днём была настоящая теплынь, а тут смотрите, как похолодало к ночи.
Фавье из себя выходил. Зачем было иметь в своём распоряжении королевскую гвардию, зачем было собирать и вооружать молодёжь, если не хочешь драться? Либо мы правы, либо нет.
Если правы, надо драться, чтобы доказать свою правду.
— Возможно, что Бетюн не самое удачное место, — снова заговорил он. — Я имею в виду близость к Лиллю и Аррасу, хотя укреплён он по-вобановски, но, пожалуй, все-таки умнее было бы отойти на Эден-он дальше от границы, а значит, представляет меньший соблазн для союзников…
— Не понимаю, — прервал его Мармон, — что вас больше смущает? Близость союзнических армий или солдат Эксельманса?
— Поймите, господин маршал, — принялся доказывать Фавье, — в случае несвоевременного вмешательства извне Бонапарт приобрёл бы лишних сторонников, а нас бы стали считать приспешниками иностранцев.
Мармон приглушённо хихикнул. Не видно было, какое у него сейчас выражение лица. Но Эден явно устраивал его не больше, чем Бетюн. Ему лично не стоило задерживаться в стране, где хозяином был император. Ещё в Канне Буонапарте вполне определённо высказывался в том смысле, что Мармона ждёт стенка и двенадцать пуль. Оттого что маршал перейдёт границу и присоединится к королю, вовсе не следует, что и остальные…
Господи, как мы кружим! Ну вот, дождались, влезли в топь и увязаем все глубже. Куда мы угодили? В торфяное болото?
Назад! Хлюп, хлюп, хлюп… Что с этой лошадью? Легла и лежит…
Надо остановиться, подождать остальных.
Кто это-остальные? Может быть, мы и есть остальные. Не иначе как сейчас очутимся в Армантьере, или в Эстере, или ещё где-нибудь похуже. А вдруг в самом деле солдаты Эксельманса или Вандамма выступили нам навстречу из Азбрука и, зная, что мы в Эстере…
— Стой! Кто идёт? Ах, это вы,Лористон.
— Господин маршал, графу Артуа пришлось выйти из берлипы, потому что она свернула на какой-то просёлок, откуда её нельзя вызволить.
— Вот те на! А как же его бочонки?
— Он роздал их гвардейцам, положась на волю божью! Вы вот шутите. А там ведь вся наша военная казна. Я решительно возражал против того, что драгоценности короны были отправлены в Англию… Теперь что же-прикажете побираться в Бельгии? Кто это там позади, верхом? Простите, господин герцог, я вас не узнал, как говорится, дал маху. Вот уж незадача так незадача. Господин герцог де Ришелье едет верхом, а где же его экипаж? Да это не мой экипаж, это кабриолет Леона де Рошешуар. Не знаю, куда он запропастился, нет, не кабриолет, а наш юный Леон… Я был уверен, что он впереди, с вами.
— Куда девался Леон, я понятия не имею. Что до кабриолета…
Путники останавливались. Трогались дальше. Останавливались опять. Переговаривались между собой.
— Прошёл слух, будто наши пушки, ну да, наши пушки отправлены в Армантьер, а оттуда ни с места.
— Как? В Армантьер? Мы ведь ещё не добрались до Армантьера…
Да нет же, их отправили другим путём. Подите растолкуйте им. что другим путём из Бетюна не доберёшься иначе, как сделав крюк через Лилль. И никому в голову не приходило, что пушек попросту не взяли с собой. Да и на что они сдались, эти самые пушки? А тогда зачем тащить с собой зарядные ящики?
Кабриолет Леона де Рошешуар оказался на одной из просёлочных дорог, позади гренадеров. А что делается впереди-вряд ли кто может сказать. Ясно одно-все увязают в грязи. Вот тут ещё какая-то карета и фургон. Фургоном по непонятной причине правил штатский из местных жителей. Никто не мог догадаться, что такое он лопочет. И для местного жителя он удивительно плохо знал местность. В фургоне помещались три сундука и трое человек. В кабриолете с пожитками герцога де Ришелье и рошешуаровским дорожным мешком для платья лакею Леона было очень тесно, при каждом толчке он, растопырив руки, старался удержать баулы, и кучер, глядя на него. покатывался со смеху. Кучер был новый, но поневоле познакомишься за пять дней и пять ночей пути, нет. кажется, выходит пять ночей и четыре дня? Говор у него тоже был чудной, только по-иному, звали его Бертен, был он парижанин, и понять его жаргон, вернее, некоторые словечки мог разве что уроженец Бельвиля, а слуга господина де Рошешуар как сын лакея из Версаля употреблял изысканные обороты и не терпел жаргонных выражений. На руке, ближе к плечу, у Бертена была татуировка, которую он не любил показывать. Но когда он умывался в Абвиле, лакей обнаружил, что у синей змеи, обвившейся вокруг его левой руки, голова доходила до правого соска, и кучер, или, как он сам называл себя, «кучерявый», намекнул, что эта диковинка не очень-то пристойного происхождения, и с тех пор не переставал издеваться над лакеем, а тот конфузился. Кто знает, может, тут и в самом деле есть такой душок. В эту ночь «кучерявый» был злой-презлой и затеял со своим попутчиком разговор об императоре. Такое слово в устах кучера, да ещё при таких обстоятельствах!
