Родные и знакомые - Киекбаев Джалиль Гиниятович (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗

— Будет, всё будет, — отвечал Ахмади. — Вот собираюсь в Аскын за товарами.

— А помногу ли будешь раздавать?

— Сколько заработаешь, столько и получишь. Хоть товарами, хоть деньгами — твоя воля…

Народ дружно двинулся в лес валить липы.

Заготавливая лубки возле хребта Кызылташа, Вагап и его старший сын Хусаин набрели на останки лошади. В удивлении разглядывали они оголённые рёбра, разбросанные вокруг кости, клочья шкуры.

— Видать, медведь пировал. Чья ж это была скотинка?

— А не пропажа ли Ахмади-агая? — высказал предположение Хусаин.

— Так у него ж пропал буланый, а этот, похоже, был рыжий. Наверно, из Тиряклов забрёл…

Ещё раз внимательно всмотревшись в остатки шкуры, Вагап пришёл к окончательному выводу: нет, не ташбатканский был конь, а скорее всего — тиряклинский, потому что на сырте Кызылташа пасутся и косяки из аула Тиряклы.

«Устроить бы здесь помост на дереве да засесть вечерком двоим-троим с ружьями, — подумал Вагап. — Медведь должен вернуться к трупу. Налажу-ка ловушку на злодея. Проголодается — придёт…»

Погрузив снятые лубки на волокушу, Вагап отправил с ними сына к тележной колее, а сам принялся рубить лесины для ловушки. Пока вернулся Хусаин, свалил десятка полтора осин.

Вырубив брёвна, они свезли их на волокуше в одно место, сложили рядком, словно собираясь сплотить плот. Затем, поднимая брёвна с одного конца, подвязали их лыком к висящему сверху, на поперечине, крюку — сторожку. Получилось сооружение, похожее на боковину шалаша. Под него положили останки лошади, привязав их к жердине, соединённой со сторожком. Притронься медведь к падалине — крюк соскочит с места, и брёвна придавят зверя, как мышь.

Завершив дело, Вагап удовлетворённо обошёл ловушку.

— Здорово получилось, да ведь, атай? — радостно сказал Хусаин.

— Так медведей брал твой покойный дед…

Провозившись с ловушкой почти весь день, Вагап вернулся домой уже после захода солнца, в сизые сумерки. Жена, ждавшая его и сына с расстеленной скатертью, беззлобно проворчала:

— Кто ж до таких пор ездит! Ждёшь — не дождёшься вас, уже и ойрэ [51] остыла…

— Да вот старались побольше заработать. Иль не хочешь в новом сатиновом платье покрасоваться? — пошутил Вагап. — Ахмади обещает дать аршинного товару.

— Как же, даст он вам! В смертный час ложку воды в рот не вольёт.

— Отчего бы и не дать, коль заработаем?

— Давеча на малаев своих орал, чуть не лопнул. Телегу, что ли, вовремя не смазали…

— В Аскын, стало быть, собирается за товарами. Контора-то мочальных начальников как раз там…

Вагап занялся ужином. Пристроившись рядом с отцом, склонился над миской и Хусаин.

Младший сын Вагапа Ахсан, сунув в рот привезённый братом гостинец — стебель борщевника, погнал лошадь в пойму Узяшты, чтобы спутать её там на ночь.

В разгар роения пчёл Багау-бай, привязав к седлу кирэм [52], поехал осматривать борти. Он направился сразу в горы, потому что бортевые деревья близ аула уже были проверены.

У Багау-бая одно из самых больших в Ташбаткане пчеловодческих владений. Оно досталось ему согласно завещанию отца. В своё время пасеки и борти составляли главное богатство Сальман-бая, вкладывавшего в уход за пчёлами всю душу. Бывали годы, когда число пчелиных семей переваливало у него за тысячу. Но год на год не приходится. Если лето выдавалось дождливым, число это заметно убавлялось. Причина тут известная: в дождливую погоду нет взятка, пчёлы не успевают запастись мёдом и, оголодав за зиму, весной вымирают. Некоторые семьи погибают уже в омшаннике, другие на воле, перед самым появлением первых цветов. Голодающих пчёл надо подкармливать, но где наберёшься мёду или сахару, когда ульев слишком много. В дождливое лето и роение идёт вяло, многие борти пустуют. Вдобавок ко всему в такие годы появляются пчёлы-воры, они высасывают мёд из чужих сот. Обворованные семьи погибают. Но вновь приходит благоприятный год, пчёлы быстро размножаются — случалось, что старик Сальман за лето ловил на пасеке двести-триста роев. А те, что улетели, оказывались опять же в его, Сальмана, бортях и поднятых на деревья колодах.

Багау был первым помощником отца, с малолетства учился у него подсаживать в молодые семьи маток, вырубать борти, поднимать на деревья колоды. Всё лето он проводил на пасеке. А его старшие братья не обращали на пчёл никого внимания. Их больше занимал скот. Да разве пчёлы не тот же скот? Нет, рассуждали Шагиахмет и Ахмади, пчела — тварь крылатая, её на привязь не посадишь, на ноги путы не наложишь. Залетит в улей — тут она, вылетит — нет её. То ли дело конь: можно ему ноги спутать, особо блудливого — стреножить. Для жеребчиков и нагульных кобылиц, пусть даже увёртливых, как рыба в воде, существует корок [53]. Ну, а корову от двора и пинками не отгонишь.

Сальман-бай к концу жизни сильно одряхлел. Умер он зимой, в трескучие морозы. Перед смертью в бреду несколько раз подзывал младшего сына и, усадив рядом с собой, просил:

— Багаутдин, сын мой! Выбери-ка время, сходи к Узяшты — посмотри, не влетел ли рой в колоду, что на старой берёзе. А-ах, много мёду я там брал!

— Ладно, схожу, атай, — успокаивал его Багау. Доказывать, что на улице мороз, что в такую пору пчёлы не летают, было бесполезно. Старик ничего бы не понял. Он продолжал бредить:

— Надо на этих днях поднять колоду и на осокорь за клетью. Но прежде наладь леток, полочки внутри обнови и вощину новую поставь. И не забудь про дуб в Элешевом урочище. Удачное место. Там лучше осокоревую колоду поднять. Осокорь от жары не трескается… А где Шагиахмет и Ахмади? Почему не идут? Всё ещё скандалят из-за этой норовистой кобылы?

Да, Сальман-бай явно бредил: ведь от Ахмади в то время не было ни слуху, ни духу, хотя война с японцами уже закончилась.

Пришёл Шагиахмет. От его голоса сознание старика, кажется, на минутку прояснилось.

— Вы из-за скотины перед людьми не срамитесь, — сказал он. — Живите мирно, радуясь тому, что имеете…

Всё ж после смерти отца Шагиахмет и Багау поцапались из-за косячного жеребца.

Участвовавший в разделе имущества мулла Сафа пристыдил их:

— Не заставляйте страдать душу лежащего в могиле. Богатства у вас, у обоих, благодарение всевышнему, достаточно.

— Ладно, и без этого жеребца не обеднею, — согласился Шагиахмет, но в его голосе звучала обида.

Пчёлы целиком были завещаны Багау. И все помеченные отцовской тамгой деревья — раскидистые берёзы, вековые липы, могучие осокори в пойме Узяшты, высокие, прямые, медноствольные сосны на сыртах — стали его собственностью. По не писаному закону никто другой не имеет права пользоваться ими.

Сегодня Багау-бай как раз имел целью осмотр своих деревьев, бортей и колод. Ибо это — и богатство его, и слава, возвещающая о себе всей округе пчелиным жужжаньем. Пока есть всё это, Багау может благоденствовать. А чтобы ничего не потерять, надо почаще бывать у каждого дерева, помеченного трезубцем.

Проехав какое-то расстояние вверх по речке, Багау свернул влево, по заросшей травой тележной колее, ведущей вверх, к урочищу Саука-йорт. Он наметил свой путь через большую поляну в этом урочище к Лосиной горе, затем — к хребту Кызылташу и — в сторону дома.

Немало у него в этих местах бортей и поднятых на деревья ульев. Пока всё осмотрел, и день прошёл.

В конце пути Багау решил завернуть на свою пасеку. Выехав из гор, он миновал пасеки Шагиахмета и Ахмади. Нет-нет, а семей по сто держали пчёл и они.

Хотя уже вечерело, сыновья Багау-бая ещё не ушли домой. Локман торопливо чинил в шалаше лукошко. Гильман стоял рядом, отчаянно стуча камешком о камешек, чтобы вылетевший из улья рой опустился поблизости. Отроившиеся пчёлы и в самом деле начали скучиваться на стволе высокого вяза, растущего посреди пасеки.