Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗

   — Не пора ли, други мои, подумать о возвращении в Мангазею? — объявил на привале у костра Ерофей Павлович. — Хорошо потрудились. Вернёмся с достойной добычей.

   — Наверное, пора, — согласился Фаддей, — коли замешкаемся с возвращением, начнут таять снега, вскроются реки, раскиснут болота. Тогда уж отсюда не выберешься.

Возвращались в Мангазею другим путём, не заходя в Туруханск. Перешли Енисей севернее и поднялись вверх по самому северному из левых его притоков, Большой Хете. От её верховьев, по ровной тундре вышли к Тазу.

Настроение у всех ватажников было превосходное. Ещё бы, возвращались с обильной добычей. На берегу Енисея пришлось вновь нанять оленью упряжку. Одной оказалось мало. Наняли вторую. Только так погрузили всю добычу. При приближении к Мангазее оживился угрюмый, немногословный Максим, стал разговорчивее.

В Мангазее Ерофей Павлович наведался в воеводский дом и, застав там только Кокорева, попытался подробно доложить ему о промысловом походе и его результатах. Кокорев нетерпеливо отмахнулся от Хабарова и прервал его:

   — Знаю, знаю, с людишками на промысел ходил. Много ли соболя напромышлял?

   — Слава Богу, немало.

   — Расскажешь обо всём напарнику моему. Он потом мне передаст, что существенно.

Палицын внимательно выслушал Хабарова, не перебивал, поинтересовался, каковы, по мнению Ерофея Павловича, перспективы дальнейшего промысла пушного зверя в том крае, и наконец сказал многозначительно:

   — А теперь, Ерофей Павлович, шагай к таможенникам. Отчитайся, а потом приходи ко мне. Дело к тебе будет. Ты ведь у нас грамотей?

Последние слова воеводы Хабарова озадачили. Мало ли какое дело могло найтись к прибывшему из дальнего похода промышленнику? А вот с какой стати воевода спросил у Ерофея, грамотен ли он, этого Хабаров никак не мог понять.

Поселились ватажники, возвратившиеся из похода, у того же псаломщика. Узнали от него, что воеводы не ладят меж собой и, бывает, выносят сор из избы. Палицын вроде бы мужик неплохой, приветлив, людей не обижает, каждого выслушает, а вот его напарник груб, невыдержан. К тому же Кокорев зело корыстолюбив, всякий раз норовит сорвать с промышленника, возвратившегося с промыслов, немалый куш. Псаломщик предупредил Хабарова, чтобы был начеку, коли имеешь дело с этим воеводой.

Таможенный пристав придирчиво проверял привезённую добычу, пересчитал шкурки, составлявшие долю Хабаровых и каждого из ватажников. Отсчитал шкурки, которые надлежало внести в казну в качестве таможенного сбора. Какая-то недобрая ухмылка пристава, которую тот прятал в щетинистых усах, настораживала Ерофея Павловича. Казалось, эта ухмылка говорила о лживости и неискренности пристава. На следующий день он, встретив Хабарова на улице Мангазеи, с той же ухмылкой сказал:

   — Зашёл бы к воеводе Кокореву.

   — Могу спросить, а зачем я понадобился ему?

   — Он мне об этом не говорил, но стало быть, дело есть к тебе.

Хабаров вынужден был повиноваться и направился к воеводским палатам, представлявшим собой продолговатый бревенчатый дом на высокой подклети, в которой располагались слуги и стражники. Фасад дома украшали резные карнизы и оконные наличники. К основному этажу вела наружная лестница с гульбищем. Центральную часть дома занимала просторная комната для приёмов и официальных церемоний. Из неё вели двери в правую и левую половины, где были личные покои одного и другого воеводы.

Кокорев встретил Хабарова колючим, пронизывающим взглядом.

   — Много ли соболей напромышлял? — спросил воевода.

   — Слава Богу. За всю добычу таможенный сбор внёс.

   — И это всё?

   — А что ещё с меня причитается?

   — Воеводы-то о тебе заботятся, Мангазейской землёй управляют, силы свои тратят. Это ты принимаешь во внимание.

   — Поясни, батюшка, что и как я должен принять во внимание?

   — А ты сам не ведаешь? Не считаешь ли нужным отблагодарить воеводу за труды его неустанные?

   — Ей-богу, не ведаю.

   — Разумею, что добыча твоя была велика. Коли подаришь два десятка шкурок, не обеднеешь.

   — Ого! Два десятка... Это же...

   — Это скромный подарок, который устроил бы меня. И пусть люди твои подумают. Тебя проводит до дома мой человек. С ним и можешь передать мне подарок.

Ерофей Павлович был возмущён откровенным вымогательством со стороны воеводы, но понимал, что открыто возмущаться этим вымогательством, протестовать, выступать обличителем безнадёжно. У воеводы власть, хотя и не полная, разделённая с другим воеводой. У Кокорева есть возможность заключить ослушника в арестантскую избу и даже подвергнуть пытке. Всё, что смог сделать Хабаров в качестве протеста, — это передать воеводе не двадцать шкурок, которые Кокорев требовал, а только семнадцать, но на большее не решился.

Вымогал Кокорев соболиные шкурки и у ватажников. Те не скрывали своего возмущения. Фаддей и два других ватажника из Тобольска не пожелали оставаться на службе у Хабарова на следующий сезон. Фаддей обратился к Ерофею Павловичу с такими словами:

   — Не взыщи, Ерофеюшка... не гневайся на ватажников твоих. Рады бы по-прежнему служить тебе. Да вот мздоимец, аспид окаянный на нашем пути оказался. Пусть его Господь Бог накажет.

   — С чем же пришли ко мне?

   — Посоветовались мы промеж собой и решились тронуться в обратный путь, как только реки вскроются.

   — Поступайте, как вам совесть подсказывает. А я вами зело довольным остаюсь. И с болью в сердце расстаюсь с вами.

   — И мы можем то же самое сказать.

С тревожным ожиданием Ерофей Павлович шёл на встречу с Палицыным. Задавал себе вопрос — неужели и этот окажется корыстолюбцем и вымогателем. Вроде бы не чета Кокореву. А всё же... в душу к человеку не заглянешь.

Палицын начал со слов:

   — Помнится, ты говорил нам, Ерофей Павлович, что горазд в грамоте.

   — Не то чтоб зело горазд, а по складам Библию аль Четьи-Минеи прочесть сумею. И бумагу деловую составлю.

   — Это хорошо, коль бумагу деловую составишь. Прочти-ка мне вот это.

Палицын протянул Ерофею Павловичу увесистую книгу в кожаном переплёте с медными застёжками. Это оказались жития святых. Текст книги был рукописный, а не печатный. Писец выписывал буквы с затейливыми завитками.

Ерофей Павлович, напрягаясь, начал читать не очень уверенно, несколько раз спотыкался, но постепенно, строка за строкой, обрёл уверенность и стал читать быстрее.

   — Можешь не продолжать, — остановил его воевода, — вижу, что правду сказал. Нам нужны такие грамотеи. Отправился бы снова на Таймыр? — спросил он опешившего гостя.

   — Не знаю, что и ответить, — развёл тот руками, — пребываю в раздумье. Трое моих ватажников не пожелали продолжать промысел. Настроились вернуться домой в Тобольск.

   — Почто так? Разве плох был промысел на Таймырской земле?

   — Промысел-то был отменный. Да вот разобиделись мои людишки на воеводу Кокорева.

   — Понятно. Такой умеет разобидеть. Вымогательствовал?

   — Грех на воеводу жаловаться. Всевышний оценит его прегрешения.

   — Всевышний-то оценит. Боюсь, что мангазейцы взбунтуются. Ну ладно... об этом потом. Хотел бы снова в Таймырскую землю податься?

   — Хотел бы. Да как без людишек? У меня остались только брат Никифор, да ещё два мужика — маловато для ватаги.

   — А как посмотришь, коли предложу тебе место таможенного целовальника в дальней хетской зимовке? Человек ты грамотный, смышлёный и, видать, трудолюбивый. Будешь на государевой службе. Согласен с моим предложением?

   — Не знаю, что и ответить тебе, Андрей Фёдорович. Добираться-то как туда стану? Я ведь ездовых собак имел, да избавился от них.

   — Дорога к месту твоей службы станет нашей заботой. Отправишься за казённый счёт.

   — Ещё дозволь спросить, воевода... Коль окажусь я на такой службе, промышлять пушного зверя уже не смогу?

   — Не сможешь. Персона на государевой службе не наделена правом заниматься промыслом. У тебя будет много своих служебных обязанностей.