По дорогам прошлого - Грусланов Владимир Николаевич (читать книги без сокращений txt) 📗
— Ты что, очумел? За такие слова знаешь куда загонят? — окрысился фельдфебель, исправный служака из хуторян, с красным, словно помидор, лицом.
— Пошел ты вместе с царем к своей бабушке! — возмутился унтер-офицер и, махнув рукой, отошел от радистов, с которыми калякал об окопных новостях.
— Так! — сдерживая злость, произнес Калнин. — Царя сняли, а мы молимся за его здравие…
Вечером, после команды «На молитву!» латыш заявил:
— Молиться не будем!
— Что ты сказал, шкура? — подошел к Калнину фельдфебель.
— Сказал: молиться не будем! И петь «Боже, царя» не будем.
— Отмолились! — стал рядом с ним Василий Попов.
— И мы не будем! — присоединились остальные.
С того дня ни молитв, ни «Боже, царя храни» у радистов. Все отменили.
Солдаты ждали: офицеры объяснят, что происходит, но те молчали.
Дня через три в штаб корпуса пришло пополнение.
— Эй, васильки во ржи, какие новости?
— Новости, ребята, новости! — тараторил неказистый с виду солдат с такими синими глазами, что казалось, будто вместо глаз у него торчат два василька. Это впечатление усиливалось еще и тем, что усы, брови и волосы на голове у солдата были цвета спелой ржи. Так за ним и осталась кличка: «Васильки во ржи».
— Вот вам и новости, — сказал солдат, оглядываясь по сторонам.
Быстро вынув из-за пазухи гимнастерки какие-то бумаги, он ловким манером сунул их Попову.
— Читай! Только без господ офицеров. А не то — в маршевую роту и на передовые к австриякам! — засмеялся он.
— Свобода, брат! Вот и все новости!
Васька, долго не думая, так же как только что до него солдат с васильковыми глазами, сунул бумаги в карман шаровар — и в сторону.
Немного спустя он сидел у себя на койке. Его окружили Борисов, Калнин и Иван Гетало.
— Вот беда, Семки нет, — сетовал украинец.
Семен Ищенко и Кочергин дежурили на радиостанции.
Окна в комнате закрыли наглухо. Двери приперли изнутри койкой.
— Читайте, ребята! — сказал Попов.
— «Правда». «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — прочитал вслух Калнин и растерянно поглядел на товарищей.
— Чего, чего? — не поверил Борисов. — Ты протри глаза!
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — повторил латыш такие непривычные слова.
Растерянность прошла. Он овладел собой.
— «Воинам революции», — прочитал Калнин вполголоса, но так, что все слышали:
Латыш замолчал. Он глядел то на газету, то на товарищей и пожимал плечами, не понимая еще, что же произошло.
Он взял в руки другую газету.
— Читай, читай! — нетерпеливо потребовал Василий.
— «Алеют знамена… Красные значки, символы радостной победы, на ружьях солдат, у всех на груди — как цветы… Ликует Царь Царей — Народ», — читал Калнин все громче и громче.
— Что же это, братцы? В Петрограде, народ ликует, а у нас господа офицеры воды в рот набрали. Что это такое, я вас спрашиваю, — вскочил с койки Василий Попов. — Сейчас же к ним! Пусть объяснят!
— Сядь, чумовой! — положил ему на плечо руку Борисов. — Они тебе объяснят пулей в затылок. Слушай! Не мешай…
Кое-как Попова успокоили.
— «Приказ номер первый, — прочитал Калнин, — первого марта тысяча девятьсот семнадцатого года».
Голос латыша звучал торжественно.
— «Совет рабочих и солдатских депутатов Петрограда предлагает…»
Калнин оглядел товарищей и еще торжественнее, словно настоящий артист, прочитал:
— «Во всех воинских частях и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из представителей от нижних чинов. Солдаты уравниваются в правах со всеми гражданами».
— Теперь можешь действовать, — сказал он Попову. — Организованно! Через солдатский комитет!
Вот тут-то и началось…
Ни Борисов, ни Попов, никто другой из команды радистов не думали до этого о том, какой они партии.
— Рабочей! — говорил Борисов.
До войны он несколько лет работал в монтажном цехе завода Эриксона, что на Выборгской стороне в Петрограде. Собирал там телефонные аппараты, считался отличным механиком-слаботочником.
Началась война тысяча девятьсот четырнадцатого года. Его призвали в армию и, как специалиста высокой руки, оставили работать в столице на центральной городской телефонной станции. Только года через полтора Борисова направили в действующую армию,
Борисов с полным правом мог считать себя членом рабочей партии. Но как только взялись за выборы в ротные, а потом и в полковые комитеты, он сам и его приятели растерялись.
Они знали Российскую социал-демократическую рабочую партию большевиков. Но такое же название носила и партия меньшевиков. А еще есть партия социалистов-революционеров.
— Пойди разберись тут, — пробормотал Васька Попов. — Социал-революционеры. Может, это и есть самая правильная партия. Ишь какое название боевое, — рассуждал он.
— Для тебя самая подходящая партия — кадеты. Туда наш капитан записался, — смеялся Ищенко. — Там такие сытые да гладкие, как ты, нужны.
— Бросьте, ребята, я хочу разобраться, где наша с вами дорога, — говорил обиженно Попов. — Кадеты не для нас. Это понятно. С кадетами буржуи: фабриканты и заводчики. А вот наша путь-дорога где?
Радисты ходили на митинги, слушали ораторов. Своих и приезжих. Ораторы говорили хорошо. Послушаешь, все за рабочий класс, все за крестьян, а войну до победного конца требовали.
«Оборона отечества!» — кричали меньшевики.
«Защита свободы», — вторили им социалисты-революционеры.
Такой разлад кругом, такое смятение умов. Все кричат: «Мы за народ идем!», «Мы за народное счастье стоим!» Пойди тут разберись. То ли дело большевики. У них проще: «Долой грабительскую войну!»
Борисова избрали в ротный комитет.
— Теперь гляди в оба! — напутствовали его друзья-радисты.
На первых порах страшновато было сидеть на заседаниях. Хотелось сказать слово-другое о солдатской доле, да посмотришь на председателя комитета, поручика Гуляницкого, что расшифровкой радиограмм занимался, язык присохнет — и смолчишь.
А в полковом комитете, куда довольно часто приходил Борисов, и того хуже. Народ разношерстный. Председатель комитета — капитан, кадетского толка.
В те дни солдат нутром правду чуял. Офицер — белая косточка — дело другое. «Своя рубашка ближе к телу», — самый понятный для него закон. Вот он и стоял за «войну до победного конца», чтобы мундир свой сохранить, оклад командирский оправдать. А солдату мундир ни к чему. Ему молот в руки или плужок подходящий, чтобы землю вспахать да хлеб засеять.
Членов партии попервоначалу было совсем мало. Все больше сочувствующие.
Кто считал, что он сочувствовал социалистам-революционерам, то есть эсерам, кто меньшевикам. Те кричали о свободе, о правах человека и гражданина, о великом назначении России.
Строже держали себя сочувствующие большевикам. Да их было и меньше в комитете, человек пять всего.
Меньшевики и эсеры не давали большевикам ходу. Но те не молчали, в драку с меньшевиками и другими шли смело.
Борисов посещал заседания ротного и полкового комитетов, но выступал редко, больше слушал. По правде сказать, он немножко растерялся.
— Ты кому сочувствуешь в комитете? — приставал к нему Васька.
— Шел туда, ребята, казалось, сочувствовал рабочей партии. Попал в комитет, словно раскололся. Меньшевики к себе тянут, эсеры к себе. Большевикам рот замазывают.
