Рыцари свастики - Ломейко Владимир Борисович (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗

Рыцари свастики

НАКАНУНЕ

В пивной Цигендорфа

За дверью с табличкой «Гешлоссене гезельшафт»  1 слышались приглушенные голоса. Разговаривали двое. Натренированным ухом, привыкшим в условиях редакционной сутолоки автоматически улавливать лишь важную и интересную информацию, Биркнер отметил этот факт. Ошибка исключалась: любой разговор, если его ведут двое, всегда отличается от многосторонней беседы. Участие в ней даже третьего лица меняет принципиально саму атмосферу встречи, манеру ее ведения и даже голоса партнеров. Доверительность — это не только мысли, но и тональность. Все это пронеслось в голове Биркнера лишь как едва уловимая прелюдия к выводу, который раздражал: «Какое, к черту, общество из двух человек! Да и закрытого там — одна только дверь».

Но Биркнер внутренне одернул себя, понимая, что злиться не на кого. Ему просто хотелось сейчас побыть одному. Посидеть за кружкой пива, отвлечься от дневных забот, подумать о чем-нибудь приятном. Однако в общем зале было накурено до одури, дым дешевых сигарет и крестьянских трубок ел глаза. Свободных столиков не было, а садиться рядом с кем-нибудь из постоянных клиентов пивной ему не хотелось. «Что за грубые морды, — неприязненно подумал он. — Будут буравить тебя подозрительным взглядом, пока не уйдешь. Им ведь каждый посторонний здесь кажется соглядатаем или иностранцем».

— Что прикажете?

Перед Биркнером стоял хозяин пивной. Низкого роста, кряжистый, в большом кожаном фартуке, который выпирал вперед, как старый, побитый дождем и ветром полковой барабан. Промоченный не раз пивной пеной, загрубевший в табачном дыму и обшарпанный бочками и ящиками фартук нагло топорщился. Биркнер поймал себя на мысли, что фартук на таком животе главнее самого хозяина и без него он бы себя чувствовал не так уверенно. Но, натолкнувшись на тяжелый, тупой взгляд, прервал свои исследования:

— Я бы хотел отдельный столик, но у вас, кажется, все занято…

— За отдельный столик две марки дополнительно.

И в ответ на кивок Биркнера хозяин пивной угрюмо спросил:

— Что, кроме пива?..

— Франкфуртские с картофельным салатом…

— Фрицль, столик для господина.

Живот-барабан, подталкиваемый двумя короткими ногами, медленно покатился за стойку.

Из внутреннего помещения показался рыжий детина с прыщавым носом и неведомо откуда вытащил столик. Маленький, неуклюжий, он среди крепких массивных столов и лавок выглядел как случайный постоялец. Столик неуверенно уткнулся в угол у стены в соседнее помещение и выглядел притихшим и неуместным в этой обстановке. «Бедняга», — подумал Биркнер, усаживаясь спиной к посетителям. Он поймал себя на мысли, что столик чем-то похож на него самого.

Когда людям приходится долго быть одним и они лишены обыкновенного человеческого сочувствия, временами их охватывает болезненное сострадание к самим себе. Становится так жалко себя, что слезы навертываются на глаза. Иногда, казалось бы, и причины видимой нет. Но, очевидно, эти периодические приступы тоски и жалости нужны человеку, как временное послабление, как передышка, чтобы затем вновь крепко зажать себя в кулак.

Пиво приятно освежало. Ладони ощущали привычную прохладу кружки. Это успокаивало, задавало мыслям размеренный ход. И постепенно тоскливое сочувствие к себе уступало дорогу здоровому критическому недовольству. «Черт меня занес в эту Козью деревню  2, — думал Биркнер. — Давно уже пора было бы вернуться в Мюнхен. Так нет же, шеф заставляет собирать материал о причинах консервативного и националистического образа мышления в маленьких городках и селениях. Ему это, видите ли, нужно для боссов в СДПГ  3, чтобы изучить шансы партии на выборах. И вот шляйся по сельским кабакам, изучай народные настроения. А тебе, между прочим, скоро тридцать, и жизнь не стоит на месте. Но сегодня с меня хватит. Сыт по горло и завтра же возвращаюсь…»

Впереди Биркнера приоткрылась дверь с табличкой. В нее, сжимая кожаные бока, протиснулся с пивом хозяин. В приоткрытую дверь явственно донесся суховатый, надтреснутый голос:

— Нет, нет, господин Грифе, сейчас угощаю я. Сегодня для меня великий день. Мы присутствуем с вами при рождении нового будущего. Решается судьба нашей партии… — Говоривший понизил голос. И Биркнер, напрягший слух, смог разобрать только: — Мы построим общество, воздающее в области социальной справедливости каждому — свое…

Дверь захлопнулась, и голоса погасли.

«Сколько еще у нас людей, исповедующих эту мораль! Каждому — свое! Прошлое для них — лишь неудача, невезение, злой рок, но не национальная трагедия».

— Господин Прункман, полностью разделяю вашу точку зрения. Сейчас более чем когда-либо необходимо объединение всех национальных сил… Бременские коммунальные выборы показали, что союз Немецкой партии и Немецкой имперской партии — верный путь к объединению национальной оппозиции и созданию сильной правой партии.

Резкий, энергичный голос второго собеседника выплыл из приоткрывшихся дверей вместе с возвращавшимся «барабаном»:

— …И я согласен с вами: во имя будущего Германии нужна правдивая историческая концепция. Мы должны покончить с ложью о единоличной вине немцев и восстановить…

Позитивная программа выступавшего оказалась для Биркнера неизвестной: дверь прищемила голос пророка.

«Вот тебе и захолустье, — растерянно думал Биркнер. — Здесь не только пьют пиво, но и планируют будущее Германии. Интересно, что это за типы образовали «закрытое общество»?»

Шум за спиной нарушил его мысли. Оглянувшись, Биркнер увидел, что за соседним столом спор накалился до критической точки. Пиво явно раззадорило споривших. Худой, голодный на вид человек возмущался:

— Я хочу служить фатерлянду. А мне запрещают это. У меня отнимают отечество только потому, что мы проиграли войну. Пора покончить с «охотой на ведьм». Мы патриоты, а не уголовники!

— Но, Пауль, — вмешался в спор молодой парень, сидевший рядом, — ведь во время войны на Востоке действительно убивали стариков, женщин и детей. Я сам читал…

— Заткнись! — заорал худой. — Ты еще начнешь говорить о бедных евреях. Запомни: ни один еврей не погиб в газовых камерах на немецкой земле. Эти камеры построили американцы, чтобы облить нас грязью…

— Ну ты это уже того, загибаешь, малый, — молчавший до этого старик возмущенно задвигал кружкой по столу. — Мне ты эти сказки не рассказывай. Я сам эти печи строил…

— Ах, так! — задохнулся от злобы тот, которого звали Паулем: — Вы все здесь, кажется, спелись! Жалкий еврей вам дороже немецкого солдата. Идите поставьте им памятник. Искупайте грехи. Сейчас это модно. Но ненадолго. Скоро к руководству придут настоящие немцы. Они припомнят вам ваше слюнтяйство… Роняйте ваши поганые слезы в пивные кружки. Но только без меня. Я на вас всех…

Последующая тирада была расцвечена таким местным колоритом, что в ней слово «дерьмо» было самым невинным. Дверь пивной захлопнулась за выскочившим, втолкнув в помещение порцию холодного воздуха.

На несколько минут стало тихо. Биркнер заметил, что не только он, но и другие следили за спором. И ему было интересно, последует ли комментарий.

— Да чего там, Пауль прав. Нам теперь евреев жалко больше, чем своих отцов, — отозвался в углу здоровенный парень в свитере. — Мы что же, вечно должны искупать свои грехи? Пока мы молимся, на нас, как прожорливые гусеницы, ползут гастарбайтер  4. Рвут кусок прямо из рук. И плакали немецкие денежки за границей. Я спрашиваю: кому это нужно? Мне? Тебе? Или ему?