Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Барклай помнил, как еще во времена Павла I интригой военно-морского министра графа Кушелева Чичагов был обвинен в намерении бежать в Англию, и по приказу Павла — прямо у императора в кабинете — с него сначала сорвали ордена и отобрали шпагу, а затем сняли мундир и провели в одном нижнем белье по коридорам дворца в Павловске, заполненного придворными и знатью.
Тут же адмирал был отведен в Петропавловскую крепость, где и просидел целый год до лета 1799 года.
По мнению современника, известного независимостью суждений, графа Ф. П. Толстого, «Павел Васильевич Чичагов был человек умный и образованный, будучи прямого характера, он был удивительно свободен и, как ни один из других министров, был прост в обращении и разговорах с государем и царской семьей.
Зная свое преимущество над знатными придворными льстецами как по наукам, образованию, так и по прямоте и твердости характера, Чичагов обращался с ними с большим невниманием, а с иными даже с пренебрежением, за что, конечно, был ненавидим почти всем придворным миром и всей пустой высокомерной знатью; но император Александр Павлович и императрица Елизавета Алексеевна его очень любили».
Другие современники адмирала видели в нем фигуру трагическую, жертву общественной несправедливости, отмеченную печатью рока.
«Чичагов, — писал известный историк и археограф Бартенев, — лицо необыкновенно любопытное и долго будет предметом изучения не только исторического, но и психического… Он принадлежит к скорбному списку русских людей, совершивших для Отечества несравненно менее того, на что они были способны и к чему были призваны». И наконец, третьи полагали причину его жизненных неудач в собственном его характере. К числу последних принадлежал и Барклай, ибо и в его собственном характере было немало черт, свойственных Павлу Васильевичу.
Умный и проницательный Алексей Петрович Ермолов писал о Чичагове так: «Я не мог не видеть превосходства ума его, точности рассуждений и совершенного знания обстоятельств. Упругий нрав его, колкий язык и оскорбительная для многих прямота сделали ему много неприятелей».
Чичагов тоже симпатизировал и Ермолову и Михаилу Богдановичу, видя некую параллель в своей судьбе с их собственными.
Сдача дел произошла быстро, и уже на второй день Барклай докладывал Светлейшему 5 февраля в рапорте № 1: «…По числу наличных здесь в полках людей армия сия носит только одно название, составляя, впрочем, не более как отряд: большая часть полков, ей принадлежащих, находится в отдаленных корпусах и отрядах, кои по отдаленности своей не имеют даже и нужного сообщения, — многие бригады не в своем виде, так что один полк или баталион его находится здесь, а другие в отдаленных корпусах и отрядах, некоторые же пошли в расформировку».
Желая исправить создавшуюся ситуацию, Барклай предлагал далее следующее: «Посему для сохранения в армии возможного устройства, не благоугодно ли будет Вашей Светлости приказать или только отделенные от своих бригад присоединить к оным, или же из остающихся здесь разных бригад составить бригады новые, ибо если далее будут оставаться в теперешнем их положении, то, не имея должного наблюдения за внутренним их управлением, как и начальников, собственно им назначенных, и переходя из рук в руки, могут сии войска наконец вовсе исчезнуть. Все сие имею честь предать в благорассмотрение Вашей Светлости и испрашиваю Вашего разрешения». Всего же в 3-й армии было 18 тысяч солдат и офицеров — в два раза меньше, чем в корпусе Витгенштейна.
С этого момента между Барклаем и Кутузовым наладилась регулярная служебная переписка. Ее главным содержанием была судьба блокированной крепости Торн.
Барклай извещал Кутузова о вылазках неприятеля, об ответных контратаках, о подготовке армии к правильной осаде крепости.
Кутузов же советовал продолжать блокаду Торна, а к осаде переходить после того, как армия будет переформирована и пополнена резервами.
Для осады крепости не только не хватало войск, но не было также и пороха, и гранат, и бомб, и крупнокалиберных орудий.
Только к 20 марта под Торн по Висле из прусских крепостей Грауденц и Пиллау прибыло необходимое вооружение. Однако и его было мало: тяжелых орудий всего четыре, две мортиры и два старых «единорога», остальные 32 орудия были малых калибров и принадлежали не к осадной, а к полевой артиллерии.
Главным военным инженером, руководившим подготовкой осады Торна, был старый соратник Барклая инженер-генерал-лейтенант Опперман, а начальником штаба — не менее опытный сослуживец Михаила Богдановича еще по Финляндии, генерал-лейтенант Сабанеев.
Кроме того, дивизиями 3-й армии командовали опытнейшие военачальники — генерал-лейтенанты Ланжерон и Чаплиц.
Торн защищал баварский гарнизон в 3500 человек, которым командовал французский генерал Мавилион.
В ночь на 28 марта была заложена первая параллель — осадная траншея вдоль крепости, связавшая все участки осадных работ, затем прорыты были еще две траншеи, и все они соединены были прошами — узкими, зигзагообразными окопами для безопасного передвижения из одной траншеи в другую. После этого 36 орудий открыли интенсивный огонь по крепости и вели его весь день.
В ночь с 29 на 30 марта группа охотников из тринадцати рядовых солдат-саперов захватила укрепленный неприятельский пост под самой крепостью.
Шестеро из них — Андрей Петров, Петр Истомин, Дмитрий Сериков, Василий Салбичев, Федор Дурницкий и Андрей Хомяченко — были представлены Барклаем к награждению Георгиевскими знаками, а остальные семеро получили по 25 рублей.
Днем 30 марта по приказу Барклая пехотинцы из дивизии Ланжерона штыковой атакой заняли две господствующие высоты, с которых артиллерия противника вела ответный огонь по позициям осадного корпуса.
В этом бою «ядром оторвана рука у храброго инженер-подполковника Мишо, который предполагал и исполнял план осады с одинаковым отличием», — это был родной брат флигель-адъютанта Александра Мишо, ездившего к Александру с поручением Кутузова.
В последующие дни превосходство русской артиллерии стало подавляющим. Тому способствовал подвоз в начале апреля под Торн еще тысячи центнеров пороха и 25 тысяч ядер и артиллерийских гранат.
6 апреля после ожесточенного орудийного обстрела Торн капитулировал. Французский губернатор Мавилион сдал Барклаю ключи от крепости. Ключи эти были отправлены в Петербург и долгое время хранились вместе с другими регалиями в Казанском соборе.
Гарнизон Торна в числе двух генералов, 135 офицеров и 1793 солдат и унтер-офицеров был отпущен в Баварию под честное слово не воевать против России и ее союзников до 1 января 1814 года. Остальные полторы тысячи солдат и 35 офицеров остались в крепости из-за ран и болезней. Взято было и пятьдесят орудий.
Осада и взятие Торна отличались очень малым уроном со стороны русских. За все время осады было убито 28 и ранено 167 человек.
За взятие Торна Михаил Богданович получил алмазные знаки к ордену Александра Невского и пятьдесят тысяч рублей.
В тот же день Кутузов приказал Барклаю выступить со всеми войсками, освободившимися после взятия Торна, к Франкфурту-на-Одере.
Оставив в Торне генерал-майора Падейского с двумя пехотными полками, с эскадроном казаков и ротой легкой артиллерии, сам Барклай с отрядом около 12 тысяч человек 16 апреля выступил к Познани, чтобы затем идти к Франкфурту.
Он знал, что из Франкфурта ему предстоит совершить марш в Северную Германию, к городу Штральзунд, где его начальником должен был стать Карл Юхан Бернадот.
Предписание, полученное Барклаем, было после с ним приказом Кутузова. В тот день, когда отряд Барклая вышел из-под Торна, в маленьком силезском городке Бунцлау (ныне город Болеславец в Польше); Кутузов умер…
Михаил Илларионович болел недолго.
Собственно, когда в феврале 1813 года он с согласия Александра и Фридриха Вильгельма III, вновь ставшего полноценным союзником русских, принял пост главнокомандующего и русскими, и прусскими войсками, он уже ощущал первые очевидные признаки недомогания, постепенно переходящие в серьезную болезнь.
