Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович (книга бесплатный формат TXT) 📗
— Подходи, ага! Смотри, какой товар! Мой меч разрубит врага сразу до седла, — зазывали оружейники.
— Бак, бак! Смотри, смотри! — Ловкие руки купца подкидывали невесомую ткань, заставляя ее переливаться всеми цветами радуги.
— Хурма, хурма! — заунывно тянул торговец фруктами.
— Вот стремена! В них не стыдно поставить ногу самому падишаху!
— Вода, холодная вода!
Тимофея вынесло к центру базара. Он перевел дух и осмотрелся. Здесь было значительно тише и меньше людей, чем в торговых рядах. В тенечке, поставив перед собой низенькие столики с деревянными ящичками-кассами, устроились менялы. В их длинном ряду сидел старик в засаленной зеленой чалме. Есть ли у него бельмо на глазу? Казак прошелся мимо столиков. Да, у старика в зеленой чалме один глаз закрыт мутноватой белой пленкой.
— Пусть хранит вас Аллах, — обратился к нему молодой человек. — Что вы дадите мне за эту монету?
Он положил перед менялой полученный от отца Доната неровный кусочек серебра, на котором были выбиты лики давно умерших царей. Сухие цепкие пальцы старика схватили монету и поднесли поближе к зрячему глазу.
— Э-э-э, очень старая, — недовольно пробурчал он. — Хочешь три медных? Только из уважения к тебе, ага.
Тимофей прекрасно помнил, что он должен получить пять медяков. Кроме того, восточный базар всегда предполагал торг, иначе продавец терял к тебе интерес и уважение. Поэтому Головин ответил:
— Хочу семь.
Меняла предложил четыре, начал призывать в свидетели Пророка и бормотать об ожидающих его дома голодных детях, каждый день требующих хлеба. Казак попросил шесть монет, старик заохал, настороженно ощупывая его зрячим глазом, но серебро из рук не выпускал. Эта сценка была обычной, и на них никто не обращал внимания.
— Хорошо, пусть будет пять, — хитро прищурился меняла. — Согласен?
Серебро отца Доната исчезло в кошельке, висевшем на поясе старика, а его пальцы один за другим выложили на столик пять медяков. Внимательно наблюдавший за его руками Тимофей отметил, что третья монета немного больше остальных. Пожелав меняле благополучия, он сгреб медяки и отправился отыскивать ряд медников. Старик проводил его взглядом, незаметно подозвал болтавшегося поблизости шустрого мальчишку и шепнул ему на ухо несколько слов. Тот понимающе кивнул и убежал.
Ряд медников Головин отыскал быстро. Там изгибали лебединые шеи изящные высокогорлые кумганы, сверкали медные тазы и покрытые затейливой чеканкой блюда. В самом конце ряда, около выхода с базара, на пожелтевшем от времени и непогод лошадином черепе сидел заросший до глаз бородой побирушка. На его плечах болтался драный халат из тонкого войлока, подпоясанный обрывком толстой веревки. Гнусаво распевая молитвы, он протягивал за подаянием до блеска отполированную ладонями чашку, сделанную из половинки скорлупы кокосового ореха.
— Аллах воздаст вам за доброту вашу! Аллах велик, всемогущ и милосерден! Он простит вам грехи ваши!
Казак бросил в его чашку медную монету, полученную от кривого менялы. Быстро взглянув на нее, нищий тут же затянул:
— О, щедрый! О, великодушный! Пусть Аллах ниспошлет тебе удачу во всех делах и долгие годы благоденствия!
Не задерживаясь, Тимофей прошел по ряду медников и стал прицениваться к посуде, краем глаза наблюдая за нищим. Теперь нужно дождаться, пока тот закончит собирать подаяние, и пойти следом. Однако побирушка не торопился. Он удобно устроился на лошадином черепе и громко выкрикивал:
— Молитесь и подавайте милостыню и за все сотворенное благо будете вознаграждены Аллахом! Когда солнце сольется с луной и настанет день суда, грешники предстанут перед судьей своим, потому что не взывали к нему и не верили в него. Ведь Аллах поистине велик и милосерден!
Казалось, его голосовые связки не знали усталости, а покрытое рваным халатом тело не ощущало палящего зноя.
«Долго еще это будет продолжаться?» — недовольно подумал казак. Он уже обошел весь ряд медников, ничего не купил и начал прицениваться к коврам. Солнце перевалило за полдень, торговля шла вяло: и продавцы и покупатели размякли от жары.
Какой-то босоногий мальчишка подал нищему кусок лепешки. Тот замолк и стал жадно есть. Прожевав, взял сучковатый посох и медленно побрел прочь от базара. Немного выждав, Головин отправился за ним.
Побирушка не оглядывался. Опираясь на посох, он не спеша брел по узким улочкам, не обращая внимания на редких прохожих, — в этот час многие предпочитали спрятаться от зноя. Вскоре в просвете между домами показалось море: бирюзово-зеленоватое, оно сверкало под лучами солнца слепящими глаз искрами… И тут нищий оглянулся. Увидев следовавшего за ним в отдалении Тимофея, он подошел к крыльцу ветхого, покосившегося домика, положил на ступени монету, трижды стукнул в дверь посохом и поплелся дальше.
Молодой человек осмотрелся: не зная города, трудно понять, куда тебя завели. Ясно одно — неподалеку побережье залива. Но, проделав долгий путь, не стоит колебаться и поворачивать обратно. Поступить так по меньшей мере глупо. Казак решительно подошел к крыльцу и поднял лежавшую на ступенях монетку. Возникло ощущение, что из-за деревянных ставень, прикрывающих окна верхнего этажа, за ним наблюдают чужие внимательные глаза. Он почти физически, всей кожей ощущал их взгляд.
Головин поднялся по ступенькам и трижды стукнул в дверь, но не получил ответа. Тогда он открыл ее и шагнул за порог. Перед ним была сумрачная, пустая комната с узким окном, почти не пропускавшим света. Справа лестница на второй этаж, а в противоположной стене — еще одна дверь. Осторожно ступая по скрипучим половицам, он подошел к ней и трижды постучал. С той стороны щелкнул отодвинутый засов, как бы приглашая войти. И он вошел.
Едва успел переступить порог, как очутился между двух крепких мужчин в турецкой одежде. Лица их были закрыты до глаз темными платками. Тот, что слева, приставил к груди казака пистолет с взведенным курком.
— Чего ты ищешь? — спросил второй мужчина, стоявший справа. Говорил он на турецком.
— Пристанища, — ответил Тимофей и, как учил отец Донат, показал медную монетку.
— Сдается, я знаю этого молодца, — неожиданно раздался сзади удивительно знакомый низкий голос. Казак хотел обернуться, но справа в бок ему уперся длинный кинжал и раздался строгий окрик:
— Не шевелись!
Глаза мужчины, державшего пистолет, хищно сузились, и молодой человек понял, что, если он не подчинится, тот выстрелит…
Господи, но где же он слышал этот голос? И тут в памяти всплыл вечер в Азове, в доме есаула Паршина. Потрескивание свечей на столе и пожилой казак, прогудевший низким басом: «Дождь будет»…
— Сгиб?!
— Отпустите его, — приказал бас, и мужчины отступили в стороны. Тимофей обернулся.
Сзади стоял Куприян Волосатый. До черноты загорелый, кряжистый, как старый, но еще могучий дуб, с подстриженной на турецкий манер бородкой. На его обритой голове красовался тюрбан. Плечи покрывал тонкий цветастый халат, перетянутый в талии ярким кушаком.
— Иди за мной. — Куприян поднялся на второй этаж и знаком предложил Головину присесть на один из пустых бочонков, стоявших в комнате.
«Это он смотрел на меня из-за ставен», — понял Тимофей.
— Как ты тут очутился? — Куприян сел напротив.
— Вот. — Казак размотал пояс, расстегнул клинок и подал Куприяну. — Гонец говорил, что это важно.
— Гонец? — Сгиб принял клинок и бросил на казака испытующий взгляд. — Какой гонец?
Головин вынул изо рта два знака тайного братства и положил их на ладонь.
— Он погиб на одном из перевалов в горах Болгарии.
— Погоди, — нахмурился Куприян. — Мы расстались в Крыму. Какие же ветры занесли тебя на другой берег моря?
— Лихие, — горько усмехнулся Тимофей и сжато рассказал историю неудачного похищения, описал бой на побережье и свой плен, заточение в башне и невольничий рынок в Кафе.
— Значит, тебя купил толстый турок по имени Джафар? — уточнил Куприян. — Даже не толстый, а жирный, с огромным пузом?
