Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
— Верно, потускнела былая слава новгородская, — грустно отзывался Ефросим. — От упрямства Мартириева и Ярославовых притязаний много было посеяно обид.
— А вас-то не тревожат ли свеи?
— Тревожат и нас. Спать ложимся с мечом, ворота держим на крепком запоре. Утром был у нас сотский Шелога, старый мой знакомец, предупреждал: ухо, мол, держите топориком — ворог недалече бродит.
— И нас упредил Шелога, — сказал Негубка, — присоветовал ночью Волховом не плыть, а просить у тебя ночлега, игумен.
— Для доброго человека моя обитель завсегда открыта, — улыбнулся Ефросим. — Сердцами тревожимся мы за наших ближних. Да ныне и сами кормимся прошлогодними припасами. Худо стало.
— Нешто и ваши закрома опустели?
— А отколь им полниться?.. Весною, как стал Ярослав под стенами Новгорода, мы с помощью пришли. Снарядили обоз, а сами без зернышка остались. С нового-то урожая, почитай, ничего почти не собрано. Остерегаются в деревнях везти нам хлебушко. Давеча слух прошел, будто отбили свеи немало кадей зерна, вот и позарывали мы то, что осталось, в землю... Лучших времен дожидаемся — не век же Ярославу сидеть на нашем столе.
— Куды там! Кабы по воле новгородцев сел Ярослав, был бы он травы ниже, тише воды. За спиною-то его — Всеволод.
— Всеволод-то за его спиной, да лика Ярославова не зрит. Звериной он... А как прослышит о творимых князем бесчинствах, так и повернет, — мол, не для того я тебя сажал, чтобы зорил ты детей моих. Людей именитых снаряжать надо ко Всеволоду, в ноги ему пасть, просить защиты... Да смекаю я, Мартирию гордости своей все никак не переломить. От него все беды и вся смута, ему и ответ держать...
— Бросил бы словечко, надоумил, — подсказал Негубка.
— Вразумлял я, да слова мои — аки глас вопиющего в пустыне. Ныне ноги моей в Новгороде боле не будет.
Стал сердиться Ефросим, резко обозначились скулы на его лице, кожа покрылась красными пятнами. В больное место угодил со своими советами Негубка.
— Спасибо тебе, игумен, за хлеб да соль да приятную беседу, — поднялся он из-за стола, крестясь в завешанный образами угол.
— Дай-то бог, чтобы на пользу, — ответил Ефросим, которому понравилась обходительность купца.
Все поднялись из-за стола, собираясь покинуть трапезную. Поднялся и Митяй. Ноги едва держали его от страха.
— Постой-ко, — вдруг сказал Ефросим Негубке. — Кажись, лик вон того парнишки, что с тобою, вроде бы мне знаком. Отколь он?
— Со мною из Владимира плывет.
— А часто ли с гостьбою хаживал?
— Да в первый раз.
— Уж не Митяем ли его кличут? — красные пятна на щеках игумена стали еще заметнее.
— Всё так, — удивленно сказал Негубка. — Да тебе-то откуда он знаком?
— Ну-ко, поди сюды, Митяй, негодник ты этакой, — поманил Ефросим пальцем оробевшего отрока. — Поди, поди, что встал, яко столб, посреди дороги?
С трудом перебирая ногами, Митяй приблизился к игумену, остановился на почтительном расстоянии, с опаской поглядывая на зажатый в руке Ефросима памятный ему посох.
— Ты почто же сбёг от меня? Почто не сказался? — грозно придвинулся к нему игумен.
Митяй отступил на шаг, потупился.
— Ну-ко, зри мне в очи! — рявкнул Ефросим. — Зри в очи да всю правду сказывай.
— Да что сказывать-то? — промямлил Митяй.
— Так-то исполнил ты мое поручение, так-то сходил в Новгород?
— Был я у попа твово...
— Ну?!
— Схватили меня вои...
— Дале говори!
— Поволокли на городню, велели стрелы метать в Ярославовых людей...
— А дале?
— Дале-то в поле вышли... В поле, стало быть, принялись озоровать... Тут меня и схватил Всеволодов гонец.
— Сказки сказывать ты мастер! — поскреб посохом половицы Ефросим. — А правду когда отвечать станешь?
— Все правда, игумен, — перекрестился Митяй, впервые подняв на него ясные глаза.
— Досель правда? А отсель до сего дни?..
— Увязался я за Звезданом, напросился с ним ко Владимерю...
— Да почто ж тебя во Владимир-то понесло?!
— Мир повидать захотелось...
— Ишь чего на ум взбрело! А о том не подумал, что свершил я через тебя, негодник, великий грех?
— Какой же грех-то? — в испуге попятился от Ефросима Митяй.
— А такой и грех, что живого схоронил! Что за упокой души твоей денно и нощно молился! — кричал игумен, наступая на Митяя и перехватывая из левой в правую руку тяжелый посох.
Подался Негубка к Ефросиму, хотел уберечь паренька, но поздно было. Посох гулко шмякнул по Митяевой голове.
— Нагнись, Митяй, нагнись, тебе велено! — заорал Ефросим, занося посох для второго раза.
Повернулся к нему Митяй, нагнулся было, но тут же выпрямился.
— Э, нет, игумен, — сказал он. — Спину я тебе боле не подставлю...
Хоркнул Ефросим, пошатнулся и вдруг выронил посох из рук. Опустился на лавку, держась за сердце. Лицо его из красного сразу сделалось белым с прилипчивой желтизною, как старая береста.
Митяй, вскрикнув, со всего роста грохнулся перед ним на колени.
— Прости мя, грешного, — сказал он, склоняя голову. — Не думал, не гадал я, что пораню тебя — само собою вышло... Прости!..
Игумен безмолвствовал.
— Почто молчишь, отче?
Ефросим пошевелился, посмотрел на Митяя печальным взглядом. От непередаваемой тоски его глаз больно защемило у Митяя под ложечкой. Перекрестился он быстро правой рукой, а левой коснулся Ефросимова колена. Не вздрогнул игумен, не отстранился.
Еще ближе подполз к нему на коленях Митяй. Слезы жалости навернулись ему на глаза, перехватило дыхание. Сунулся он Ефросиму в ноги и замер.
Поднялась рука игумена, повисела в воздухе и мягко опустилась Митяю на голову.
— Бог с тобою, Митяй, — проговорил Ефросим с натугой. Слезы и его душили, и ему мешали говорить. — Видно, так тебе на роду писано. Встань...
— Никак, простил? — обрадовался Митяй, шмыгая и проводя ладонью под носом.
— Чего уж там, — улыбнулся сквозь горечь Ефросим. — Много ли времени утекло, а вишь, как переменился...
— Куды уж меняться-то мне. Люблю я тебя, отче.
— Любишь...
— Ей-ей люблю, — побожился Митяй. — Ты мне не просто игумен, ты родитель мне. Без тебя я псом шелудивым помер бы под забором...
— Что верно, то верно, — немного отходя, кивнул головой Ефросим. — Подобрал я тебя в лихую годину...
— Выкормил, — подхватил обрадованно Митяй, — грамоте обучил...
— Шибко обучил ты его грамоте, — встрял в разговор Негубка.
Но ни Митяй, ни игумен не слушали его. У них своя шла беседа. И не только языком — глазами договаривали невысказанное. Игумен гладил склоненную голову Митяя, Митяй, ткнувшись снова ему в колени, носом водил по рясе. Знакомо, как в детстве, все было, волновало далеким очарованьем.
— А помнишь, Митяй, как ходили мы с тобой в Новгород?
— Как не помнить, отче?
— А как шатучие тати нас из избы выкуривали?
— Всё помню.
— И как Мартирия пугнули, помнишь? — все больше светлея и оживляясь, выпытывал Ефросим.
Хорошее это было время, теперь многое позабыто. Зря не послушался тогда его Великий Новгород. Не было бы горького лихолетья, не хлебнули бы мужики предсказанных игуменом бед. Не пошли за добрым пастырем, сами выбрали себе злого.
— А ежели б снова взойти тебе на паперть святой Софии? — размечтался Митяй. — Ежели б снова бросить клич?!
— Нет, Митяй, в Новгород я не вернусь, — спокойно отвечал Ефросим. — Путь мне назад заказан. Хоть и больно и скорбно мне, а проклятия своего я не сыму. Пущай сами скидывают Мартирия, пущай сами просят у Всеволода иного владыку...
— Да Всеволоду ли владыку ставить в Новгород? — удивился Негубка.— О чем это ты, игумен?
— А о том и реку, что предсказание мое сбудется, — сказал Ефросим. — Поставил в Ростов своего епископа Всеволод, того и нам не миновать.
— А как же вольница, как же вече?
